«Любовь — это пламя. Но ты никогда не можешь предсказать, согреет ли она твое сердце или сожжет твой дом». © Джоан Крауфорд «Мы рождаемся в одиночестве, живем в одиночестве и умираем в одиночестве. Лишь благодаря любви и дружбе мы можем на мгновение создать иллюзию того, что не одиноки». © Орсон Уэлс «Дружба часто заканчивается любовью. Любовь дружбой — никогда». © Чарльз Калеб Колтон
***
Когда появились первые Носители, о них никто не знал. Их имена не красовались на заголовках журналов и газет, о них не говорили на телевидении и в популярных ток-шоу. Погрязший в суете и бесконечном беге в никуда мир не заметил Ее появления. Мир всегда ждал перемен и с завидным постоянством был к ним не готов. А может, тихая супружеская пара показалась ему чем-то, не заслуживающим внимания. Ей было шестьдесят четыре. Он — на два года старше. Маленький городок в штате Кентукки, маленький дом: две спальни, гостиная и чердак, залитый по утрам солнцем. Маленький двор: четыре розовых куста, молоденькая яблоня, пустая будка и ветхий забор. А за ним, насколько хватало взгляда, — кукурузное поле до самого горизонта. Золотистые молочные початки устремлялись рыльцами вверх, а сухие, крепкие листья загадочно шелестели от слабых порывов летнего ветерка. Торжественную тишину не нарушал ни единый звук, она почти звенела под куполом васильковых небес с редкими барашками белых облачков. Они тоже не сразу Ее заметили. Она появилась сама собой на их сорок вторую годовщину. Ярко-алая, невесомая. Ее охватывало сияние каждый раз, когда старый Джон обнимал свою жену. Нить, напоминавшая шерстяную — из таких воркующие матери вяжут носочки своим детям, — вдруг протянулась от одного сердца к другому. Бесплотная, неосязаемая, но неизменно теплая, Она оплетала руки, ладони. Когда Джоанна готовила свой фирменный яблочный пирог, а Джон уезжал в город, Нить между ними становилась прозрачной, тускнела и сиротливо оплетала запястье, слабо мерцая в ожидании, но вспыхивала вновь, когда мужчина возвращался домой, и мягко грела, когда он целовал жену. Когда Джоанн умерла, Нить порвалась. Джоанн и Джон — друзья всегда шутили, что им стоило бы открыть свое дело. Назвать его «J&J». Да не сложилось. У сердца Джона Она стала совсем коротенькой, едва ли в ладонь длиной, почерневшей, обуглившейся. Он пережил свою жену всего на месяц. Месяц пустоты, шелеста жухлых листьев, темноты в обветшалой будке, так и не ставшей чьим-то домом. Ему было шестьдесят шесть. Мир о них так и не узнал. А они не ведали о том, что стали началом перемен.***
Уилл лежал на спине, вперив взгляд в бледно-серый, цвета крылышек моли, потолок. Собственная постель казалась ему слишком холодной, комната — душной, а сердце — медленным. Он считал удары, вслушиваясь в трескотню цикад за окном. Ночь. Весна. Май. Все живое расцветало, все, чему суждено родиться, — зачиналось. Это казалось символичным и очень правильным. Лучшее время, чтобы искать Единственных. Но сердце с Уиллом было несогласно. Поначалу это была сенсация. Кто свыше смилостивился над людьми? Кто отсеял все сомнения в выборе?.. Смертельный бой меж сердцем и разумом прекращен без поражения. Вот так просто. Алая вязь, лента Жизни, пояс Афродиты. Сколько бы имен ей ни давали, сущность Нити оставалась одной: притяжать любовь. Одну-единственную из сотен возможных. Настоящую. Ту, о которой до хрипа пели, ту, о которой до исступления кричали. Каждый, у кого появлялась Нить, мог точно знать — его любят. Любовь есть. Даже если он пока ее не встретил. Иногда Нить соединяла сердца тех, кто уже был связан брачными узами. Иногда — тех, кто прежде не подозревал о существовании друг друга. Поначалу это было редкостью. А потом… Стало чем-то вроде счастливой эпидемии. Новый обряд, новая церемония, новый ритуал. Юные, зрелые, те, кто, казалось, отжил свой век, — Нить, как и время, не обходила стороной никого. И однажды человек просто просыпался с Ней. Чувствуя, будто на груди свернулся клубком котенок. Нескончаемое, счастливое, как детский смех, тепло. Некоторые противились Ей. Пока не встречали своих Единственных. Ученые разводили руками. Новая форма биополя? Энергия? Особенный вид излучения? Почему бы и нет. Социальная статистика отмечала, что количество людей, считавших себя счастливыми, за два года увеличилось на пятьдесят процентов. Количество людей, довольных выбором своей Нити, — сто процентов. Медленно снижалось число разводов. И число детей, которым было отказано в родительской любви. А социологи подсчитывали количество человеческих улыбок… Спустя десять лет это стало обыденностью. Чем-то столь же естественным, как кольцо на безымянном пальце. Как альбом с семейными фотографиями. Как пикник по субботам. О Нити почти перестали снимать фильмы, но ей все еще посвящали песни, а иногда — писали о ней книги. О том, чью жизнь она изменила. О том — как именно. Уилл коснулся ладонью груди. Пустота. И холод. Дом стал темным, когда Молли и Уолтер ушли. Словно от него отсекли душу и теперь он половинка, скорлупка без ядра, оболочка без содержимого. Или это Уилл — оболочка? Когда Молли неловко, будто ребенок — подаренную конфету, сжимала Ее, спело-алую, в руке, он на мгновение ощутил укол. Словно кто-то ввел напрямую в сердце тонкую иглу. Боль, резкая, как вспышка, ослепила, а потом угасла, и Грэм все же смог выдавить из себя подобие улыбки. — Я помогу тебе собраться, — вот и все, что он сказал. Молли лишь кивнула и виновато поджала губы. Они вместе доставали из кладовой темно-синюю сумку, купленную перед их поездкой в Париж, на медовый месяц. Это было нормально. Он складывал ее футболки с забавным принтом, она упаковывала свитера и юбки. Уилл слышал звон разбитого стекла. Его размеренная, спокойная жизнь трещала по швам, разбивалась на части. Он чувствовал, как осколки вонзаются в руки, но что здесь можно было сделать? Ведь время лечит. Время… А когда Грэм протянул ей шкатулку с подаренными им драгоценностями — их было немного: несколько золотых колечек, цепочка, кулон в виде маленькой колибри, — губы Молли задрожали, и она тихо заплакала, закрыв лицо ладонями и качая головой. Уилл машинально отметил, что обручальное кольцо жена сняла. Он хотел что-то сказать, но неожиданно осознал, что совсем не знает, как ее утешить. Объятия, прикосновения, поцелуи — сейчас это вряд ли подействует. Скорее сделает хуже. Молли и он на самом деле чужие друг другу люди. Всегда были и, наверное, навсегда останутся. Следовало избавиться от иллюзий и просто принять это. Единственный Молли не стал дожидаться утра и приехал за ними с Уолтером, как только были закончены сборы. Мужчина вышел, даже поздоровался, помогал погрузить вещи в багажник. Уилл видел его, но не запомнил ни черт лица, ни голоса. Он смотрел лишь на пульсирующую, переливающуюся мягкой волной света Нить. От незнакомца к теперь его Молли. Она обняла мужа, уже бывшего, на прощанье. — Звони мне. Обязательно звони. И после — уехала. Едва их автомобиль скрылся за поворотом, Грэм достал из кармана джинсов мобильник и удалил ее номер из списка контактов. Уходя — уходи. И ничего не требуй взамен. Она забыла свою игольницу в виде маленькой мышки, шкатулку с мулине и старую фотографию, на которой, смеясь, обнимала щенков бигля. Какое-то время Уилл думал, что она приедет за оставленными вещами, но Молли так и не вернулась. Тогда он поставил их на тумбочку у изголовья кровати, под старым ночником, где когда-то стояла их свадебная фотография. Нить все же появлялась не у всех. Некоторые умирали, так ее и не обретя. Почему? Кто знает. Уилл провел костяшками пальцев по ткани футболки. Может быть, и он — один из этих редких людей? Тех, кто не способен на любовь?***
В офисе устроили вечеринку в честь Обретения Бертрана — самого молодого из коллег Грэма. Ему было двадцать пять, и он нашел Единственную. Уилл видел ее фотографию: счастливая, румяная, приятно-пышная, с копной пшеничных волос и гелиевым шаром, привязанным к бретельке платья. Уилл улыбался и даже что-то говорил, но мысли его витали далеко от праздника. Люди получили в дар настоящую любовь и — словно в отместку — пик насилия со стороны Необретших. В каждом психологическом профиле убийцы, насильника, маньяка значилось отсутствие Нити. К тем, у кого ее не было, относились с мягкой снисходительностью. Иногда — с подозрением. Что можно ждать от человека, который, возможно, не способен любить? Уилл иногда делился этими мыслями с Ганнибалом. — Человеческие отношения пережили революцию. Одно изменение запустило цепную реакцию последствий. Быть может, убийства — не от отсутствия любви, а от ее переизбытка?.. — Тогда плоды такой любви страшны, — отвечал Грэм. — Как и все, что рождается в мучениях. Доктор Лектер порой говорил вслух вещи, о которых было жутко думать. Но Уилл все равно видел в нем своего друга. Близкую душу. Возможно, потому, что доктор тоже был Необретшим. Еще они иногда ужинали вместе. Иногда — завтракали. Часто говорили о психоанализе, Тени Юнга и почему-то о карамельных яблоках. И оба считали друг друга частью от своей недостающей части.***
Людей учат, что это временно. Одиночество — временно. Люди — верят. Грэм — нет. Уилл сидит в своем любимом кресле и видит его — одиночество. Оно лежит на входном коврике, склонив голову, и смотрит. У него оленье тело, воронье оперение и глаза печального садиста. Оно идет следом как привязанное, садится у кромки воды, когда Грэм рыбачит и надеется забыться. Отгородиться. От жизни, от мира, от убийств. От маньяков с их «любовью». Говорят, сияние Нитей можно увидеть даже на Луне. Оно — словно переплетающая Землю золотисто-алая лента. Человечество обрело то, что может каждого сделать счастливым, но все равно несчастно. Может быть, такова природа людей? Может быть, людям просто не нужно быть счастливыми?***
Грэм понятия не имеет, для чего идет на праздничную карнавальную ярмарку. Ноги сами ведут его туда, где светло, тепло, где много веселья, смеха, а радость рассыпается как конфетти. Огромное колесо обозрения на фоне черного неба напоминает светящийся цветок. Огней так много, что это даже немного пугает, но мозг адаптируется, глаза привыкают. Здесь никому нет дела до Уилла, а Уилл может почувствовать себя частью чего-то целого. Он покупает леденцы и цветное драже, не зная, почему это делает. Мелодия фургончика с мороженым немного напоминает сломанную шарманку, но детям, кажется, нравится. На какой-то миг Уиллу чудится, что он видит возле забавного толстяка в белом фартуке Молли, Уолтера и незнакомца, но он ошибается. Он хочет ошибиться. Музыка и эмоции окружающих немного оглушают, от них слегка кружится голова. Уилл покупает четыре шарика, а потом отдает их невесомую связку незнакомой девочке, уронившей вафельный рожок с пломбиром. Девочка говорит, что ее зовут Эбигейл, обнимает за руку своего отца и очень заразительно улыбается. Грэму так легко от ее улыбки, что он не сразу замечает тепло в своей груди. Он еще долго блуждает между конкурсными палатками, в какой-то миг перестав следить за временем и потеряв из виду свое одиночество. Уилл рассматривает гирлянды цветов, маленьких золотых рыбок, плавающих почему-то в надувном бассейне, вдыхает аромат сладкой ваты. Ему весело машет человек в костюме мангуста, а Создание Франкенштейна кланяется, приглашая в «Дом ужасов». Внутри скорее смешно, чем страшно, а кровь похожа на густой вишневый сироп. Почему-то это воодушевляет. Грэм даже решается попробовать себя в «стрельбище» и неожиданно выигрывает в качестве приза огромного плюшевого оленя. — Подарите своей Единственной, — улыбается человек и ему вторят улыбками случайные зеваки. Сначала Уилл думает, что это очень скверная шутка, а потом видит Ее. Тонкую, но удивительно яркую, обвившую его пальцы. Сердце пропускает удар, легкие — вдох. Грэм машинально кивает, идет по дороге мимо аттракционов, окутанных радостным визгом, а слышит лишь биение собственного сердца. Он не замечает, как ускоряет своей шаг, а потом переходит на бег, потому что чувствует, что надо бежать. Он чувствует ее, свою Единственную, как будто от его сердца к другому, пока незнакомому, пролегла тропа. Уилл вдруг понимает — и тут же прощает — Молли и вдруг благодарен ей так, что щемит внутри. Он обязательно позвонит ей потом, чуть позже, они смогут навестить друг друга, а может быть, и провести вместе уикенд. Все вместе. Сознание работает как бешеное, счастье внутри — пузырящееся шампанское, пивная пена — вот-вот хлынет через край. Уилл бежит по тропе, чувствуя пульсацию зажатой в ладони Нити, ему кажется, что он сходит с ума от радости. Разве можно привязаться к тому, чего еще нет? Но он не привязан. Он любит. Огни фонарей и фар бьют в спину. Грэм не замечает, когда они пропадают, не замечает, как забегает глубже, в самую старую часть парка. Он чувствует, что вот-вот увидит ее. Его взгляд горит так, как может гореть лишь у пьяного или безнадежного влюбленного. Ему действительно осталось совсем немного. Миновать несколько чрезмерно высоких деревьев. Там, за стволом векового, могучего дуба, слабо мерцает тускло-алая, медленно выцветающая Нить. Ее свет едва озаряет свежую влажную землю невысокого, рыхлого холма, в глубине которого Она теряется. Совсем скоро это мерцание, находившее свое слабое отражение лишь в безразличных карих глазах, прекратится и Нить обуглится. Вот только Уилл Грэм об этом пока не знает.