Сумасшествие со вкусом граната

Я — Арнольд, тот, кого называют "Репоголовым", "Коротышкой" и "Святошей". Я чувствую, как на моих веках висят эти бирки с напечатанными впопыхах буквами. Они настолько тяжелые, что порой возникает желание упасть, и я, кажется, имею вредную привычку тонуть. Хей, но люди, они же мешают смотреть МНЕ, А вам? Какая ирония, верно? Так вот, о чем я, сейчас попытаюсь рассказать тебе о том, как же ты меня бесишь. Скажи, почему ты так пристально смотришь, выпучив глазища, пытаясь словно просверлить нечто вроде огромной дыры в моей мячеобразной голове? Находить каждый день жеванную бумагу, склеенную чьей-то щедрой слюной /а я догадываюсь чьей/, в волосах — это все так достало, что я желаю тебя-тебя-тебя-тебя. Не хочешь ли побыть разрезанной на ровные куски, как овощи в овощном рагу? Я бы попробовал блюдо сам. "Арнольд, ты такой единоличник", — говорю себе, и звонко ударяю по лицу. "Аяй-яй-яй", — неодобрительно покачивают головой незнакомые люди. Я смотрю на твои плечи, едва загорелые после жаркого лета, проведенного вместе на поле Джеральда, где ты так неженственно /асексуально/ расставляла ноги для более удобной позы. Почему же именно эти колени приковывают взгляд, разрывая с жалким всхлипом что-то внутри и заставляя предательски краснеть? Я, наверное, просто хочу тебя-тебя-тебя, я так хочу тебе разломать каждую кость, услышать хруст и вскрик, полный отчаянной боли. Достаточно ли в твоем организме кальция, а? Ха-ха, ты посмотри, что сделала со мной и моим больным воображением! Арнольд, сошел с ума — это же сенсация, или уже не новость? Я ведь просто на самом деле хочу увидеть твой внутренний мир, наверное, он фиолетового цвета /и с кучей всяких летающих пони, покрытых колючей кожицей ежа/ как острая ручка, это меня тоже так сильно Раздражает Возбуждает Раздражает Возбуждает Глаголы чередуется между собой яркими табличками, не желая остановиться на одном единственно верном варианте. Ударяю со свей дури по кирпичной кладке стены. Это что, черт побери, синонимы?! Но если я надрежу грудную клетку, то разве найду я что-то, помимо внутренностей? Мне даже интересно, польется ли ядовитая желчь ненависти ко мне? Она, наверное, прожжет деревянный пол моего домика Сансет Армз, и будет черной как смоль /и как твоя бровь, это я к слову/ Пожалуйста, только не смотри на меня сейчас, когда щеки горят в лихорадке. Ты что-то говоришь ребятам, эффектно жонглируя красивыми словами о "светлом будущем", и я слышу лишь обрывки фраз: "другой город", "семья", "Репоголо-о-овый". Я сжимаю пальцы в кулаки, оставляя на внутренней стороне ладоней следы обгрызенных от клокочущей ярости ногтей, хей, ну почему ты опять меня задираешь? Сколько лет нам, Хельга? Вырвать бы клок твоих светлых волос, понюхать /я что, извращенец, ха-ха/, и задушить тебя ими же, ты так удобно их отрастила с четвертого класса, связать и забросить на самое дно за тысячью морей отсюда. Не ехидничай, не ехидничай, не ехидничай, А не то твой язык будет прекрасным дополнением к декору комнаты, я буду его беречь, хранить и люб... ...оваться одинокими ночами, когда тебя более не станет, я буду смотреть на стеклянный потолок и смеяться от внезапно нахлынувшей грусти. Сероватых рыб, именуемых "печалью", иногда ведь стоит подкармливать, иначе они устроят революцию. Неужели ты правда отдаляешься? В голове что-то трещит, наверное, это мозги взрываются, заполняя черепную коробку ненужными воспоминаниями. Я же просто хочу тебя разрезать: в моей руке нож, и ты лежишь на сером асфальте подо мной, дрожа каждой клеточкой вмиг побледневшего тела. Я вижу вблизи точки пор на курносом носу и множество трещинок на потрескавшихся от сухости губ. Интересно, если провести по ним острием лезвия, просочится ли кровь, и можно ли будет ее испробовать? Что же ты делаешь со мной, если я — святоша /ха-ха, ирония, правда?/ так себя веду? Солнце за моей спиной слепит глаза, ты щуришься, пытаешься нахмурить единственную бровь /которую я так хочу запихать тебе в горло, чтобы ты задохнулась или блеванула/ и что-то бормочешь, но мои уши не различают звуков. Кровь прилила к голове, кстати, ты знала, что светлые волосы, лежащие в беспорядке, так красиво сочетаются с загрязненным городским асфальтом и бордовой, словно спелый гранат, кровью? Желаешь убедиться? Я думаю об этом, и на рецепторах языка, как по мановению волшебной палочки Гарри Поттера появляется кисловато-сладкий привкус граната. Хочется улыбаться, я смеюсь: это все так ве-се-ло. Крепко сжимаю рукоять ножика, украденного где-то когда-то у кого-то /я не помню/ из школьной парты, о Боже, кажется, это был Сидни. Он убьет меня-он убьет меня, как только найдет пропажу, но мне очень этого хочется. Я тебя ненавижу так сильно, что пожар изнутри разгорается, затмевая едким дымом разум. Неужели ты правда отдаляешься?! Я хочу тебя-хочу тебя-хочу тебя убить, тогда почему же это желание соединяется с тянущим чувством внизу живота, будто кружась в чарующем вальсе? Брось, Арнольд, у тебя просто вста... Хотя какой вальс, нам по вкусу танго, верно? Танго — совсем как ритмично колотящееся сердце и гранат: кисловато-сладкий, он разлетается фонтаном поблескивающих капель, окрасив жадно улыбающиеся лица. Потому что так Раздражает Возбуждает Раздражает Возбуждает Дедушка, почему ты не предупредил меня об этом феномене, когда повествовал о пестиках и тычниках? В районе горла застрял колючий ком, словно я сожрал тонны бумаги, исписанных, как проклятием аккуратным девичьим почерком местной задиры с розовым бантом. Рука занесена над головой, твои большие испуганные глаза, не замечающие больше лучей летнего солнца Почему ты всегда Ненавидишь меня, Хельга? Дыхание остановилось.

«Я люблю тебя»

Тихий, умоляющий шепот сорвался ветром. Рука упала на асфальт сбоку от дрожащей головы, уронив с громким стуком нож, так и не попавший в ее плоть. И мне досадно, но я опять смеюсь.