Никотин

— Мне. Надо. Уходить. Полуобнимаешь мои одеревеневшие плечи, не посмев заглянуть в глаза. Голова опущена, словно ты высматриваешь на своей начищенной обуви пылинки, чтобы смахнуть их, избежав таким образом моего поцелуя. Попытки поцелуя. Я не поднимаю руки: обнять тебя в ответ выше моих сил, могу лишь рвано выдохнуть тебе в макушку: — Это в-всё. Всё, ставлю точку. Тебе надо уходить, мне надо собирать себя из осколков. Ты поворачиваешься и, задев плечом стену, медленно выходишь из квартиры, оглядываясь на пороге. — Мик, я… — Иди, Флоран. Пожалуйста, иди… — произношу как можно более ровным тоном, не дав дрогнуть ни одной мышце на лице, хотя внутри мечется холодная, игловатая боль. Настолько холодная, что кромсающие душу лезвия мгновенно леденят располосованные нервы, потому не страшно. Пока. Я могу позволить себе уйти, не дожидаясь хлопка двери и скрываясь в кухне, где ещё стоит полбутылки вермута, недопитого нами. Открываю верхний ящик углового шкафа, в который всегда складировал пачки забытых тобой сигарет. Это было здорово, когда ты знал, что можешь прийти сюда в любое время суток и не задумываться о такой нужной тебе ерунде. «Сюда», уже не «ко мне». Хватаю первую подвернувшуюся коробочку, сажусь на стул, вываливаю сигареты на столешницу и, глотая тёплый, покалывающий язык, алкоголь, зажигаю маленькую конфорку. Синей звёздочкой вспыхивает газ, я прикасаюсь губами к сухой, чуть глянцевой поверхности фильтра, провожу кончиком языка по шершавому срезу и вдыхаю спётрый воздух через нетронутый жаром бумажный цилиндр. Господи, как же давно я не курил. Осторожно убираю волосы со лба и наклоняюсь к плите, подкуриваясь, но не в затяг: пусть разгорится, время у меня есть. Рот наполняет густой едкий дым, связки сжимаются от внезапной сухости, в нос ударяет запах тлеющей обёртки. Пусть разгорится. Медленно, томно, одурманивающе потрескивая крошками табака, заползая в глаза щиплющей капилляры змейкой. Так же, как когда-то разгоралась привязанность к тебе. К твоей манере общения, чувству юмора, стилю игры на гитаре, перепадам настроения во время написания песен, забывчивости в бытовых мелочах и прекрасной памяти на всё, что связано с ролью. Втягиваю смог, всё так же не пуская его внутрь, приближая красный уголёк к губам. Как однажды я притянул тебя, обжигаясь о твой поцелуй, обращая в пепел свои страхи, развеяв по ветру сомнение во взаимности. Горло перехватывает стоном на вибрато, и, не успев отнять ото рта сигарету, я неосторожно открываю клапан в глотке, загоняя табачный смрад в глубину лёгких. Так же, как тебя тогда в своё сердце, до краёв наполняясь тобой. Как же жжёт, выворачивает альвеолы, как слезятся глаза от содроганий грудной клетки! Словно мой организм отторгает не курение, а воспоминания о тебе. Бью себя кулаком по солнечному сплетению, чтобы выбить не спазмы из груди, но картинки с нашими сплетёнными телами из сознания. Делаю несколько больших глотков пойла, бутылку с которым держу в руке. Стираю выступившие слёзы, стараясь думать, что это от продравшего насквозь приступа кашля, а не от жалости к себе. Комнатной температуры жидкость омывает глотку и вторая затяжка идёт легче, отчего становится немного теплее. Горячий, смешиваемый с придыхаемым воздухом во рту, дым опускается к трахее. Чувствую, как густой белый пар, которым он становится, протекает в меня, забивает чадом обоняние, и я уже не могу ощущать запах твоего парфюма, вдавленный крепкими объятиями в мою футболку. Так легче. Глубже, резче, сильнее вдыхаю ядовитый фимиам, в несколько рывков «добивая» сигарету. Так ты «добивал» меня всякий раз, вонзаясь в моё — такое послушное твоим движениям — тело, доводя до исступления, ласковыми прикосновениями успокаивая дрожащие после нашего личного ядерного взрыва руки. Щелчком отправляю окурок в раковину, хватаю следующую злодейку с фильтром, поджигая её от конфорки, жадно впитывая иллюзию спокойствия. Точно так же мне всегда не хватало тебя, так я всегда поворачивался к тебе после секса и требовательно целовал, заставляя заводиться снова, прогибаться под моей нежностью, до головокружения желать меня. Голова начинает кружиться на половине сигареты, тело потряхивает от пресыщения никотином, во рту оседает привкус горелого картона. Такой же, как от твоих слов о расставании. Но я упорно продолжаю курить, как продолжал слушать твои измышления о необходимости строить карьеру, об обязательном умении жить друг без друга и о том, что наши отношения изжили себя, а ты больше не можешь прятаться со мной и хочешь нормальной жизни. Ты уже решил всё для себя. Ты решил за нас обоих. Мутно и тошно вспоминать эти слова, вязкая слюна оседает на корне языка. Уголёк обжигает пальцы, и этот ожог кажется таким сильным, что желудок сводит и скручивает. Позывы заставляют меня подняться со стула и, шатаясь, я иду по стенке к туалету, попутно бросая второй сигаретный огарок в умывальник. Надо же, оказывается, когда очень долго не куришь, достаточно всего двух подряд, чтобы отвыкшее тело раздробило изнутри. Меня складывает пополам, судорога прорывается наружу так же, как разорвалась душа с твоим уходом. Пустоту внутри заполняет отврашение к собственной слабости и страх, в голове разгораются насмешливые искорки мигрени, расщепляющие остатки самообладания. Плетусь в ванную и обдаю голову холодной водой из крана, отплёываясь на барахтающийся в стоке чинарик. Так же я дёргаюсь сейчас: от обиды до понимания, от зарождающейся ненависти к вероятности прощения. Надолго меня не хватает. Пылающая голова почти физически раскалывается под ледяной водой, в глазах темнеет. Невероятным усилием воли влачусь в комнату, чувствуя, как мозг сжался до размера грецкого ореха. Сучий никотин сужает каждый кровеносный сосуд, вызывая крупную дрожь, и я закутываюсь в плед, чтобы не чувствовать озноб. Заставляю себя поверить, что продрог не из-за отсутствия тебя. Холод, болезненный, кошмарный холод проникает во все клетки тела, я сворачиваюсь в позу эмбриона и, кажется, тихо стону. Незнакомое, режущее ощущение на щеке заставляет меня дёрнуться. Возможно, я рву ногтями кожу, это меня не смущает. Как и то, что ты — уже пройденный этап моей жизни. Меня сейчас беспокоит только холод. Неизвестная боль у скулы на этот раз сопровождается хлёстким звуком и грубой вознёй справа. — Микеле, мать твою, очнись уже! — истерические нотки знакомого голоса заставляют меня продрать глаза в попытке сфокусировать взгляд. — Фло? .. Фло, милый, это ты? Как ты тут… — Да, блядь, я, кто же ещё? — настороженно следишь за моими движениями, приподнимаясь на локте, срывая одеяло со своих обнажённых плеч и накидывая его на меня. — Тебе что снилось, чудо? Ты полночи плакал сквозь кашель, а потом бился в конвульсиях и стонал. Я знатно испугался, когда ты ещё и просыпаться отказывался. — Фло, мне снилось, что ты меня бросил. — Прижимаюсь к тебе, обхватываю ладонями твоё лицо, покрывая его быстрыми, мягкими поцелуями. — Хороший мой, ты здесь, ты рядом… Господи, башка-то как трещит! .. — Ещё бы ей не трещать, радость моя: мы вчера столько вермута под траву выпили, что на всю труппу хватило бы. — Обнимаешь меня, согревая своим телом и нежно поглаживая спину. Твоё дыхание обдаёт жаром мою шею, губы невесомо касаются ключиц. — Я здесь, я никуда не уйду, Кело, засыпай и ничего не бойся. А вот дубасить в таких количествах мы с тобой больше не будем.