Prometheus

Люди. Когда Зевс их создал, они не были достойны любви. Он их создал слабыми, жалкими, испуганными. Люди не были созданы для великих дел, они были сотворены, чтобы поклоняться и восхищаться создателем. Они были не лучше слепых червей, ползавших в грязи. Я смотрел и не мог понять, зачем подобным созданиям разум. Зачем им руки и ноги. Зачем они на свете? Ведь легче было заставить червей полюбить себя, чем создавать людей. Я смотрел на людей годами. Сначала с презрением. Потом с недоумением. А потом с изумлением. Днём и ночью с Земли доносились молитвы напополам с плачем и слезами. Их речи были полны боли, страсти и веры. Я слушал людей, и понимал, что они - особенные. Пусть Зевс сотворил их лишь для одной цели, но люди были лучше червей. Их разум, божественная искра, что заронил в них громовержец, были прекрасны. Когда я увидел это, я сошёл с Олимпа к людям. Я шёл к людям, и земля сотрясалась под моими ногами. Я был выше любого из них. Из моих глаз струился свет моей силы. Когда они увидели меня, они пали ниц. Я стоял, возвышаясь над любым из них, а они молились и рыдали. И это поклонение, причина их создания и единственная цель их существования, было прекрасно. Стоя перед людьми, я впервые понял, что я - Бог. Я - не один из многих, сыновей и дочерей, братьев, сестёр, жён и мужей. Я впервые почувствовал всю свою силу и мощь. Я возвращался к людям снова и снова, день за днём, чтобы наполниться могуществом, что давало мне их поклонение. Они осмелели и могли смотреть на моё лицо, украдкой подползать и касаться моих ног руками. Я проводил среди них целые дни, уча их разговаривать на божественном языке, добывать себе пропитание и строить убежища. Люди оказались удивительно сообразительны. Мне это нравилось. Однажды в наступающей тьме, уходя на Олимп, я оглянулся, чтобы посмотреть на людей. И увидел, как на провожавшего меня взглядом старца, набросилась большая текучая тень. Свет моего взгляда упал на неё, это было одно из порождений мрачного Аида. Многоногое, тёмное, жаждущее смерти и крови. Старик был в его пасти, когда мой взор упал на тварь. - Уйди! - сказал я. И мой голос был подобен грому, от него сотряслась земная твердь. Прислужник Аида повиновался мне, пусть и нехотя. Спасённый старик зарыдал и залопотал на своём человеческом наречии. Я остановил его движением ладони. Он задрожал, рыдая и беззвучно открывая и закрывая рот. - Говори, - сказал я, умерив силу голоса, - говори так, чтобы я понимал. И он повиновался. Его покорность наполнила меня ощущением всесильной власти. Старик говорил о тварях в ночи, об ужасе и смерти, о крови и обглоданных костях, задыхаясь и запинаясь в божественной речи. Он смотрел на меня с надеждой и верой. Из ближайших лачуг вышли другие люди - маленькие и взрослые, женщины и мужчины. И в глазах каждого я видел это - поклонение. Это была абсолютная вера, отчаянная надежда и обожание. Они смотрели на меня и видели Бога, того, кто могущественнее их всех вместе взятых. Того, кто взглядом может их спасти или убить. Эта власть опьянила меня сильнее олимпийской амброзии. И я сделал то, что я сделал, только ради этой власти. Я хотел быть для них единственным богом. Я хотел, чтобы они поклонялись мне, и только мне, отныне и присно. Поэтому в темноте, пока Гелиос ещё не запряг свою колесницу, я поднялся на Олимп и украл из кузницы спавшего Гефеста огонь. Я принёс огонь людям, чтобы почувствовать всеобъемлющее обожание. Чтобы насладиться вкусом власти.