...И все-таки вам не стоит играть в темноте

***

Этот прием с самого начала не был нужен ему. Антонио всю неделю до него пытался всеми силами найти причину, чтобы не идти туда. И если от господина Розенберга еще можно было отвязаться, то императора так просто не проигнорируешь - за несколько дней до события Сальери принесли письмо из дворца, в котором Иосиф II настоятельно просил придворного капельмейстера "не сбегать с рождественского бала". И вот он опять стоит в стороне от основной массы развлекающихся людей. Нет, вокруг него стабильно витает две-три девушки, да и директор время от времени "подлетает" по тому или иному вопросу, но все они, по большей части, просто раздражали мужчину и он совершенно не хотел идти на диалог. В общем, если бы кто оказался в зале чисто случайно, то он ни за чтобы не догадался, что придворный капельмейстер должен руководить праздником. - Сальери, публика просит вас сыграть вашу последнюю композицию, - речь Розенберга доноситься как сквозь подушку. Кажется, Сальери ушел несколько глубже в себя, чем обычно. - Мсье, вы меня слышите? - граф как обычно вежливо улыбается музыканту и выжидательно смотрит. Точнее все смотрят. "Они смотрят на меня как чудоковатое нечто...",- невольно отмечает пианист, и медленно идет к инструменту. Аплодисменты.

London Mozart Players, Matthias Bamert - Sinfonia Veneziana in D major

Аккуратно сесть, поправить камзол, чтобы ничего не мешало. Нежно коснуться клавиш, как будто здороваясь с инструментом. Вдох-выдох. Еще раз. И вот уже мелодия льется из-под пальцев капельмейстера придворного оперного театра. Он кажется расслабленным и полностью погруженным в свое произведение. Но это только кажется. На самом же деле Антонио совершенно не может расслабиться и отдаться своей возлюбленной музыке. Все эти взгляды, направленные ему в спину, неимоверно... нет, не раздражают, скорее напрягают. Сальери уже интуитивно чувствует, как в дальнем конце банкетного зала императорского театра кто-то в очередной раз презрительно фыркает, недовольный его композицией. Что же, это вполне нормальное явление: кто-то восхищается им, а кто-то восхищается Моцартом. Антонио уже заканчивал свою симфонию, когда двери распахнулись, невольно привлекая к себе всеобщее внимание. И как мог судить придворный композитор по сначала восхищенному вздоху юных девушек и сразу следующим за ним разочарованному - наконец-то прибыл вечно опаздывающий молодой гений - Вольфганг Амадей Моцарт со своей женой. Звук приближающих шагов, приветствия доносятся до чуткого слуха композитора. Наглый музыкант идет напрямую к инструменту. Сальери не отвлекается от мелодии. В конце концов это он хозяин сегодняшнего приема, а Амадей всего лишь приглашенный гость, к тому же опоздавший практически на час. - Герр Сальери, рад вас видеть, - Вольфганг как всегда улыбается, подходя все ближе. Антонио же слегка поворачивает голову, приветствуя коллегу легким кивком. Обычно на этом все и заканчивалось. Они не могли вдвоем находиться с инструментом, только по одиночке. Но не сегодня. Юный Моцарт, абсолютно не стесняясь, с лету присаживается рядом, опуская руки на клавиши и тем самым безвозвратно нарушая идеально отрепетированную композицию придворного капельмейстера. Сальери от такой наглости тут же вскочил, собираясь высказать разошедшемуся музыканту все, что он о нем думает. Но первый порыв быстро сошел на нет, заставляя композитора сделать глубокий вдох и успокоиться. К тому же Амадей уже встал из-за фортепьяно и что-то рассказывал дамам, вьющимся рядом. Мужчина уже собирался уйти обратно в свой угол, как оклик заставил его обернуться. - Сальери, подождите! - Амадей явно хотел что-то сказать, но и тут его прервали. - Вольфганг, я думала, что окончательно тебя потеряла здесь... Антонио невольно переводит взгляд на говорившую девушку. Он ожидал, что это будет Констанция, но нет. Это была другая девушка, совершенно не похожая на всех остальных в этом зале. "Да отпусти же меня", - едва заметно хмуря брови, Сальери собирался уйти, пока эти двое о чем-то беседовали между собой. - Герр Сальери, позвольте представить - моя сестра Мария-Анна,- Амадей чуть сильнее потянул придворного композитора за локоть, привлекая несколько больше его внимания. А потом наконец-таки отпустил музыканта "на свободу". Вопрос об отношении Моцарта к этой девушке моментально решился и больше не распалял живого интереса. Но тут же стал самой обсуждаемой у графа Франца Розенберга темой. Антонио уже догадывался, что всю следующую неделю директор императорского театра будем донимать его именно этим. - Рад с вами познакомиться, - вежливость придворного композитора просто феноменальна. - Антонио Сальери, придворный капельмейстер, - музыкант чуть склонился в почтительном поклоне, едва касается губами тыльной стороны ладони сестры своего соперника и отстранился. - Простите, но мне нужно отлучиться,- как можно безразличнее произнес мужчина и быстро удалился от немногочисленных представителей семейства Моцартов. Больше до конца приема они не пересекались. Чертова забывчивость. Нет, все-таки под конец вечера он слегка перебрал. Как можно забыть собственные ноты? Да к тому же вспомнить об этом практически в постели. Ничего не оставалось делать, кроме как встать и отправиться обратно в оперу. Дворецкий настоятельно просил взять кучера, так как на дворе не только глубокая ночь, но и достаточно холодно. Но Сальери махнув рукой, отправился пешком. Благо идти было не так уж и далеко, а морозный воздух заставлял трезветь. В итоге, когда Антонио оказался перед дверью в залу, он был абсолютно трезв. Сначала мужчина даже не понял, что его остановило, что он слушает и почему не может войти в пустую залу. А потом до слуха донеслись звуки рояля. Нежная, легкая мелодия, по своему настроению так подходящая этой рождественской ночи. Осторожно, дабы не скрипнула дверь и не спугнула не только само волшебство музыки, но и самого исполнителя, вошел в помещение. Какого же было удивление капельмейстера, когда он обнаружил за фортепьяно свою новую знакомую. Девушка была полностью погружена в музыку и совершенно не замечала, что она больше не одна. А музыка все продолжала разноситься по залу, заставляя Сальери проникнуться... Если и не симпатией, то точно уважением к сестре гениального музыканта. Но так вечно продолжать не могло. Он не мог стоять здесь долго и ждать, когда же Мария-Анна обратит на него внимание. Возможно надо было кашлянуть, поднять с пола свои ноты и пошелестеть ими, постучать по крышке рояля, но все это отдавала такой банальностью, что Антонио не мог сдвинуться с места и произвести какой-либо звук. Вместо этого он бесшумно подошел к девушке со спины, опуская руки на клавиши и наигрывая несколько аккордов вместе с мадемуазель Моцарт. - В соль миноре это будет звучать несколько лучше...

***

Рождество 1777 года. Кто бы мог подумать, что Мария-Анна впервые за долгие годы добровольного заточения решится уехать, тем более так далеко, тем более к брату, которого после женитьбы отец не жалует своим вниманием; ведь от одной перспективы того, что его дочь будет жить под одной крышей с "этой Вебер" Леопольд должен был потерять терпение, запереть девушку в доме и не выпускать, пока опасность не минует. Но нет, властный и честолюбивый отец проявил благосклонность и позволил брату и сестре повидаться. Хотя добрая сердцем Наннерль пыталась убедить отца поехать вместе с ней, это не дало результата, и девушка отправилась в большое путешествие одна. Путь выдался не самый простой, но семья Моцартов в былые времена изъездила дороги и похуже, потому добралась Наннерль в хорошем расположении духа и добром здравии. Первые признаки верного решения дали о себе знать в первые часы после приезда в Вену: Констанция радушно приняла золовку. В этой доброжелательности не было даже попытки подольститься и понравиться нарочно. Молодая фрау Моцарт очаровала Наннерль с первых же минут, в особенности, когда ей удалось увидеть сколь нежен с нею брат и как светятся от любви его глаза, как много он пишет, будучи воодушевлённым своей любовью к супруге. Сестра испытывала некоторую неуверенность от того, что отбирает брата у супруги надолго, потому как они без умолку могли обсуждать нечто общее, только между ними, но Контанция была ничуть не обижена этим. А потом доверие золовки коснулось и её: в тот день, когда Вольфганг и Наннерль играли вместе в четыре руки и девушка случайно обмолвилась, что "написала это в тоске" по нему. И старшая сестра ничуть не пожалела о своей откровенности с женой брата: Констанция в самых тёплых выражениях оценила талант Наннерль Моцарт. С того вечера и началась подготовка к тому, что привело всё семейство менее недели спустя в императорскую оперу, где Иосиф II и его окружение встречали Рождество. Наннерль не находила себе места сразу в силу нескольких причин: выход в свет спустя столькие годы, да ещё и сразу на императорский приём, красивое платье, которого она долгое время не могла себе позволить, и то, что она подсознательно загоняла подальше - возможность снова сыграть для большой публики. Да и сам Вольфганг предложил ей нечто подобное и она ухватилась за эту идею, будто пытаясь поймать луч солнца славы осколком зеркала. В тот рождественский день она была готова с поразительной для барышни скоростью, а вот Вольфганг задерживался на репетиции уже чрезмерно, они с Констанцией начали беспокоиться, жена уже хотела послать весточку супругу, когда он внезапно ворвался в дом, едва ли заботясь о своём внешнем виде, хотел сразу же устроить дам в экипаже, но те настояли на том, чтобы маэстро переоделся. Так и получилось, что Моцарт и его женщины опоздали на приём достаточно, чтобы иные воспитанные личности сгорели со стыда. Тем и занималась Наннерль, совершенно отвыкнув от братского отсутствия пунктуальности, но Констанция всячески убеждала её не демонстрировать неловкости, а Вольфганг и вовсе посоветовал не думать, что думает высший свет. Тем не менее молодой гений вёл себя так, что его сестра не могла не испытывать по меньшей мере двойственного чувства. Чего стоит только то что он... Оставил её спустя каких-нибудь десять минут после прибытия в оперу! Увлёкшись разговором с кем-то из артистов, которого представил на ходу, поэтому в зале Наннерль ищущим взглядом обошла всё помещение, не упустив тем не менее, что мотивы камерной музыки сменились чем-то легкомысленным и одновременно глубоким. Наннерль с лёгкостью узнала манеру брата и направилась на звук, но мелодия оборвалась достаточно резко. К счастью, девушке удалось выйти к инструменту и найти молодого композитора в обществе миловидных барышень, оказывающих ему недвусмысленные знаки внимания. Мария-Анна не замедлила отвлечь брата, спугнув воркующих девиц, что наверняка было бы приятно Констанции, которая также не составила сестре супруга компанию, увлёкшись разговорами со знакомыми, да и молодой немке было бы не слишком комфортно находиться в зависимости, пусть и от такой приятной особы как бывшая m-lle Вебер, потому фройлен Моцарт проявила самостоятельность и независимость, отправившись на поиски брата в одиночестве. - Вольфганг, я думала, что окончательно тебя потеряла здесь... - невольно вмешавшись в разговор Наннерль теперь несколько смутилась. Она не решилась рассматривать собеседника брата напрямую, а Вольфганг не спешил их друг другу представить, впрочем, сейчас старшую сестру куда больше беспокоило что брат бросил её одну в незнакомом месте. -Ты убежал, Констанция тоже пропала из виду, Вольфганг, я переживала! - тихо, но несколько возмущённо произнесла Мария-Анна, - Я же здесь никого не знаю и ты дал мне слово быть рядом. - Но тут Амадей начинает как всегда галантно извиняться и её строгий взгляд смущается, хотя девицы, наблюдавшие за ними, смерили незнакомку неодобрительным взглядом. -Ты же знаешь что моя музыка сильнее меня, дорогая сестрица. Если я когда и забываю о действительности, то лишь потому, что муза зовёт меня. - композитор притягивает к себе сестру и коротко обнимает. Наннерль оттаивает и вновь улыбается. - Пойдём поищем Констанцию, - потянула его было в залу Мария-Анна. - Нет, подожди, думаю, тебе давно пора познакомиться с одним человеком, я часто писал тебе о нём в своих письмах, - быстро-быстро заговорил Вольфганг и не дав сестре опомниться приостановил собравшегося отойти от них его собеседника. Представив их, Амадей остался необычайно доволен собой, будто выполнил одну из жизненных целей, хотя, вероятно, ожидал иного приёма для своей сестры. - Он ещё услышит тебя, ты ему непременно понравишься! - с жаром убеждает Моцарт, однако Наннерль не обращает внимания. Каким-то внутренним чутьём она уже понимает, что не осталась незамеченной, но неискушённое воображение предполагает совсем иной интерес и он не отличается романтичностью, да и вообще не имеет отношения к заинтересованности такого рода. Но ей удаётся перебить пугающие мысли весельем и ожиданием настоящего рождественского чуда. Придворного капельмейстера - больше похожего на серого кардинала - она не видела до самого конца празднества. ...Но чуда не случилось. Дуэта в четыре руки, о котором фройлен Моцарт грезила едва ли не весь вечер, так и не состоялось, а вот фокус с исчезновением повторился. Констанция сослалась на мигрень и уехала ещё задолго до происшествия, потому что будь она рядом, такого не случилось бы. Наннерль проводит пальцами по клавишам огромного рояля из самого лучшего дерева. За время приёма ей так и не довелось подойти ближе, чем тогда при встрече с братом. Но теперь остались наедине - только она и это совершенство, сотканное даже не из дерева, а из тех совершенных звуков, которые из него можно извлечь. И в любое другое время это одиночество было бы для Марии-Анны едва ли не самым лучшим, но не сейчас. Пустой оперный театр не способствует этому, знаете ли. Первое время ей было страшно, очень страшно, хотелось даже выбежать на улицу и идти до дома пешком, но потом страх поутих, здравый смысл велел дожидаться брата, который уж никак не мог забыть о сестре, которую ждал так долго. По крайней мере девушка на то надеялась. Но время шло, а Вольфганг не приходил, людей на улице становилось всё меньше, а попытки найти хоть кого-то в опере отчего-то оказались тщетными. У Марии-Анны было немного радостей в жизни и одной из таких была музыка и хорошие инструменты. "С музыкой будет не так страшно, даже если придётся провести здесь всю ночь" - решила молодая особа. В свете немногочисленных свечей Наннерль села за рояль; было в этом нечто особенное, таинственное. Сестра Моцарта с наслаждением провела пальцами по инструменту, по памяти наигрывая давно знакомые мелодии. Но в один момент её будто обожгло: мелодия, играемая по памяти, была вовсе не из её прошлого, вернее из самого близкого прошлого - событий минувшего вечера. Она слышала её, когда искала брата. Её играл тот загадочный человек, которого Вольфганг представил как придворного капельмейстера маэстро Сальери. Его неизменно вежливый тон, учтивые, но холодные манеры, внимательный взгляд, однако, мимолётный - хорошо ей запомнились. Девушка даже оторвала руки от клавиатуры, поражённая таким открытием. Нет, дочь Леопольда Моцарта была известна своим виртуозным исполнением и прекрасной памятью многих сложных произведений, но сейчас ей от этого было неуютно. Впрочем, она могла порадоваться, что не растеряла навыки, но сама внезапность происходящего пугала её. Обескураженная открытием, отвлечённая внезапными размышлениями о подобных совпадениях, фройлен Моцарт повернулась к инструменту спиной, пытаясь собраться с мыслями, но и тут всё как на зло вело её к мыслям о придворном капельмейстере, его возвышенной музыке, отрешённому взгляду и точёным манерам и виной тому пришлись одиноко лежавшие на полу листы из нотной тетради. - Sinfonia Veneziana in D major - вполголоса читает Наннерль надпись на листе красивым, каллиграфическим почерком; одного беглого взгляда достаточно, чтобы понять, что она только что играла тоже самое. Как завороженная, девушка возвращается с листами за инструмент, раскладывает их на пюпитре и начинает играть снова. Время идёт, время стоит на месте, время пролетает, словно мгновение, и всё потому, что есть музыка. -Это великолепно, герр Сальери, но мне есть чем ответить Вам, - также тихо, для себя, говорит девушка вслух и наигрывает лёгкую рождественскую пьесу, которую привезла и так мечтала сыграть с братом. А сейчас сама мысль, что этого не случилось, доводила девушку до слёз, ей было так обидно, она так мечтала об этом, ждала, а брат предал все её надежды, а теперь ещё и оставил совсем одну в пустой опере. Наверняка будет скандал, если она вернётся домой только утром. Мария-Анна осушает выступившие слёзы и снова принимается играть быстро и легко, музыка поднимает настроение и позволяет забыть об этой ужасной ситуации, о которой, тем не менее, она не расскажет отцу чтобы ни случилось. Музыка поглощает и обволакивает, как бывает всегда, когда настроение либо слишком дурное, либо слишком хорошее. Посему мадемуазель требуется некоторое время, чтобы понять, что теперь она не одна. Изящные, поистине музыкальные, руки играют с ней одну мелодию. Аккуратные, убористые манжеты дают понять, что играет дуэтом с ней мужчина. А кто ещё может играть кроме брата? Неужели он вспомнил о ней, да ещё и раскаялся в своём упущении и теперь так извиняется? Наннерль даже забыла, что если это и была шутка, то весьма дурная: оставить сестру в незнакомом городе в здании оперы под покровом ночи. Забыла, что хотела всё высказать за рассеянность, у которой тоже должны бы пределы. Приняв замечание брата с благосклонностью, она хотела было исправиться, но прежде поблагодарить. Обернулась внезапно для них двоих, протянула руки и почти дотянулась до плеч "Вольфганга". - Ты как всегда вовремя, братец, я думала, что будет лучше, она ведь не закончена..., - осекается, будто кто-то бьёт наотмашь по сознанию: не брат пришёл за ней. Встревоженно вглядывается в полумрак и от осознания своей ошибки едва ли не лишается чувств. Поднимается на подкашивающихся ногах, делает неглубокий реверанс, боясь в противном случае потерять равновесие. - Мсье Сальери... я... я прошу прощения, не знала, что вы вернётесь. Я думала это Вольфганг и он... Пришёл... - теряется, замолкает, боится услышать ответ.

***

Он знал, что его приближение к инструменту прошло незамеченным. Но чтобы его приняли за этого дерзкого мальчишку - увольте. Сальери слегка приподнял бровь, но больше ничем своего удивления и, в некотором смысле, возмущения не выдал. Поприветствовав девушку во второй раз за этот вечер легким наклоном головы, Антонио аккуратно обхватил пальцами запястья мадемуазель Моцарт, опуская ее руки вниз. - Полагаю вы тут достаточно давно... - негромко произнес придворный капельмейстер, не сводя глаз с девушки, видя, как опасно та покачнулась от переизбытка эмоций, и готовый в любой момент ее подхватить. - Моцарт забывает обо всем вокруг, когда чем-либо сильно увлечен... Но, я полагаю, об этом вы прекрасно знаете. Наннерль явно смущалась своей оплошности. Антонио это прекрасно видел, именно поэтому и решил более не заострять тему на ее брате. Вот только мысли нет-нет, да вернуться к произошедшему. Сколько времени его никто не обнимал и даже не пытался? Два года. Ровно с того момента как умерла Терезия. Но сейчас не время об этом размышлять. Мария-Анна выжидательно смотрит на него, сжимая в слегка трясущихся руках нотные листы. Кажется, она что-то спросила. Сальери растерянно на нее смотрит, надеясь, что в полумраке девушка не видит его замешательства. Проходит минута, две, три... Антонио молчит, пытаясь додумать, о чем же его могли спрашивать. Моцарт уже обеспокоенно хмурится. - Простите, мадемуазель Моцарт, - выдохнул придворный композитор, слегка наклоняясь вперед, в этот же момент отмечая легкую панику в выражении лица поздней гостьи императорской оперы. - Я ушел в себя и не слышал вашего вопроса, - подстроить виноватый тон для Сальери, который никогда себя таковым не чувствует, сложно, но и тут он справился. Она ему верит, это отразилось в облегченном вздохе сестры гения. - Вы не могли бы остаться со мной до того как вернется Вольфганг?- осторожно повторила свой вопрос девушка, нервно теребя юбку платья. - Ваше присутствие... - Достаточно, я все понял, - возможно Сальери прервал не так вежливо, как хотел бы, но не упрекнет же она его в конце-концов. - Да, я останусь здесь до того момента, как мсье Моцарт явится. Ради вашего же спокойствия. И все. Больше Сальери не знал, что сказать. Внутреннее чутье подсказывало музыканту, что обычные темы разговора с молодыми девушками Наннерль не интересны. "О чем можно поговорить с женщиной, непохожей на всех остальных?" - он как будто вернулся на четыре года назад. Снова не знал о чем говорить, о чем можно спросить. - Вы не могли бы вернуть...- осторожно начал мужчина, протягивая руку к своим нотам. ...Антонио сам не понял, как такое могло произойти. Но вот он сидит за инструментом, пытаясь вернуться из тяжелых воспоминаний, душу как будто рвет на части. Вновь. Играть эту мелодию было не самым здравым решением, да и тем более рядом с фактически незнакомым человеком. А все началась с того, что они разговорились о музыке. Она похвалила его симфонию. Он отметил, что она прекрасно играет. Слово за слово. Стандартная вежливость. И вот Наннерль отмечает его задумчивый взгляд на инструмент и просит сыграть то, что требует душа. И вот он уже садится за рояль, вновь нежно здороваясь с инструментом и морально настраиваясь. "То, что требует подсознание?.." - проносится мысль у брюнета. "Хорошо",- музыкант закрывает глаза, полностью отдаваясь музыке.

The Rasmus - Living In A World Without You (Acoustic piano version)

Это был странный выбор подсознания. Очень нежная и трогательная мелодия, полная любви. Как и та, которой она была посвящена... И очень трагичная и полная боли для самого исполнителя. Сальери опускает ниже и слегка отворачивает голову, надеясь, что Мария-Анна не заметит его истинных эмоций. Или примет их за нечто иное. Но самое важное, что Антонио на данный момент желает - чтобы Вольфганг Амадей Моцарт наконец вспомнил, что оставил сестру в пустой опере и вернулся сию же секунду и они покинули его. - Она прекрасна, маэстро,- произносит мадемуазель Моцарт, одаривая композитора аплодисментами. Выдохнув, Антонио оборачивается к своей слушательнице, улыбаясь чуть напряжённей, чем следует. - Благодарю, мадемуазель, - Сальери отвешивает девушке легкий поклон, замечая, что та зябко ежится. - Вы замерзли,- скорее утверждая, чем спрашивая, произносит музыкант, вставая из-за рояля и делая шаг навстречу. И прежде чем Наннерль успела что-либо возразить и попытаться убедить, что все совсем не так, как придворный капельмейстер накинул ей на плечи свой камзол. Мимолетное желание позаботиться. Да и с точки зрения этикета это правильно. - Не хотите ли сыграть со мной в четыре руки одну пьесу, Наннерль? - он впервые назвал ее так и это оставило странный отголосок в его душе. В мужчине появилось что-то задорное и несколько дерзкое. - Думаю, это произведение вам понравится... - негромко тянет композитор, доставая нужные ноты.

Green Day - 21 Guns (piano cover)

***

Он не причинил ей боли, снимая руки со своих плеч, но делал это так, что девушка невольно чувствовала себя значительно нижестоящей по положению, было так отвратительно думать, что ему неприятно даже близко находиться, хотя отдать себе отчёт в том, что для этого нет причин Наннерль не могла. Ей само положение казалось постыдным, едва ли не грязным, а его слова будто бы несли скрытый упрёк всей семье. Но девушка находит в себе силы посмотреть на собеседника без смятения, так, будто ей не впервой сталкиваться с подобным, но застенчивость свою побороть сейчас не в силах. - Разумеется, наверняка у него состоялся важный разговор с... - она пытается вспомнить имя, - мсье...кажется Дапонте и они до сих пор заняты, - мадемуазель понимает весь абсурд ситуации, но иного объяснения всё равно нет. Да и нужны ли ему все эти объяснения? Сейчас она перед ним как открытая книга. И зависима, пожалуй, да, зависима; как же она изголодалась в этой тишине по человеческому присутствию и сейчас так остро это почувствовала. Он не был расположен к ней благодушно, лишь вежливо, но отчего-то хватало и этого. И это...возможно ей всего лишь показалось, но сердце маэстро - длилось это всего лишь мгновение - будто ударяло в глухой барабан, а ведь она всего лишь на секунду скользнула ладонью по его камзолу, когда он снимал её руки со своих плеч, но почувствовала этот удар. Отчего? Мысль снова возвращается к неприязни, но на лице Сальери нет отвращения, хотя способен ли этот человек выдавать свои истинные чувства? Одного вечера хватило, чтобы понять, какие слухи ходят при дворе, хотя Мария-Анна не была их участницей, но воркующие дамы и ворчащие почтенные фрау не скрывали от неё сплетен. Но то, что она видела своими глазами, то, что случайно почувствовала, всё же отличалось от того, что она слышала от них. И всё это конечно не давало ей права, но придало смелости - страшнее, чем быть тут одной ничего быть не может - и мадемуазель Моцарт спросила: - Вы не могли бы остаться со мной до того как вернется Вольфганг? - вопрос по своему существу мог прозвучать и вполне резонно, и в высшей степени непристойно и оставалось только гадать, какая из этих крайностей придёт в голову придворному капельмейстеру. Но никакого ответа, ничего, что так или иначе давало бы понять, что герр Сальери её слышит. Или просто не хочет отвечать на столь бестактную просьбу? Какой же вздох облегчения едва не сорвался с её губ, когда Наннерль поняла что причина вовсе не в её вымышленной бестактности. Девушка даже расслабилась, хотя пальцы перебирали ткань платья, когда она повторила вопрос ещё раз, робко прибавив: - Ваше присутствие..., - но он оборвал её на полуслове и вновь на мгновение то дурное ощущение собственной ничем не обоснованной порочности. Но его согласие снова скидывает в бездну тяжёлый камень с девичьей души. - Благодарю, мсье, Вы меня очень обяжете, - снова делает реверанс и смущённо улыбается. Мария-Анна не привыкла доставлять много беспокойства кому бы то ни было, а тут речь шла о придворном музыканте, сродни духовнику императора в искусстве, а она позволила себе такую дерзость - просить остаться с ней, незнакомой девушкой, в самый семейный праздник в году в спящей опере... А ведь маэстро наверняка нужно снова с утра быть здесь. "Maman сгорела бы от стыда, узнай о подобном поведении, и отец... А Вольфганг? Пожалеет ли он меня или не смотря на свою вину упрекнёт?" - задумалась на мгновение фройлен Моцарт, но обратного пути не было. От размышлений её отвлёк вопрос Сальери, она даже поймала себя на мысли, что ещё чуть-чуть и тоже вынуждена была бы просить повторить, но мысль зацепилась за край сознания, потому, пусть и несколько замешкавшись, сестра Моцарта протянула капельмейстеру его ноты. - Это было прекрасно, маэстро. Музыка великолепно сочеталась с праздником. Публика и император были в восторге, я же в свою очередь не могу не отдать должное вашему таланту, но...простите мою дерзость, она написана для приёма, для важных лиц, порой не понимающих в музыке слишком многого, видящих в ней лишь доход или репутацию покровителя, а не для...своей души, - она помолчала. - Если бы Ваша душа сейчас также пела в мажоре, как написана симфония, Вы бы не пришли посреди ночи в оперу даже ради нот. Потому, позвольте Вас попросить сыграть то, что лежит ближе к вашей душе, не к здравому смыслу, а к подсознанию. - снова притихла, а потом шёпотом добавила. - Мою душу Вы уже услышали. Впрочем, сейчас, наверное, всё переменилось, - провела пальцами по клавишам, задумчиво обводя тени от свечей... ...Он не отказал, сыграл. Девушка видела, как музыка завладела им и узнала в этом своё собственное вдохновение, а ещё брата... Наверное, все гении своего дела так выглядят. Только ей никто не говорил, что она похожа на упоённого открытием звуков гения, когда играет, все были заняты тем, что присматривались к брату. Но теперь всё было иначе. Сидящий за инструментом человек, будто бы заглянул к ней в душу и оставил там свою музыку. - Она прекрасна, маэстро, - только и смогла выговорить заворожённая Мария-Анна. Ей понадобилось время, чтобы добавить ещё что-то. Она сказала немного, но кажется этих слов, искренних, хватило ему сполна, но принимает он её похвалу сдержанно, впрочем, ему вероятно не привыкать и ей нечем его удивить. Становится даже обидно и эта обида возвращает чувство реальности, а она состоит в том, что в опере с каждым часом всё холоднее. Впрочем, девушка вряд ли бы заметила, даже если бы дрожала от холода, потому что музыка заменяла Моцартам всё. А вот маэстро это заметил и не был настроен охранять окоченевшую девицу и объяснять, что к её гибели не причастен. Однако, она с благодарностью приняла его камзол, хотя спустя совсем немного времени он ей не понадобится. Тем не менее, согретая теплом дорогого материала, сестра Моцарта забывает свои мечущиеся мысли и внезапно говорит (губы её слегка посинели от холода): - Благодарю, маэстро, Вы необыкновенно добры ко мне, и я признательна Вам за это. - мягкая улыбка снова воцарилась на её лице. - У меня будет ещё одна просьба - называйте меня Наннерль. Мария-Анна - это слишком церемонно, а я отвыкла от придворных обязательств и правил, так что окажите мне ещё одну любезность, если уж мы попали в столь комичную, в своём роде, ситуацию, - она выжидательно смотрит, и решается напомнить: - Я уже просила Вас об этом, перед тем как Вы сели играть. - снова ждёт, он будто бы пытается осмыслить и примерить это новое обращение к ней, но от того оно ещё больше ласкает ей слух. Сама же она предпочитает держаться официально, не будет просить, если он сам не пожелает иного к себе обращение, то пусть всё остаётся так, как есть. - Вместе? - она задыхается от восторга, не веря в близость мечты минувшего вечера. Ну и что с того что это не Вольфганг? В глазах девушки заплясали огоньки, она воодушевилась необыкновенно, но постаралась как можно более спокойно и церемонно ответить - Я с радостью приму Ваше предложение, мсье капельмейстер, и почту за честь сыграть с Вами. Вскоре у рояля стоял второй стул, а девушка с любопытством в глазах изучала партитуру. - Теперь можете убрать, они мне не понадобятся также как и Вам. - Наннерль вернулась к инструменту, подождала пока капельмейстер займёт место чуть даль вдоль инструмента и переглянулась с ним, ожидая знака к началу игры. Она позволила музыке забрать себя в плен и заставить забыть, что рассвет начнёт освещать первыми робкими лучами Вену уже через пару часов...

***

Они сыграли одну пьесу, затем еще одну, и еще... Произведения шли одно за другим. Сначала это были его увертюры, симфонии, пьесы, этюды. То и дело раздавался шелест нот. А потом пошли более легкие, праздничные, произведения. Наннерль играла то, что обычно звучало у них в доме. Антонио же наигрывал то, что слышал на званых ужинах своих немногочисленных друзей, то, что когда-то звучало в доме его приемного отца... Время шло, разговор становился все непринужденнее, а Вольфганг все не появлялся. За окном уже начинали брезжить первые лучи солнца, когда Сальери наконец обратил внимание на время. Массивные часы отбили 4 раза. - Полагаю, уже нет смысла ждать... - поворачивая голову в сторону девушки, произнес композитор негромко. На несколько мгновений придворный капельмейстер замолчал, как будто обдумывая какое-либо важное решение. "Прилично ли будет предложить это? Или разумнее будет отвести в комнату отдыха?" - Сальери задумчиво водил подушечками пальцев по белоснежным клавишам музыкального инструмента. Мужчина только сейчас приметил, как растеряна мадемуазель Моцарт, хотя и старается не показывать это. Антонио наблюдал за ней из-под челки, примечая внешние сходства с гениальным братом. И одновременно с этим осознавая насколько они различны в плане характера. - Уже слишком поздно... Хотя скорее слишком рано, - Антонио опять замолчал на мгновение. - Вы не против, если я вас провожу? Мне так будет гораздо спокойнее. Рассвет наступал неумолимо. С каждой минутой солнечный свет все ярче заливал заснеженные улицы Вены. Свежий холодный воздух помогал приводить в порядок мысли. Но не смотря на солнце на улице было достаточно сильный мороз, заставляющий двух молодых людей идти как можно быстрее. Сальери не стал забирать у Марии-Анны свой камзол. В конце-концов у него достаточно теплое пальто, чтобы не вздрагивать от порывов пронизывающего северного ветра, чего не скажешь о его талантливой спутнице. Антонио и сам не знал, что все-таки толкнуло его предложить проводить гостью столицы до квартиры. Возможно, это была своеобразная благодарность за признание его таланта - что было весьма лестно из-за того, что именно она, сестра гения, отметила это, - а возможно просто мимолетное желание творить не только музыку, но и благие дела, и это было первое из них. Никто не может сказать точно. Девушка ничего не говорила, лишь зябко ежилась, поднимая выше ворот. Да и сам придворный композитор не слишком стремился скрасить их прогулку беседой. Как ни крути, но общих тем разговора у них было не так уж много. Только музыка, если быть точным. К тому же нет смысла говорить о музыке, если нет возможности ее продемонстрировать. Но вопреки всему, тишина, повисшая между музыкантами, не была напрягающей - так, по крайней мере, казалось придворному капельмейстеру, - а наоборот - весьма приятной и расслабляющей, как будто они познакомились не прошедшим вечером, а были давними друзьями. Молодая чета Моцартов поселились достаточно далеко от императорского театра. И если бы не столь ранний час, то лучше было бы посадить девушку в экипаж, а самому отправиться домой пешком. Но все же они добрались достаточно быстро, чтобы не замерзнуть до костей. "Приводить домой молодую девушку под утро... Надеюсь, мадам Вебер не додумает ничего лишнего. Не хватало конфликтов с Вольфгангом еще и по этому поводу," - Антонио только сейчас задумался о моральном аспекте своего поступка со стороны окружающих. Про придворного композитора и без того ходит не слишком лестных слухов в высшем свете. Злым языкам стоит только дать повод...

Florent Mothe – Goodbye

- Было приятно провести с вами... - Сальери на мгновение замолчал, подбирая нужное слово. "Ночь" прозвучало бы слишком пошло. - ... время, - да, это именно то, что нужно - как можно нейтральнее и не наталкивает общество на совершенно ненужные и нелепые домыслы и предположения. - И все-таки вам не стоит играть в темноте, - Антонио не смог сдержать смешок, припоминая в какой кромешной тьме залы сидела девушка, когда он пришел. Они попрощались довольно быстро и официально. Сальери слегка поклонился, Мария-Анна сделала неглубокий реверанс, а затем шустро нырнула в теплый дом.

Piano Tribute Players – Comatose

С рождественского бала прошло не так много времени - всего сутки, - но Сальери казалось, что он сидит дома вечность. Комнаты давили на его сознание и, в каком-то смысле, на тело. Музыкант не мог дождаться момента, когда вновь сможет проводить в придворном оперном театре дни напролет. Там ему становилось гораздо легче... Да и что скрывать?! Последние годы только здесь его посещало вдохновение на мажорные мотивы. И хоть он этого и не показывал, но был крайне рад вновь оказаться в своем кабинете. И какого же было его удивление, когда маэстро обнаружил свой, аккуратно повешенный на спинку стула, камзол. Тот самый, который он отдал мадемуазель Моцарт в рождественскую ночь, а потом так благополучно забыл забрать. "Значит Моцарт уже начал репетиции," - и словно в подтверждение его мыслей из зала, расположенного вблизи его рабочего места, донеслась музыка. "Вероятно, он привел в оперу еще и своих жену и сестру...», - по-другому появление вещи в кабине было невозможно с точки зрения банальной логики. Должность обязывала Сальери спуститься в зал и понаблюдать не только за ходом репетиции, но и просмотреть партии. Как он и предполагал, действо шло полным ходом. Время от времени прерывающееся только вскриками юного гения, захотевшего исправить увертюру прямо сейчас. Констанция и Наннерль сидели в первом ряду, с улыбкой наблюдая за деятельностью, которую разворачивал Вольфганг. Поздоровавшись с дамами кивком головы, придворный капельмейстер поднялся на сцену. - Доброе утро, мсье Моцарт, - вежливо, но достаточно холодно поприветствовал музыканта. Обмен формальными любезностями прошел довольно быстро, и Сальери поспешил принять из рук Амадея несколько партитур. Несмотря на то, что композитор довольно быстро "ушел" в ноты, он не смог не заметить, как неодобрительно на него посматривают юное дарование и его жена.

***

Ей в одночасье стало безразлично, как скоро наступит утро - так пленили звуки музыки. Она отдавалась ей целиком, как привыкла с самого детства, с того дня как отец впервые торжественно усадил её за клавесин и начал обучать виртуозно играть. В этом самозабвении они были очень похожи с Вольфгангом. Наннерль влюблялась в каждый аккорд, а увертюры, симфонии, этюды и пьесы тем временем навсегда откладывались в её памяти. Ей некогда было оторваться от игры, чтобы восхититься на словах, она могла выразить это лишь вдохновенной игрой. Не смотря на случайность всех играемых произведений, девушка уже стала чутко улавливать, что принадлежит перу придворного капельмейстера. Из завязавшегося разговора она узнала также о том, что Сальери был учеником Глюка и воспитанником Гассмана и в очередной раз убедилась, что сама ещё не растеряла чувства музыки и может отличить одну манеру исполнения от другой. В свою очередь мадемуазель Моцарт упомянула что в юности также обучалась время от времени у учителей принцев, эрцгерцогов, дофинов разных государств, но лучшим учителем для неё всегда оставался отец. Этого даже говорить не пришлось, это читалось во взгляде, да и наверняка было понятно каждому. Из волшебства, творимого музыкой, её бесцеремонно вырвал бой часов, о существовании которых она совсем забыла. Пальцы соскользнули с клавиш, затянув дольше положенного последний аккорд. Девушка закусила губу от досады и выглядела ещё более расстроенной, когда маэстро напомнил ей - хотя вряд ли он хотел её обидеть - о незавидном положении брошенной в опере сестры. Но ничего иного, как согласно кивнуть, Марии-Анне не оставалось. И что делать она по-прежнему не представляла. Герр Сальери очень вовремя пришёл на помощь со своим весьма галантным предложением. Но пора бы уже привыкнуть к идеальным манерам этого человека. - Если для Вас это не будет сложно и не расстроит Ваши планы... Хотя, пожалуй, бессонная ночь и без того не входила в них, и я уже и так нарушила все возможные правила приличия. Поэтому хуже от того, что Вы проводите меня по утреннему городу, уже не будет. И если нам достаточно повезёт, то подобная прогулка не обрастёт досужими сплетнями. "Тем более есть кому их распускать. Мадам Вебер..., а уж этой женщине ума до сплетен не занимать," - с некоторым недовольством и обречённостью подумала сестра Моцарта. - В любом случае я буду Вам признательна, герр Сальери. - запнулась, несколько смутилась. - И я даже не представляю, как мне Вас благодарить. Они идут по зимним улицам Вены, мороз схватывает пальцы и щёки, девушка порой ёжится от холода, потому что утренний мороз беспощаден и не спасает даже тёплый камзол капельмейстера, накинутый поверх её платья, да ещё и в довершение с тёплой шубкой. На удивление и некстати холодная зима. Даже в Зальцбурге не так холодно. - Наннерль не хочется выглядеть слабой. Она прибавляет шагу. Они не разговаривают, но это не причиняет неудобства. Будто всё, что они могли сказать, осталось в стенах оперы, а теперь каждый прокручивал мысленно эту беседу. По крайней мере Мария-Анна не могла себе в этом отказать, вспоминая как обменивалась с Антонио замечаниями по поводу того или иного произведения, как смеялась, хотя не могла припомнить повода. И от этого было хорошо на душе. Расставались весьма церемонно, но это только издали могло казаться. Мадемуазель Моцарт прощалась с придворным композитором с улыбкой: - Я лишь могу ещё раз выразить свою признательность и благодарность за проведённое со мной время, маэстро, - улыбнулась его замечанию. - Я запомню Ваши слова, мсье. В конце концов это может плохо кончиться, если продолжать в том же духе. Слепой музыкант - диковинка, он совершенно беспомощен и бесполезен. - Ей хотелось ещё что-то сказать, но венский мороз гнал в уютный дом брата и его жены. Ещё раз поблагодарив и сделав быстрый, но изящный реверанс, скрылась за дверью. В доме тихо, кажется удастся проскользнуть в свою комнату без происшествий. Но не тут-то было - вездесущая мадам Вебер, которой впору бы следить за своими постояльцами, не дала девушке закрыть дверь своей комнаты. - Вольфганг и Констанция сбились с ног, разыскивая тебя, милочка. Где ты провела всю ночь? Твоё счастье, что я уложила бедных, измученных волнениями детей спать. - Сессилия как всегда преувеличивала, если речь заходила о чужих ошибках. Если бы Наннерль умела дерзить, то непременно бы не позволила разговоров в подобном тоне куда резче, чем это произошло. - Мадам Вебер, я буду говорить об этом только с братом. Это наше с ним дело. Позвольте пройти. - девушка вежливо, но решительно подвинула родственницу. - Когда Вольфганг проснётся, скажите ему, что я дома и если захочет поговорить, то пусть приходит, - и снова исчезла, на сей раз в своей комнате. Мария-Анна была подавлена, хотя не подавала виду, предвидя не самый приятный разговор. Она знала характер брата и подозревала что в первую очередь он упомянёт именно о её отсутствии дома и лишь потом вспомнит почему это случилось. А Наннерль вовсе не хотелось ссориться в присутствии Констанции и её матери, но это была неумолимая неизбежность, хотя бы потому что в любом случае ситуация выдалась достаточно двусмысленная. И Вольфганг не замедлил с этим разобраться, потому что прошло менее часа, когда сестра увидела своего гениального брата на пороге комнаты. И совершенно некстати его взгляд мгновенно обнаружил в комнате посторонний предмет, слишком очевидно не принадлежащий сестре. К немалому удивлению Марии-Анны, брат сразу начал с того, что виноват во всём случившемся был он, но покаявшись в своей забывчивости младший Моцарт живо перешёл в наступление и прояснил ряд волнующих его вопросов, на что сестра дала короткие, честные ответы. - Я ждала тебя сколько это было возможно. Я не могла покинуть оперу одна, потому что не знаю дорогу до дома достаточно хорошо, а в опере к моему разочарованию никого не нашлось, иначе я непременно вернулась бы. К тому времени, как я отчаялась тебя дождаться, извозчики уже не ездили, да и расплачиваться с ними у меня было бы нечем. До дома меня услужливо проводил мсье капельмейстер, которому ты меня представил на рождественском балу. И между нами не было ничего, что успела наверняка наговорить мадам Вебер, поделившись своими выдуманными сплетнями. Это её домыслы и не более. Камзол мсье капельмейстеру я непременно верну при первой же возможности в опере. Мы можем закончить этот разговор? Кажется, Вольфганг достаточно успокоился, хотя пообещал следить за сестрой и впредь таких ситуаций не допускать. Хотя Наннерль осталась несколько недовольна исходом беседы, она верила, что брат верит ей и не подозревает в непорядочном поведении. В отличие от него Констанция по-девичьи беззаговорочно верила ей и извинилась за резкость матери, которая, как оказалось, достигла её ушей. Мир был восстановлен, а уже на следующий день молодой гений с супругой и сестрой были в опере. День, предшествующий этому визиту, Наннерль посвятила музыке. Вольфганг, будто извиняясь, посвятил некоторое время игре вместе с ней. Но остался не слишком доволен тем, что сестра легко, непосредственно и с улыбкой играет произведения придворного капельмейстера, однако замечаний делать не стал, а потом и вовсе об этом забыл, когда сестра села что-то записывать. Амадей не поощрял всецело рвение сестры к сочинительству, но и не находил это предосудительным, скорее наоборот добрым братским советом помогал ей сделать произведения лучше. Но сегодня она сторонилась и не показывала свою работу. Аккорды до самого позднего вечера услаждали или раздражали слух постояльцев госпожи Вебер, но Наннерль, не будучи злоблива от природы, всё же получала какое-то удовольствие оттого что удалось указать на место в её жизни Сессилии Вебер и сполна отыграться за утренний допрос. Возможно, даже брат от неё подобного не ожидал, но не осуждал, считая, что творчеству нужно дать выйти наружу. Так к утру следующего дня мадемуазель Моцарт несла в оперу готовое сочинение. Нет, она намеревалась сыграть его с братом, но ей было важно чтобы её услышал и ещё один человек кроме него, но, разумеется, она об этом умалчивала. Когда добрались до места, Мария-Анна сдержала своё слово и отправилась разыскивать того, кто мог бы проводить её к капельмейстеру, услужливый служащий (где же он был минувшей ночью?) проводил её до двери кабинета, но заглянув в него, замявшись, сообщил, что мсье Сальери отсутствует и, вероятно, будет позже. Девушка хотела было отдать верхнюю одежду и присоединиться к брату и его жене в зале, но её сопровождающего отвлекли. И так, будто она была для него не значительнее двери этого самого кабинета, оставил девушку одну в пустующем коридоре. С тех пор Наннерль точно не питала симпатии и уважения к местным служащим, не подозревая что позже ей, возможно, придётся обратиться к ним за помощью. Мадемуазель Моцарт вошла в святая святых придворного капельмейстера. Кабинет был убран роскошно, но сдержанно и без излишеств и конечно самого большого внимания заслуживал орган в одном углу комнаты и клавир в противоположном. Но удержавшись от искушения опробовать инструменты, Мария-Анна в первую очередь аккуратно повесила верхнюю одежду на спинке кресла. Покончив с этим занятием, она хотела было выйти, но её внимание привлекла партитура на столе. Внимательно вглядевшись она узнала в композиции творчество Гассмана, а услужливая память подсказала, что это сочинение не могло пройти незамеченным отцом, и она наверняка играла его сама или слышала в чьём-либо исполнении. Но пока не могла припомнить, но в памяти девушки отложилось и это, тем более по той причине, что партитура была знакома ещё по ночной игре. "Нужно напомнить Вольфгангу, может быть у него есть достойные воспоминания относительного этого сочинения" - задерживаться более было бы неприлично, и Мария-Анна поспешила в залу, где обыкновенно проводил свои репетиции брат. В разгар правки арий появился Сальери. Девушки были так увлечены, что Наннерль кивнула в ответ капельмейстеру с некоторым опозданием, но всё же с улыбкой. Однако, он, кажется не предал значения её гораздо более доброжелательному приветствию, в сравнении с холодно-вежливым приветствием Констанции. И от сестры не ускользнуло как встретил своего коллегу брат и какими взглядами пронзали Вольфганг с супругой Сальери. Она же лишь перебирала лист из нотной тетради, поджидая лишь удобный момент для разговора. ...Но шанс выдался лишь к концу репетиции, ближе к вечеру, и у Наннерль к тому времени не было ни малейшего желания с кем-либо чем-либо делиться. Ей хотелось запереться в своей комнате и как следует выплакать своё унижение, которое она старательно скрывала за улыбкой. Этот неприятный разговор с графом Розенбергом - директором театра - не выходил у неё из головы. Он поджидал её в коридоре, будто предчувствуя что она не сможет сидеть в зале вечно даже при всей любви к музыке. И действительно жертва появилась в поле зрения гораздо раньше, чем Франц Розенбрг ожидал. Девушка торопилась, но его это ничуть не смутило. И бесцеремонность лишний раз доказал тон, коим он завёл разговор с молодой особой. - Как я вижу, вам нравится музыка, равно как и вашему брату, милочка. Но если Моцарту не требуется ничего для успеха, кроме, пожалуй, серьёзности, то вам для этого стоит постараться, тем более, когда ваша - ах, какая досада! - слава, давно погасла. - Он кружит словно хищник, увидевший цель, девушка же пытается отстраниться и пройти мимо. - Не пытайтесь делать вид, что вам всё равно, ваше тщеславие не удовлетворено. И за исполнением своих желаний вы приехали сюда, под благовидным предлогом репетиций пробрались в театр, а пользуясь своим, чего уж скрывать, обаянием решили добиться успеха... И дерзнули подольститься к самому придворному капельмейстеру. Он слишком вежлив и уважает женщин, чтобы сказать всё, что думает, но я не стану скрывать своего отношения к вам. Не рассчитывайте с помощью маэстро заполучить хоть сколько-нибудь прежней известности. Да я бы и не сказал, что вы были значительно знамениты, а Сальери и подавно не вспомнит в вас тут талантливую девочку, которой вы приезжали в Вену. После вас таких было предостаточно. Так что не тратьте время и силы, сохраните остатки своей чести. - закончил свою тираду Розенберг. О, он был сполна удовлетворён произведённым эффектом, разве что сестра Моцарта не ударилась в слёзы как сделала это любая другая, тут нужно отдать должное её характеру и силе духа, но граф, разумеется, этого делать не стал. Наннерль же в свою очередь стоически перенесла нападки директора театра, и как можно более спокойно произнесла: - Надеюсь, Вам стало легче, когда Вы всё высказали. Теперь позвольте мне облегчить страдания моей невестки, которую замучила мигрень, - наконец обойдя графа, девушка, сделав пару шагов, добавила через плечо: - Благодарю за прямоту, герр Розенберг, - и скрылась из виду. Вспоминая сейчас этот разговор, Мария-Анна сравнила бы директора не с хищником, а с шакалом, питающимся падалью, коей ей представлялись старые сплетни, которые, как показалось, хотел поднять на поверхность вздорный сплетник. Но если тогда она приняла его слова, с достоинством и самообладанием довольно завидным для их темпераментного семейства, то сейчас ей хотелось плакать. Точно также, как тогда, когда карета увозила в очередное путешествие отца и брата, но уже без неё. К счастью, такая возможность вскоре представилась, потому что брат засобирался домой, обговорив с придворным капельмейстером последние детали. Её не отпускало чувство, будто Франц Розенберг перевернул на неё ведро с липкой грязью: его усмешки, поддёвки, неоднозначные намёки...а ведь только сейчас она вспомнила его слова об "остатках чести", и было омерзительно думать, что же под ними скрывалось на самом деле. Ведь меньше всего они хотели, чтобы эта история стала обрастать слухами. И, как показало время, бояться стоило отнюдь не мадам Вебер. Опустошённая, оскорблённая и униженная Наннерль едва дождалась конца этой затянувшейся репетиции. Лист из нотной тетради, который она так старательно заполняла нотами весь предыдущий день, безжалостно мялся в руках. Он так и остался лежать в соседнем с нею кресле, когда брат и сестра Моцарт покинули императорскую оперу. ...Лишь поздним вечером Мария-Анна села за инструмент, наигрывая композицию, виденную в кабинете придворного капельмейстера. Гассман своими прекрасными мотивами будто вытягивал из её сердца всю ту злобу, что посеял граф Розенберг. Заслышав её воодушевлённую игру, в комнату заглянул младший брат. На его лице удивление сменилось узнаванием, а затем и улыбкой. - Помнится, Гассман играл это, тогда ещё сам, когда мы были в Вене, будучи детьми. Помнишь? Кажется, тогда Сальери был ещё всего лишь его учеником, но нас уже представили друг другу. Где ты нашла эту редкость? Её так редко исполняют, но, кажется, тебе она пришлась по душе. - На столе у Сальери. Запомнила, едва увидев, или вспомнила... ведь именно её мсье Гассман просил меня сыграть, когда пригласил нас к себе. Он спрашивал меня что я запомнила, и я сыграла её и ещё несколько других, но за эту он особенно хвалил. -А за письменным столом тогда сидел нынешний придворный капельмейстер и мы тщательно друг друга не замечали. На следующее утро в дом Моцартов-Веберов пришло письмо. В нём Наннерль нашла свою не сыгранную композицию, переписанную чужой, но такой знакомой рукой.

***

Выдержать репетицию было легче, чем изначально думал придворный капельмейстер. Конечно, в самом начале было несколько неприятно и даже тяжело держать непроницаемую маску под прожигающими взглядами Вольфганга и Констанции. Но довольно быстро это прошло - молодое дарование Моцартов вновь стремительно погрузился в свою музыку, а его супруге быстро наскучило сидеть в полутемном зале без дела и она, потянув с собой еще и Наннерль, отправилась гулять в близлежащий к императорской опере парк - и Сальери смог полностью погрузиться в работу. Творить и править уже написанное с Вольфгангом было не просто интересно, это было захватывающе! Антонио не наблюдал часов, просматривая партитуру за партитурой, и все больше убеждаясь, что музыка Моцарта совершенна. Она восхищала его, своей красотой она даже причиняла боль душе музыканта итальянского происхождения. Но где-то в глубине этой же самой души композитор признавал, что музыка другого представителя, а точнее представительницы, семейства Моцарт ему нравится несколько больше. Но это все лирика. А по факту же, когда оба талантливых музыканта наконец-то вынырнули из своего собственного мира, полного нот и вдохновения, вечер был не просто в самом разгаре, а даже почти заканчивался, и на оперу опускалась ночь. Пора было заканчивать, чтобы случайно не остаться запертыми в опустевшем здании. - Было приятно поработать с вами, Вольфганг, - Сальери позволил себе слегка улыбнуться. Он не лукавил, ему действительно нравилось работать с Амадеем, хоть и практически все его композиции заставляли Антонио усомниться в собственном таланте. На реплику своего коллеги, Моцарт ответил широкой и слегка хитрой улыбкой и поклоном в своей обычной - шутовской - манере. И только после того как композиторы обменяли любезностями, все присутствующие в зале поаплодировали друг другу, благодаря за проделанную работу. Сальери довольно быстро поднялся в свой рабочий кабинет. Что и говорить, маэстро действительно устал и не планировал сегодня задерживать до глубокой ночи. Подобрать произведения для вечера у знатного чиновника он мог и дома, точно также как и ответить на деловые письма, а больше Антонио в опере ничто не задерживало. "Если только господину Розенбе-ергу...",- в своих мыслях музыкант только так произносил фамилию директора - "...не захочется обсудить "кое-что важное и требующего мнения маэстро". Не стоило вспоминать Франца Орсини-Розенберга именно сейчас, перед самым выходом. Не прошло и пяти минут как директор придворного оперного театра уже восседал в кресле в кабинете капельмейстера. Зная, что граф так просто его не отпустит, не вывалив на молодого человека все светские новости и сплетни, Сальери повесил камзол обратно на спинку кресла и сел обратно за стол, принимаясь не спеша собирать бумаги. - Честно сказать, я не ожидал такого, - с некоторым ехидством произнес мужчина, видимо решивший в этот раз не строить лабиринт Минотавра, а сказать прямо. - Вы и сестра этого дерзкого мальчишки Моцарта... - Не понимаю о чем вы, господин Розенберг,- как можно нейтральнее ответил Сальери, перебирая в руках партитуры своего наставника. Как бы не надеялся в рождественскую ночь маэстро обойтись без мерзких сплетен, этого не случилось. Черный язык в любых благих намерениях найдет к чему придраться, осудить и пустить нелицеприятную сплетню. - Но как же?! Я говорю про ночь, после приема в Рождество. Вас и Моцарт видел служащий, и он уверяет, что вы ушли только под утро... - кажется директор был обескуражен. Он не мог понять пытается ли Сальери отвертеться или же действительно говорит правду, что не понимает. - В четыре часа утра, если быть точнее, - Сальери хмыкнул, наконец убрав партитуры и заметив торжествующую и, одновременно с этим, несколько... разочарованную улыбку. - Ничего осуждаемого обществом не было, если вы об этом. Мы с мадемуазель Моцарт наслаждались музыкой и разговаривали о ней. А потом, я, как джентльмен, проводил даму до дома, - с каждым словом тон брюнета становился все холоднее, а скрывать растущее раздражение становилось труднее. - Господин Розенберг, вы прекрасно знаете меня и мою трагедию... И тем не менее, допускаете такие мысли, - Сальери не дали закончить гневную тираду, мужчина примиряюще поднял руки, показывая, что больше не будет поднимать этот разговор. Маэстро сделал глубокий вдох, успокаивая разбушевавшиеся чувства, и встал из-за стола. Было уже затемно и больше не было сил оставаться здесь. Только перед самой дверью из личного пространства придворного композитора, он услышал последний на сегодня вопрос графа: - Сальери, а вы помните мадемуазель Моцарт в ее первый приезд в Вену? Кажется, вы тогда тоже только-только приехали с мсье Гассманом... - порой память Франца Розенберга поражает Сальери. Хотя нет, она всегда удивляет его. - Не помню, - и вышел из собственного кабинета. И тут он не лукавил. Антонио действительно мало что помнил с того времени, когда он вместе со своим покровителем и учителем приехал в Австрию. И сейчас память музыканта отказывалась выдавать воспоминания о юной Моцарт. Антонио понятия не имел, что заставило его на пути к выходу из театра вновь вернуться зал, где менее часа назад проходила репетиция. Сейчас там было пусто, свет исходил лишь от нескольких канделябров. Антонио осторожно ступал в полутьме, надеясь не наткнуться на кресло или еще что-нибудь. Ему чудилась музыка Моцарта, как будто репетиция все еще шла и не думала заканчиваться... Музыкант прошелся вдоль сцены, прикрывая глаза и вспоминая все, что происходило здесь в этот день. Амадей носится из одного края сцены в другой, вон там сидели Наннерль и Конст... "Что это на кресле?", - мелькает в голове Антонио мысль, когда взгляд скользит по первому ряду кресел, где сидели девушки. Музыкант делает шаг вперед и щурится, стараясь разглядеть. При ближайшем рассмотрении это оказалась партитура. Первой мыслью было то, что при сборах чета Моцартов просто не заметила одну из партий и оставили ее здесь. Но более внимательного взгляда хватило, чтобы понять, что это не просто не одна из увертюр оперы Вольфганга, но и даже не его почерк. Это была та самая композиция, которую играла Мария-Анна, когда он только пришел в оперу ночью. Сейчас она была более доработанная... "Видимо мадемуазель Моцарт хотела показать ее, или даже сыграть для всех", - придворный капельмейстер вновь пробежался взглядом по нотам, при этом стараясь заглушить в себе чувство собственничества на это произведение. Знание о том, что в корректировке принимал участие еще и он, давало почву для основания думать, что эта композиция должна быть только для них двоих. "Это глупо," - тут же сам себя одернул. "Она имеет полное право играть и показывать ее кому хочет. Ты всего лишь подсказал в какой тональности будет звучать лучше." Но это не помешало ему забрать партитуру с собой. Лишь поздно ночью, сидя над этими нотами, Сальери понял, что слишком увлекся. Мало того, что он своей рукой переписал композицию на новые листы, так еще и подправил некоторые места. Разумеется, с комментариями, зачем и почему он это сделал. "Не увлекайся",- в очередной раз напомнил себе маэстро, откладывая нотные листы. Но уже в следующий момент опять придвинул их ближе к себе, доставая конверт из ящика стола. Вложив в него старую и новые партитуры, а также небольшое письмо-записку с извинениями за то, что взял на себя вольность несколько подправить ее музыку; желанием в будущем провести такой же замечательный музыкальный вечер в компании девушки, если конечно она не против; и пожеланием счастливого Нового Года. Уходя спать, Антонио отдал письмо дворецкому с просьбой с утра доставить Наннерль Моцарт. Была прекрасная погода. Солнце светило ярко, где-то высоко на деревьях щебетали воробьи и синицы. Но легкий морозец все равно стоял на улицах Вены. Сальери был в прекрасном расположении духа. Последние несколько дней были крайне удачными. У него заказали несколько этюдов, а блудное вдохновение решило вернуться к маэстро и напевая ему в уши новую симфонию. Именно ее сейчас, гуляя по парку около императорского оперного театра, и пытался представить музыкант. Это давалось настолько легко, что Антонио пожалел, что не взял с собой на прогулку несколько нотных листов, перо и чернила. Спустя еще час вдохновляющей прогулки, Сальери забрел в одну из боковых аллей. Здесь было достаточно пусто и тихо. Точнее, в метрах ста он него был только один силуэт (да и тот казался смутно знакомым), больше здесь никого не было. Подойдя ближе, он узнал в силуэте сестру гения. Последнее время судьба уж слишком часто сталкивает их. - Добрый день, мадемуазель Моцарт... - как и полагается мужчине, Антонио первым поприветствовал девушку.

***

Наннерль даже забыла о завтраке, поглощённая письмом. Еда мгновенно потеряла вкус, а чувство голода притупилось, уступив место творческой жажде. - Это ещё лучше, - едва слышно шепчет она, - это прекрасно. - и чуть громче. - Я прошу прощения. Всё было очень вкусно, благодарю, мадам Вебер, Констанция. - она точно знала, что только один человек может сейчас понять её и не осудить, но даже ему мадемуазель не отважилась бы сказать хоть слово, иначе это могло обернуться негодованием. - Ему вряд ли понравится, что эти ноты прислал герр Сальери, да и моя поспешность может оскорбить его чувства к Констанции. Но я, кажется, не сделала ничего дурного. Надеюсь они отнесутся с пониманием. - Ещё раз спасибо, - несколько запнувшись, повторяет Мария-Анна, но ничего не может поделать с нетерпением, снедающим её, едва ли не бегом направляется к клавесину. На чинные церемонии нет времени и сидит она совершенно неправильно, чего не одобрил бы отец, да и юбки платья, пусть и домашнего, смялись - не одобрила бы матушка. Но сейчас всё это было неважно. Да и когда было? Даже детьми они относились к этому беспечно, важнее была музыка. Нет, конечно в детстве и ранней юности её восхищали прекрасные платья, которые ей дарили при королевских дворах, но потом всё это стало лишь вычурным блеском, который пылился в шкафу или вовсе шёл на продажу, когда семья вновь остро нуждалась в деньгах, а когда она осталась одна, лишь музыка заполняла её дни, отодвинув заботу о появлении в высшем свете. Тогда она впервые написала свой маленький реквием по ушедшей славе и спрятала от отца, надеясь, что он не нашёл его и по сей день. Но сегодня было совсем иное. Впервые кто-то писал для неё ноты кроме отца, даже больше, кто-то признал за ней талант к композиции. И этот человек был первым. Вдохновлённая музыка полилась из-под пальцев. Лишь закончив играть, девушка обнаружила у себя на глазах слёзы. Стерев мокрые дорожки с лица, мадемуазель Моцарт убрала доработанную партитуру в свою папку, привезённую ещё из дома. Ей хотелось и одновременно она очень страшилась того, что Вольфганг услышит её игру. Хотя бы потому что ей захотелось написать ответ придворному капельмейстеру, дать знать, что она приняла его письмо благосклонно. Девушка старалась писать аккуратно, но мысли бежали впереди неё. - С таким почерком отец, разумеется, не доверил мне написание музыки. Как хорошо, что он давно не заглядывает в мой альбом.

Герр Сальери!

Благодарю за Ваше письмо, оно доставило мне немалое удовольствие, как и ноты, столь любезно переписанные Вами, а также те, что Вы вернули. Они совершенно непригодны для игры, но дороги мне как память. Надеюсь это не слишком заняло Ваше время и никак не повлияло на многие дела, которые соответствуют Вашей должности. Также надеюсь, что Вы в добром здравии и Ваш камзол, сослуживший мне столь добрую службу, снова у Вас.

С уважением и признательностью Наннерль Моцарт

Их переписка была исчерпана, Мария-Анна не ждала ответа на своё письмо. Да и необходимости в этом не было: они и без того виделись в опере достаточно часто, чтобы сказать друг другу всё, что считали нужным. Жизнь снова входила в привычное русло, будто не было той рождественской ночи что они провели в запертой опере. Но тем не менее Антонио не покидал мыслей Наннерль. Ей было сложно не думать о нём хоть на секунду, когда она садилась за инструмент, он неизменно вспоминался придворный капельмейстер, когда она играла композиции, которые так или иначе связаны с мсье Сальери. Ей нравились эти мысли просто потому что Наннерль почувствовала уверенность в том, что она ничем не уступает брату, и неважно что об этом думает отец. Ей хотелось творить и не быть порицаемой за это! Спустя несколько дней - наверное, уже наступил январь - Мария-Анна прогуливалась в парке, который прилегал к императорской опере. Она бывала в нём, но за те годы что девушка не ездила вместе с отцом и братом это место значительно изменилось, и здесь не осталось почти ничего, что живо бы вспомнилось. Но один такой уголок всё-таки нашёлся. Здесь, в этом уединённом уголке, Мария-Анна и Вольфганг прятались, прибывая в томительном ожидании аудиенции императрицы Марии-Терезии, когда утомляли своим присутствием пожилых придворных, это место показала им юная эрцгерцогиня. Когда принцесса умерла, брат и сестра продолжали посещать уютный уголок в память о ней, по рассказам брата Наннерль знала, что он посещал это место и без неё, что ей было даже обидно, но теперь молодая особа испытывала даже некоторое удовлетворение от одиночной вылазки. Фройлен Моцарт захватила с собой и папку, в которой также хранился её нотный альбом, который она первые годы совместной учёбы делила с Вольфгангом, надеясь поймать вдохновение в пейзажах морозного венского утра. Сегодня девушка была одета предусмотрительно теплее, потому как возвращаться в скором времени в дом, где мадам Вебер окидывала её то и дело ехидным взглядом, не хотелось. - Щебет птиц прекрасно ложится на музыку, да и скрип снега под ногами тоже прекрасно сочетается, если верно подобрать инструменты для концерта. - Наннерль делает запись на полях тетради. Рассвет - легато, полутон, крещендо, завершить полным аккордом от до мажора. Птицы - на пол тона ниже первой октавы, стаккато, затем чистые си и до, полный тон. Снег - адажио в миноре... - Добрый день, - будучи ещё в своих мыслях, ответила Мария-Анна, -...мсье Сальери. - девушка снова, как тогда в опере, поднялась навстречу, опуская тетрадь на скамью. - Встреча снова оказалась неожиданной. Надеюсь парк на ночь не закрывают. - попыталась улыбнуться мадемуазель Моцарт. Ей хотелось расспросить о том, получил ли он её письмо, но, разумеется, об этом спрашивать было совсем неправильно.

***

- О нет, закрывают только главные ворота, - Сальери чуть улыбнулся. - Но вы же не планируете остаться на улице ночью? - банальная вежливость и не более. Так по крайней мере казалось самому музыканту. Хотя шевельнувшееся где-то в глубине души беспокойство за девушку дало о себе знать. Но это было настолько незначительно, что придворный капельмейстер не обратил на это внимания. - Позволите присесть? - Антонио слегка наклонил голову на бок, улыбаясь только уголками губ. - Надеюсь вам не доставило проблем позднее... хотя правильнее будет сказать "раннее" возвращение домой? Они очень мило побеседовали. Даже не только побеседовали, но и прекрасно прошлись по заснеженному парку. Сальери только было немного жаль, что тема для разговора у них только одна - музыка. А расспрашивать об остальном было несколько неприлично. Да и был ли в этом какой-то смысл? Антонио больше чем уверен, что как только Моцарт уедет обратно в Зальцбург, больше они не встретятся. "Это не хорошо, но и не плохо",- пронеслось в голове композитора. Только сейчас музыкант заметил, как трепетно прижимает к себе папку Наннерль. Было не трудно догадаться, что девушка в ней прячет. Это не могло не вызвать у обычно холодного придворного капельмейстера улыбки. - В вашей семье настолько неодобрительно относятся к тому, что девушка может сочинять музыку? - поинтересовался музыкант, выше поднимая ворот, дабы защититься от поднимающегося ветра. ...Уже вечерело, когда Антонио Сальери и Мария-Анна Моцарт наконец направились в сторону императорской оперы. - Еще раз убеждаюсь, что с вами приятно проводить время, - музыкант слегка поклонился девушке уже стоя в холле оперного театра. Больше их ничего не держало. Сальери предельно вежливо попрощался и быстром шагом направляясь в свой кабинет. ...Этот месяц был ужасно загруженным. Сальери практически жил своем кабинете, контактируя с внешним миром только через графа Франца Розенберга. Но и тот навещал композитора, самое частое, два раза в неделю. Не хотел отвлекать от работы, утверждая, что эта опера произведет фурор и укрепит добрую репутацию придворного капельмейстера Иосифа II. Все это время Антонио не виделся ни с самим Моцартом, ни с его сестрой. Только слышал отрывки увертюр, доносившихся из репетиционного зала. А потом и их не слышал, репетируя собственное произведение в другом крыле императорского оперного театра. Вечер премьеры неумолимо приближался, угрожая Антонио во сне провалом, и вместо заслуженной славы принести музыканту лишь презрение. Брюнет просыпался среди ночи в холодном поту, стараясь отдышаться и убедить себя, что ничто ему не угрожает: ни, в большинстве своем, не слишком разборчивая венская публика, ни прекрасная музыка Моцарта. ...Суматоха перед премьерой началась еще ранним утром. Ради такого события, Антонио остался в театре с вечера, просматривая партии раз за разом. Исправлять что-либо было уже поздно, добавлять что-то еще - тем более. - Сальери, вы уже здесь? - граф Орсини-Розенберг сразу перешел к делу, не тратя время на церемонные приветствия. - Я более чем уверен, что "Признанная Европа" произведет такой же успех в Вене, как и в Милане. Сальери, вы меня слышите? - директор слегка тронул брюнета за плечо, привлекая его внимание. Антонио же как будто вынырнул из своего собственного мира. - Да, вы правы, Розенберг. Нам с вами осталось только дождаться вечера и убедиться в этом,- спокойно произнес придворный композитор, собирая все нотные листы и вставая из-за письменного стола и направляясь в зал, начинать генеральную репетицию. Он не может совершить ошибку. Это еще один повод показать Моцарту его истинное место. В том, что самоуверенный мальчишка обязательно придет на премьеру Антонио Сальери не сомневался ни на секунду. Полный зал, публика ждет начала. Сальери пристальным взглядом обводит оркестровую яму, внимательно рассматривая каждый инструмент. Сегодня он сам будет дирижировать. Хоть господин Розенберг и предлагал доверить это проверенному человеку, но брюнет отказался. Аргументируя свое решение тем, что это произведение не совсем похоже на оперу-серию. Композитор поворачивается лицом к зрительному залу. В первом ряду как обычно сидят первые лица двора: в центре - император Иосиф II, слева и справа его советники и так далее по уменьшению в должности и богатстве. Поклон публике, аплодисменты, композитор вновь поворачивается к музыкантам. Антонио поднимает палочку и в зале повисает тишина. Секундная задержка и музыка заполнила залу...

Antonio Salieri – Europa riconosciuta

Последний аккорд. Еще утром Антонио Сальери думал, что слишком затянул финал, но все оказалось более чем прекрасно. Шквал аплодисментов и крики "Браво!" просто-напросто заглушали все мысли придворного капельмейстера. Розенберг не ошибся. Это действительно был фурор. Его репутация как композитора не только не пошатнулась, но и закрепилась в самых положительных направлениях. Антонио не мог сдержать торжествующей улыбки. У него получилось. Брюнет пытался пробраться к своему кабинету и наконец облегченно выдохнуть, но у него не выходило. Или же он не так уж и хотел остаться наедине со своими мыслями. Ему нравилось чувство собственного превосходства. Женщины всячески показывали свое расположение к нему, мужчины жали руку, хлопали по плечу и поздравляли с несомненным успехом. И только в самом конце этой восторженной толпы Антонио наконец пересекся с ней - Марией-Анной Моцарт. У девушки горели щеки и глаза. Девушка всем своим видом показывала свое восхищение. И если Сальери до этого сомневался в искренности восторга остальной публики, то в искренности ее чувств был абсолютно уверен. Они еще долго разговаривали. О музыке, о вдохновении, о погоде, обо всем, о чем только можно говорить. И все больше Антонио чувствовал нахлынувшую на него симпатию к этой девушке. Симпатии к мадемуазель Моцарт не только как к человеку, но и как к женщине.... - Я вас еще раз благодарю, Наннерль... - Сальери тепло улыбнулся своей спутнице. - И зовите меня Антонио. Думаю, нам обоим так будет комфортнее...

***

- Это хорошая новость, - снова улыбается Мария-Анна, - и нет, я не могу позволить себе подобного, вы же понимаете, - она помолчала. - Вольфганг извинился передо мной, - отчего-то рассказала девушка, - обещал, что такого больше не повторится. И он признателен Вам за помощь мне. И я ещё раз хотела бы поблагодарить Вас за участие. - Наннерль слегка поклонилась, затем подняла со скамьи тетрадь. Но вежливый вопрос капельмейстера усадил её обратно на скамью, а потом завязался разговор. - Нет, Вам не о чем беспокоиться. Конечно это было неправильно, но брат понял меня, тем более что он прекрасно осознавал, что это случилось из-за него. Мы с ним привыкли решать конфликты спокойно и ссоримся редко. Хотя он сейчас в ответе за меня перед отцом, тем не менее никто из нас не видит в этой ситуации повода для ссор, - девушка пожала плечами, для неё это было в порядке вещей, а знать о том, что она время от времени завидует собственному брату капельмейстеру вовсе не стоило, хотя в этом они были очень похожи, если все эти разговоры высшего света правда. Случайно она задела тему с рождественским балом, потом они снова пришли к музыке, и говорили бы, наверное, ещё очень долго, если бы не одно внезапное "но". Наннерль не любила об этом говорить, потому что это так или иначе касалось отца, поэтому сначала смутилась вопроса Сальери. Но от чего-то хотелось быть с ним честной, но начала девушка осторожно. - А Вы разве считаете иначе? - в её голосе изумление, потому что Мария-Анна никогда не бы даже подумать, что бывает иначе. "Даже если он одобрил мои сочинения, ещё не значит что позволили бы сочинять своей жене, сестре или дочери. Я ведь ему посторонняя и моё попустительство общественных устоев вряд ли его волнует," - а сама тем временем продолжила: - Я смирилась с тем, как считает мой отец. В конце концов искусство созвучия он преподавал только брату, я не могла рассчитывать ни на что больше своих собственных знаний, да ещё тех что извлекала, слушая музыку...внутри, в своей душе. Наверное, она меньше всего лжёт и обманывает, - таким нехитрым способом Наннерль ушла от не самого приятного разговора, хотя в душе понимала, что впервые говорила с кем-то кроме брата об этом гораздо решительнее, чем с отцом. И это чувство было новым и прекрасным. Ей хотелось доверять капельмейстеру, а он только располагал её к этому с каждой их встречей. !И не такой уж он нелюдимый и мрачный, как он нём говорят," - улыбаясь очередной реплике Сальери, спорившего с ней о достоинствах оперы "Добрая дочка"* . Спор их был размеренным и спокойным и скорее напоминал дружеский обмен точками зрения. Лишь когда похолодало и начало смеркаться, девушка засобиралась назад в здание оперы. Они расстались в холле, незадолго до появления Вольфганга. - Благодарю, герр капельмейстер. Мне Ваше общество также взаимно приятно, - договаривать чем это вызвано мадемуазель Моцарт не стала - ей не позволяла скромность, но ей ничто не мешало сделать комплимент маэстро - Я наслышана что у Вас много заказов от Его Величества, искренне желаю Вам успехов, герр Сальери. - Наннерль поклонилась, а потом до самого появления Вольфганга смотрела вслед придворному композитору. ...Дни тянулись за днями. Мария-Анна не посещала в оперу, потому что вся она готовилась для премьеры оперы Антонио Сальери и брат репетировал дома, хотя порой в не самых лестных выражениях негодовал что его артисты не могут себе позволить хорошей сцены из-за фаворита императора. Сестра делала всё, чтобы урезонить брата, ибо его оперы также занимали достаточное время в ущерб другим. - Я хочу посмотреть, что из этого получится. Мы посетим премьеру, - сказал Вольфганг однажды вечером за ужином. Мадам Вебер и Алоизия, до этого сидевшая со скучающим видом, оживились самой алчной из всех возможных форм заинтересованности. Констанция и Наннерль лишь переглянулись, улыбнувшись; им доставляло удовольствие посещать оперу вместе, их такой своеобразной "семьёй". В день премьеры в опере не было свободных мест (что вызвало едкие комментарии Вольфганга и затаённую радость его сестры), но Моцарт приобрёл лучшие билеты, хотя никто такой его расточительности кроме Алоизии не одобрил. Но Мария-Анна и Констанция забыли обо всём, когда оркестр заиграл. Вернее, невестка конечно отвлекалась на Вольфганга, а вот Наннерль будто обратилась в слух, к своему счастью, не замечая всех уловок Алоизии и недоуменных взглядов гениального брата. - Не думал, что ты такая жаркая поклонница творчества Сальери, - шепнул он ей не без ехидства. - Она великолепна, не будь так язвителен, - едва оторвавшись от созерцания действа, ответила Наннерль. Ей не хотелось, чтобы это волшебство заканчивалось, но опера неумолимо шла к своему завершению. Мария-Анна чувствовала себя так, будто расставалась с давним другом. А ведь это было почти правдой. На днях прислал письмо отец, интересуясь, когда она намерена возвращаться. Было решено покинуть гостеприимную Вену в самое ближайшее время, возможно уже завтра ранним утром. Но её печаль утонула в овациях, к которым девушка поспешила присоединиться, но не стала пытаться протолкнуться в числе прочих к капельмейстеру после слова, которое сказал Император. Она терпеливо выжидала, когда толпа умерит свой пыл и более-менее рассеется. Опера постепенно пустела и всё больше напоминала Наннерль тот рождественский вечер. Когда ей наконец случилось пересечься с маэстро взглядом, а потом и обмолвиться словом, девушка не скрывала своего восхищения. - Вы покорили мой слух, знавший самые разные оперы, маэстро. И вы достойный ученик своего учителя. - это было первое, что она сказала, а потом разговор сам собой стал непринуждённым, как у них уже случалось не в первый раз. И чем дальше, тем естественнее для неё это становилось, тем сложнее было представить родной, но такой другой в своей музыке Зальцбург. Город, в котором нет ни брата, ни Антонио Сальери. И с именем последнего были связаны чувства, которые Наннерль Моцарт давно не испытывала. После разрыва с Францем, дочь Леопольда вообще не думала о мужчинах, не относящихся к их семье. А в это Рождество он галантно вошёл в её жизнь, тем не менее совершенно не по-джентльменски разворошив запертые чувства. Она не сказала бы что влюбилась, но впервые за долгое время в ней зажглась искра, которая необязательно стала бы любовью, но сохранилась бы ярким воспоминанием. Этот человек из нелюдимого стал для неё кем-то гораздо более близким, а толика тщеславия и вовсе полагала, что и она для него тоже не останется воспоминанием одного дня. Тем не менее решиться просить о дальнейшей корреспонденции, хотя сама мысль об этом была небезопасной, Наннерль не решилась. - Всё что я сказала, подлинно заслуженно вами, маэстро. - она произнесла это со всей серьёзностью, да и в лукавстве заподозрить эту особу было сложно. А он тем временем сделал их на ещё один шаг ближе друг к другу. Но от этого стало ещё легче, будто рухнули остатки стены официальности. - Жаль, что я не смогу услышать ничего более чудесного: мой отдых в Вене подошёл к концу. - она помолчала, будто решая следует ли добавить что-то ещё. "Ему ли не всё равно уеду я сегодня или через неделю?" - но Наннерль будто чувствовала - не всё равно. И чуть тише добавила. - Брат обо всём позаботился, я уеду завтра, самой первой каретой, - снова повисла пауза, которую оказалось так тяжело заполнить словами. - Спокойной ночи, Антонио. В эту ночь Наннерль почти не спала, всё ещё переживая чудесные мгновения "Признанной Европы" и было совершенно не важно, что эта ночь была её последней перед, вероятно, долгим расставанием.

***

Такое странное и такое почти забытое чувство терзало душу Антонио во время поздней прогулки с Марией-Анной Моцарт. И вроде бы все происходило как обычно. Как и в предыдущие два раза, когда они пересекались: рождественской ночью в спящей императорской опере, через несколько дней после этого на репетиции ее младшего брата и вот сейчас - после премьеры - во время его триумфа как музыканта. Полюбил сестру своего соперника? Нет. Хотя врать себе - только себя же и мучить. Но Сальери не мог пока что признать новую любовь. А вот симпатию - другое дело. Придворный капельмейстер прекрасно понимал, что мадемуазель Моцарт оставила неизгладимый след в его душе, подарила еще один глоток вдохновения. Можно смело сказать, что девушка стала Музой для тонкой музыкальной итальянской натуры. И брюнет мог лишь надеяться, что он сам останется для Моцарт ярким воспоминанием если и не на всю жизнь, то хотя бы на следующие несколько месяцев. Композитор не ожидал, что расстаться придется так скоро. И если еще вчера его совершенно не заботило, когда и во сколько Мария-Анна вернется в свое родовое гнездо, то сейчас... Антонио не знал, как объяснить словами состояние, которое навалилось на его плечи вместе с новостью об отъезде девушки. Хотелось сделать что-то неожиданное. Что-то, что запомниться им двоим надолго. Нарвать цветов на любимой клумбе императора и влезть в окно, например. Как будто ему снова семнадцать лет. Но цветы завянут и в конце-концов отправятся в утиль. Да и в окна лезть зимой опасно. Это грозит не только возможными переломами, сотрясением мозга и дурной славой в обществе, но и тюремным заключением за хулиганство. Брюнет чуть передернул плечами. В конце-концов он взрослый человек и знает гораздо лучшие способы оставить о себе неизгладимое впечатление в душе молодой особы. В данной ситуации ответ лежал прям перед глазами и был непосредственно связан с его жизнью. Музыка. Все было легко и просто. Настолько просто, что даже смешно. "Мы познакомились с помощью музыки. Музыка сблизилась несколько сильнее, чем могло что-либо еще..." - Сальери уже знал, чем займется, когда переступит порог собственного дома. - Спокойной ночи, мадемуазель Моцарт, - брюнет не знал почему обратился к Наннерль так официально, легкий поклон на прощание. - Мы свидимся скорее, чем вы можете предполагать... - добавил придворный капельмейстер несколько позднее, когда за девушкой уже закрылась входная дверь, а он все еще смотрел ей в след... Эту ночь он не спал. Времени оставалось все меньше и меньше. Антонио подгонял себя как мог. На самом деле, мелодия появилась на свет достаточно быстро. Композитор все это время старался улучшить ее. Сделать такой, чтобы она не только каждым аккордом, но и каждой ной, каждой секундой своего звучания показывала Наннерль его симпатию, все его уважение к ней и высказывала то, что он так и не посмел сказать Марии-Анне вслух - его обещание в случае неприятностей помочь. Не важно с чем, не важно кому - ей самой, ее брату или же отцу - он окажет содействие к разрешению ситуации в их пользу. Часы пробили четыре раза. Это время стало для него памятным. В этот же час он впервые довольно тепло попрощался с Наннерль, в это же время закончил корректировки в ее произведении и вот сейчас - он закончил работу над композицией, посвященной, опять же, Марии-Анне Моцарт. Антонио уже аккуратно запечатывал конверт с нотами, когда к нему в кабинет заглянул дворецкий, предварительно деликатно постучав. - Герр Сальери, вам необходимо отдохнуть. У вас был слишком насыщенный день... - мягко произнес пожилой мужчина. В такие моменты он напоминал итальянцу идеального заботливого отца. Забота о его здоровье, напоминания о важных встречах и делах первой важности... - Спасибо за заботу, Уильям. Но у меня еще есть одно важное дело,- вставая из-за фортепьяно и осматривая свой рабочий кабинет. На полу валялось, наверное, не меньше сотни исписанных нотных листов с различными вариантами композиции. Все они были по-своему хороши, но, на взгляд придворного капельмейстера, недостаточно хорошо выражали все то, о чем он хотел сказать своей музыкой. - Прикажите подать экипаж к парадному входу. Я вернусь буквально через два часа. Когда он прибыл к дому, где проживали Моцарты-Веберы, экипаж, в котором должна была уехать Наннерль, уже стоял у крыльца. Не было похоже, что в нем кто-то был. Лишь средних лет кучер дремал, держа поводья в руках. Что же, Сальери повезло, он успеет не только передать свой труд мадемуазель Моцарт, но и даже обменяться парой слов на прощание. Брюнет прислонился плечом к задней части экипажа так, чтобы в первый момент его не было видно. Ждать пришлось недолго. Буквально через 15-20 минут томительного ожидания, входная дверь открылась из нее вышла сама Мария-Анна Моцарт и ее брат. Они тепло попрощались, и Амадей вновь вернулся в дом. "Это мне только на руку", - промелькнула довольная мысль. Девушка приблизилась к карете и уже было хотела открыть дверь и нырнуть в нее, как Сальери мягко взял ее чуть выше локтя, увлекая за карету. - Тише, не кричите, мадемуазель Моцарт,- Антонио несколько лукаво улыбнулся. - Доброе утро, Наннерль, - практически шепнул брюнет, едва девушка узнала его. - Я хотел попрощаться с вами. Не волнуйтесь, это не займет много времени,- композитор не стал нарезать круги и перешел сразу к делу, от волнения несколько сжимая конверт с нотами. - Хоть и виделись мы с вами не так часто как, возможно, хотели бы, но эти моменты всегда оставляли в моей душе самые светлые воспоминания. Вы толкнули меня сочинять в мажоре, и я за это вам... - Антонио осекся буквально на одну секунду, - ...тебе очень признателен. Прими от меня этот скромный дар на память... - музыкант протягивает конверт, который до этого старательно прятал за спиной. Ему хотелось оставить еще один подарок в память о себе. "Какая, в сущности, разница, если велика вероятность, что мы больше никогда не увидимся?" - собственный разум толкал Антонио Сальери на совершенно сумасбродный поступок. Такое больше было в репертуаре Вольфганга Амадея Моцарта, нежели капельмейстера придворного оперного театра. Сальери наклоняется к лицу девушки и очень нежно, очень аккуратно касается своими губами губ сестры гения. Поцелуй длился не более пяти секунд, но сумел оставить целый спектр чувств и эмоций в тонкой душе музыканта. Было очень тяжело оторваться от губ Наннерль, но сделать это было необходимо. И пока Мария-Анна до конца не опомнилась, Сальери усадил ее в карету и плотно закрыл дверь. - Трогай! - прикрикнул он кучеру, крепко ударив по козлам. Вздрогнув и проснувшись, мужчина стеганул лошадей, и карета помчалась по заснеженным улицам Вены. "Что же, теперь у вас, мадемуазель Моцарт, останутся воспоминания об этой поездке в Вену, но и вещественное доказательство замечательной истории, которая случилась между нами..." - задумчиво глядя в след экипажу, мысленно рассуждал Сальери. - И всё-таки вам не стоит играть в темноте... - с легкой улыбкой в пол-голоса произнес придворный капельмейстер. Именно это он и написал в углу последнего нотного листа. Слишком мелко, чтобы эту приписку заметил посторонний. Она существовала только для них двоих.

Roxette - Listen To Your Heart (Piano Acoustic Version)

***

Повседневные заботы в эту ночь совсем не занимали Наннерль. Вещи она собирала по инерции, будь её воля и вовсе доверила кому-то другому, потому как настроение её было едва ли расположено к вещам, хоть сколько-нибудь имевшим нечто земное. Ей хотелось раствориться в звуках, стать вечной для этого города, и для Сальери. Девушка не могла отделаться от мысли, прогнать её прочь, а всё лишь более влюблялась, не отдавая себе в том отчёта. Первой это заметила Констанция, когда помогала золовке собирать вещи. - Наннерль, говорят, к тебе проявляет внимание герр Сальери. Вольфганг, да и я, замечали, что вы порой можете подолгу говорить. - Он замечательный человек, хоть и замкнутый. Мне нравится говорить с ним, потому что... - девушка запнулась, не зная как описать то, что чувствует. - Он понимает, и не скрывает интереса ко мне, как музыканту. Ты же знаешь что в нашей семье моя музыка под запретом. Даже Вольфганг не всегда её одобряет, а отцу и вовсе лучше не знать. - Ты находишь его приятным и при этом выглядишь счастливой. Я не ошибаюсь - он тебе нравится. - Наннерль смущённо потупила взор. - И в этом нет ничего, что стоило бы твоего смущения. Возможно всё произошло слишком быстро, но если это судьба, то вы ещё встретитесь. Мария-Анна запомнила эти слова. То январское утро было морозным и безветренным. После почти бессонной ночи, Вольфганг, Констанция и Наннерль пили чай на большой кухне дома, пока никто из жильцов не проснулся или сама мадам Вебер не решила заглянуть и дать пару советов. Оказалось, что они ещё столько не сказали друг другу! Но сестра побаивалась той минуты, когда разговор так или иначе коснётся придворного капельмейстера, но брату будто не было до него дела, он всецело был поглощён просьбами к сестре прислать ему старые сочинения, почаще писать ему об отце, не мог не поделиться и идеями новых опер. Когда стало известно, что подали экипаж, на улице уже светало. Мария-Анна поднялась, тепло простилась с Констанцией, которой пора было заняться домом перед пробуждением постояльцев, и вышла на улицу: разлуки был делом привычным, но от того не менее тяжёлым. Именно поэтому она не прощалась и с братом слишком долго, да и не могла себе позволить не дать ему поспать хотя бы немного перед длинным днём в опере. - Я буду рада навестить вас снова, - шепнула она брату на прощание. - Береги себя и Констанцию. Иди в дом, дальше я справлюсь сама, а ты можешь простудиться. - Вольфганг кивнул, однако даже не заметив, что кучер на козлах спит, впрочем, и сама девушка тоже. Наннерль открыла было дверцу, чтобы побыстрее оказаться в тепле, как кто-то мягко, но настойчиво снова заставил её отступить на улицу. Мария-Анна даже испугаться не успела, когда услышала знакомый голос. Глаза девушки распахнулись от удивления. - Антонио, вы... в такой час? - сестра Моцарта прибывала в явном смятении, но оно постепенно уступало место улыбке. То, что происходило потом, заставляло девушку улыбаться невзирая на заливающий щёки румянец восхищения. - Я тоже признательна...тебе за тёплый приём в Вене, за все наши разговоры, за нашу музыку, - замолчала, прокручивая в мыслях самое важное, - спасибо что принял меня такой, какая я есть. Короткий, но такой памятный поцелуй согревает губы даже в январский мороз. Впрочем, она не успевает его почувствовать, потому что, будто устыдившись своего поступка, Сальери устраивает её в карете и незамедлительно требует кучера трогаться. Ещё долго смотрит в рассвет, прежде чем они окончательно покинут город. Ей предстоит ехать всего пару дней, но за это время Наннерль боится сойти с ума от отсутствия возможности прикоснуться пальцами к инструменту и сыграть. Ноты, которые она держала в руках были сродни рождественскому подарку, обёртку с которого так не терпелось снять. Конечно чтение с листа у неё отменное, но ничто не передаст произведение лучше, чем его исполнение. "Мне же совсем нечего было оставить ему на память о себе. Но я напишу ему письмо," - решила Мария-Анна. "Возможно, смогу урвать время и написать для него музыку. Ведь иного, превосходящего музыку, средства общения у нас нет". У Наннерль задумчиво-мечтательный вид. Она листает ноты композиции и думает о том, что ей действительно, по его просьбе, не стоит играть в темноте.