they say teenage years mess you up

- Я не буду больше худеть, - говорит Чимин, и микрофон в его руке подрагивает от того, с какой силой он начинает смеяться. Он всегда так делает – смеется всем телом, откидывая голову назад и фокусируя весь мир Чонгука на этом моменте. – Так что не ждите пресса в новом году*! Фанаты впереди тоже смеются, кричат, но Чонгук смотрит только направо, все еще смотрит, смотрит на него, хотя и не должен этого не делать. Не так долго. Не так открыто. Чимин врун – сколько раз они пропускали ужин за последние дни? – и одновременно слишком честный. Теперь он не морит себя голодом, а действительно ест правильно, и уж точно торчит в спортзале намного меньше, чем раньше. Чонгуку он нравится таким – расслабленным и уверенным в себе. Он словно успокоился. Повзрослел. В отличие от… Тут он поворачивает голову и смотрит прямо на Чонгука, и тот краснеет, разворачивается так быстро, что даже слышит хруст в шее. Хосок кидает на него мимолетный взгляд. Едва заметно бьет по колену – его тихое «здесь все еще фанаты, Чонгук». Не забывай. Улыбайся. Конечно, он не забывает. Как можно, с такими дикими воплями и не прекращающимися вспышками перед глазами. Ему с четырнадцати лет говорили, что нужно всегда держать лицо, но в последнее время это тяжелей обычного, потому что Чонгук хочет накрыться огромным одеялом и не вставать с кровати по крайней мере месяц. Или два. - Ты такой красивый, оппа! - говорит ему девушка, с дрожащими пальцами протягивая маленький подарок, – очередной цветочный венок, конечно. Чонгук надевает его на голову. Она милая, и он позволяет себе улыбнуться шире, как только видит ее раскрасневшиеся щеки. - Ты флиртуешь, - качает головой Чимин во время их секундного перерыва. Он шепчет, наклоняясь ближе, и ярких вспышек фотокамер предсказуемо становится в два раза больше. – Наш Куки уже такой большой. - Я уже совершеннолетний, хён, - шепчет Чонгук в ответ, стараясь не думать о том, как грустно звучал чужой голос. Наверное, он просто проецирует свои желания. Очередная девушка, очередная улыбка. Она тоже младше него? - Ты так вырос, оппа, - младше. Чонгук хочет принять подарок, но только замирает, когда слышит следующие слова. – Тебе не кажется, что ты слишком быстро растешь? Ты был намного милее, когда тебе было пятнадцать. Когда Чонгуку было пятнадцать, он думал, что покорит весь мир. - Я тебе больше не нравлюсь? – Он наклоняет голову набок, улыбается (улыбаться легко – он научился этому еще с тех пор, как решил стать айдолом), пытаясь унять бешеный ритм своего сердца. Камеры, Чонгук. Не забывай. Улыбайся. … Чимин дожидается его возле выхода, робко касается плеча. - Ты занят после? – спрашивает он, и Чонгук приподнимает брови. - Мы все заняты, хён. У нас репетиция перед завтрашним выступлением. - Правда? – Чимин смотрит странно, пристально. – Разве не отменили? Отменили? Чонгук моргает в ответ – он не помнит, чтобы ему об этом говорили. На самом деле, он многого за сегодня не помнит. Боль в голове не замолкает со вчерашнего дня, и его подозрительно подташнивает, прямо как в те далекие времена, когда он принимал таблетки для похудения. (он не хочет об этом думать, но, наверное, все-таки стоило позавтракать. теперь уже слишком поздно) - Я имел в виду, - он сглатывает, - свою тренировку. Я…я тренируюсь позже. Отработаю пару движений. - Это здорово! – Чимин улыбается, и Чонгук хочет поцеловать его смеющиеся глаза, а затем удавиться в своей комнате. – Я позанимаюсь с тобой. Это очень плохая идея. Чонгуку этого не нужно – в отличие от всех остальных, он знает, когда остановиться. Да, его голова все еще умирает, и да, может быть, ему не помешало бы лечь пораньше, но он знает, что его тело может с этим справиться. Он знает, что если надавить еще немного, он не сломается. Прогнется только. Чимин же…Чимин не знает меры. - Я хочу сделать это один. – Он осторожно кладет руку на теплую ладонь и убирает ее со своего плеча. – Отдыхай, хен. - Айщ, о чем ты говоришь вообще! – Чимин смеется, но Чонгук прекрасно видит его напряженные плечи, видит волнение в родных чужих глазах; он много чего видит, но мало о чем говорит. – Со мной все будет в порядке! Ты давно уже не проводил время с хеном. Ты избегаешь меня? Этого Чимин не спрашивает прямо – наверное, боится, что Чонгук взбесится и убежит. Или просто боится сделать ему больно. Взгляд Чимина – сплошные большие глаза и робкая надежда – это то, что добивает Чонгука на месте. Вынуждает его прогнуться. - Хорошо, - шепчет он в ответ, - хорошо, хён. … Они не говорят о поцелуе. Чонгуку восемнадцать, и у него никогда не было девушки, поэтому это даже и не поцелуй вовсе. Простое касание губ, еле ощутимое, быстрое, как тихий вопрос «можно?», и когда Чимин вытягивает между ними руку и медленно толкает его назад, Чонгук получает свой ответ. «нет, нельзя» ( - давай ложиться спать, - говорит Чимин, пряча глаза под челкой, но Чонгук слышит только «нетнетнетнельзянельзянельзя») … Это и вправду оказывается плохой идеей. Чимин продолжает бросать на него взгляды в зеркале, и Чонгук бесится, делает глупую, просто невероятно глупую ошибку в движении, а он не делает ошибок, потому что он Чон Чонгук, он просто не должен делать ошибки, он не может позволить себе— - Остановимся? - Ч-что? – Он смотрит на Чимина – черт, да тот уже еле на ногах стоит. – Конечно. Конечно, давай. Он вытаскивает бутылку воды из сумки, молча наблюдая за тем, как Чимин вдыхает и выдыхает, как он прислоняется спиной к зеркалу и медленно сползает на пол. - Ты…- вдох, выдох. Чонгук хочет провести пальцами по его шее, уткнуться лицом в мокрые оранжевые волосы и зарыдать. – Ты не присядешь, Куки? - Мне и здесь нормально. - Чонгук. Он редко пользуется этим тоном. Чонгук стискивает зубы и на секунду прикрывает глаза. - Мы не говорим об этом, хён. - Я буду решать, о чем мы говорим, Чон Чонгук. А теперь иди сюда и сядь рядом со мной. Он не сдерживается – начинает смеяться, роняя бутылку на пол. Смех истеричный и громкий и совсем некрасивый (хотя, а что в нем осталось красивого?), и когда он открывает глаза, то видит эти дурацкие глаза, дурацкие дрожащие пальцы, которые касаются его лица, и дурацкие губы, которые не могут просто сказать ему окончательное «нет». - Куки, - бормочет Чимин, и Чонгук не плачет, потому что ему нельзя плакать, - Куки, пожалуйста. Давай поговорим. Пожалуйста. Пожалуйста. У них двоих всегда так: Чимин тянется, а Чонгук отталкивает. По крайней мере, все думают именно так. И именно так Чонгук и поступает. … Он не может говорить всё это своей группе, поэтому говорит это всему миру. Разве им не наплевать? Все, чего они хотят - это его красиво уложенных волос, блестящей кожи и острых улыбок. - Мне запретили ходить в тренажерный зал, - говорит он, пожимая плечами, - хотят, чтобы я сохранил свой мальчишеский образ**. Ты был намного милее, когда тебе было пятнадцать. Чонгук улыбается в камеру. … Когда Чимин упал в обморок, все его фанаты всполошились***. Даже сейчас под чужими постами все еще можно наткнуться на комментарии, умоляющие его правильно есть, следить за собой, быть сильным. «ты прекрасный, какой ты есть» - вот, на что Чонгук наткнулся в первый раз, и он хотел бы— Чонгук помнит свой собственный шок, страх, злость. Чимин был придурком, который с какого-то хрена решил, что если не жрать вообще ничего, то можно будет похудеть. Боже, он старше на два года, с яростью подумал тогда Чонгук на сцене, почему тогда он такой глупый? Хосок обнимал Чимина весь день, целовал его волосы, нос, щеки, и Чимин разрыдался, впиваясь своими маленькими пальцами в края чужой футболки. Тэхён не отходил от него ни на шаг несколько дней, а Юнги даже следил, чтобы тот правильно ел, и Чонгук хотел бы, хотел бы— Боже, он хотел бы того же, что есть у Чимина. Он хотел бы позволить себе быть слабым. Он хотел бы заплакать и попросить помощи. Он хотел бы не есть вообще, хотел бы жалости. Он хотел бы сказать, что устал, что он не сильный, он не идеальный, он не может все время, все время— - Золотой макнэ, - бросает ему мир в лицо. - Я хочу умереть, - шепчет он в ответ. … - Чонгук! Зачем ты бежишь со мной, думает Чонгук, прежде чем запереться в ванной. Это не самая лучшая его идея, но, по крайней мере, так Чимин точно его не достанет. Так Чонгуку не придется смотреть в его обманчиво добрые глаза. - Чонгук. У них всегда так: Чимин тянется, а Чонгук отталкивает. По крайней мере, именно так все и думают. - Чонгук, - повторяет он в третий раз, - пожалуйста. Пожалуйста, что? Леденящая вода словно отрезвляет – Чонгук вздрагивает и внимательно смотрит на себя в зеркало. Шрам на щеке принес ему немало боли, как и не самая идеальная кожа, как и его высокий рост (ты был намного милее, когда тебе было пятнадцать) и еще много-много всего. Леденящая вода словно отрезвляет – Чонгук жалеет о том, что показал Чимину свою слабую сторону. Он не может себе этого позволить, он должен быть лучше, он должен быть сильнее, он должен быть золотым, в конце концов. - Ты в порядке? – тихий голос с той стороны. Я в порядке? Когда Чонгуку было пятнадцать, он хотел завоевать весь мир. Ох. Вот как. Кажется, он начинает понимать. - Мне противно от нашего поцелуя, - он слышит свой голос словно сквозь какую-то стену, - поэтому я не хотел оставаться с тобой наедине. Как он может завоевать весь мир, если будет целовать Чимина? Это работает не так – они оба айдолы, они оба парни, а Чонгук ведь не глупый. Чужой облегченный громкий выдох не делает ему больно, потому что Чонгук не может себе этого позволить. - П-правда? - Да. – Он закрывает кран. – Пожалуйста, дай мне немного времени. Скоро все вернется обратно. - Ты уверен? Ему нужно больше? Ничего, Чонгук может дать больше. Чонгук умеет это с пятнадцати лет. Он издает смешок, который на самом деле выходит довольно убедительным. Молодец. (не забывай) - Хён, честно! Перестань уже. Я просто устал и перенапрягся. Не раздувай из мухи слона. Легкий скрежет – и такое чувство, что пальцы Чимина проводят не по двери, а по его грудной клетке. Чонгук закрывает глаза. Чимин ведь не может сказать «нет» вслух, даже если хочет, даже если надо. Кому-то из них нужно это сделать, и Чонгук знает, кому именно. В конце концов, у них ведь всегда так: Чимин хороший, а Чонгук - плохой. По крайней мере, именно так все и думают.