Сломанная

Пасифика всегда уверена в себе, она никогда не признает, что сломана. Сломана, как те дорогие фарфоровые куклы с бледными голубыми глазами и нарисованными ресницами, в которые она играла в детстве. Пока позволяли играть. А потом отбирали и опять ставили на полку, расправляя пушистые подъюбники, и Пасифика не смела плакать - знала, что ей непозволительны истерики. Но всем плевать, что ей всего пять, и что она любила кукол в кружевных платьях. Здесь всегда холодно. Пасифика постоянно чувствует порывы ледяного ветра непонятного происхождения. Здесь все было непонятным, чужеродным, диким. Ничем, что могло когда-либо существовать. И постель не такая, и прозрачный пол. Все сюрреалистично. Все отвратительно-идеально. Смятение преследовало ее все три месяца. Не одолеваемое, душераздирающее, беспощадное ко всему. Не правда, что люди ко всему привыкают. Она не смогла. А он привык. И к лютому морозу, и к звездному небу под ногами, и диким воплям, что доносятся из всех дверей многочисленных лабиринтов, в которые Пасифика и носа совать не смеет. Хотя Билл позволяет. Насмехаясь, громко хохоча, что стены рушатся и вновь строятся, предлагает прогуляться сломанной. А Пасифика сидит, смотрит на нетронутый завтрак с кружащим голову запахом, и отворачивается к стене. По ушам бьют отголоски прокатившегося эха криков и противных визгов, а бездонный потолок содрогается. Билл чудовищен. Он самое страшное, что могло произойти с ней за всю короткую жизнь. И она искренне не понимает, зачем она ему такая нужна. Нет, зачем она ему вообще нужна. По какой причине она торчит здесь, одолеваемая желанием начать рисовать на стенах и грызть решетки. Ответов не было. И решеток тоже. Билл не держал ее как в тюрьме. Ее больное воображение вырисовывало непреодолимые стены, охраняемые премерзкими существами, кошмарами из ее обрывистых снов. Сайфер искренне считал, что он дал все, что было у нее там. И даже с лихвой. Пасифика сминала салфетки в бумажные корабли и клала их под подушку. Волосы давно нечёсаные, щеки впали, синее платье с уродливыми кружевами потерлось. А глаза, бледные и голубые, иногда смотрят в потолок, где серым высвечиваются людские мечты. А под ногами – прозрачные плитки. Серые. Не хватает цветов. Лишь Сайфер блуждает меж комнат, пестря желтым фраком и отвратительно некрасивыми туфлями с заостренным носом. Волосы длинные, лоснящиеся, глубоко-черные, как смола, и Пасифика невольно думает о том, как приятно было проводить по ним худыми пальцами. Прислонится к широкой груди и чувствовать биение сердца, которого нет. Он ходит бездумно, и тихо звучит его стеклянный смех во всех чертогах этого места. Пасифика смеется, видя на своем потолке бесцветные лица родителей, изумленное выражение лиц горожан, панику этих тупоголовых полицейских. Иногда Билл позволяет ей видеть это. А она после задыхается от собственной истерики, и рвет на части бумажные кораблики под серой подушкой. Они не покорили океанских волн. И так отчаянно хочется погрызть решетки. Билл удивительно спокоен. Холоден. Так и тянет от его сущности промозглым ветром, морозом, и кажется, что следы оставляют иней. Во всех коридорах горят синие светильники. И Пасифика рисует на стенах серыми мелками, что она нашла около остывшего уже как месяц завтрака. И ей не хочется есть. И Нортвест психопатически счастлива. Поднос перевернут, а кусочки умерших кораблей возгораются. И в комнате тихо, а стеклянные глаза устремлены на расцарапанные стены. И ногти не кровоточат, противно, что даже боли нельзя по-человечески почувствовать. Ошейник душит. Шипы, словно айсберги, и вечно она мерзнет в своем кукольном платье. Билл заливается смехом. Дикие вопли преследуют ее потерянное сознание. В пустой голове – образы чудовищ в запертых клетках, и Билла, что высится над ними с синей огненной плеткой. Один глаз горит, так обжигающе и маняще, что Пасифика тянется сама того не соображая. Как мотылек к свету в этом царстве вечной густой тьмы. Зияющая дыра на месте второго глаза затягивает все глубже, и у Пасифики едет крыша. Она тонет, пытаясь схватиться за несуществующее. Здесь все нереально. Здесь все абсолютно непостижимо. Сайфер восторгается своим трофеем. Послушная, пускай и безмолвная, она больше никогда не станет той, что ступала по дорогам того деревенского городишки. Биллу это нравится. А ей лезь в петлю и задыхаться в собственном безумии. Монстры преследуют ее. Она не спит, хотя здесь вечная ночь. Не знает, сколько еще протянет. Пасифика никогда бы не признала того, что она сломана, как те фарфоровые куклы с пустыми глазницами и разодранными в клочки платьями. Их ноги под неестественным углом разбиты, а от осколков тянет морозом. Она не признала бы своего поражения. Но она проиграла, потому что демон со стеклянным чужеродным смехом давно вкусил сладость своего триумфа.