Дракон

             Мне дядя говорил, что он – дракон; и я мальцом не знал прекрасней веры. В его словах мне слышался закон – из тех, что не приемлют полумеры: там были равно ветер и клинок, походный дым и тени крыл на скалах, драккар и пламя, скандинавский рог и стяги, прополощенные в алом. Я забывал, как видеть и дышать, зажмурившись, ловил витые слоги – лучами звезд, как кромкою ножа, ко мне из тех легенд сходили боги, благословляли волю и крыло на кровный бой, на гордые победы.       И мы сражались с самым страшным злом во имя справедливости и света.       И я драконом был – почти как он.       Но только вот я вырос. Стал циничней. И дядины рассказы и дракон остались там, за детским пограничьем – туманной ложью умер Камелот, и не было ни эльфов, ни Грааля. Во взрослом мире всё наоборот, и золото всегда сильнее стали.       O tempora, o mores!       Правда зла, и я был зол, хоть признавал без спора, что сказки детям - лучшие крыла и лучшая начальная опора. Привык ко взрослой жизни и почти простил обман – ведь всё меня же ради.       И как-то раз – мне было по пути – решился снова заявиться к дяде.       Он будто вовсе и не постарел, шутил как прежде, разливал нам виски. Я говорил про уйму новых дел, политику, предвыборные списки, про маржинальный прибыльный доход, Паскаля, Гёделя и курс иены к кроне.       И он кивнул: –       “Всё верно, только вот – не позволяй убить в себе дракона.       Ты думаешь, что в жизни всё не так, но заблужденье это сродни яду. Всё так же жив и неизменен враг, всё так же есть и пастухи, и стадо. Таким же быстрым должен быть удар, такой же ясной цель и путь до цели – пусть будет это подпись, не кинжал; смей делать то, что прочие не смели. Смей не солгать, когда другие лгут; смотреть в глаза, когда отводят взгляды. Смей верить в достижимый абсолют, когда другим отнюдь его не надо; смей рваться вверх, когда нет сил и слов – драконы признают одну победу.       Ты помнишь? – dura lex – закон суров, но взявший след – да не упустит следа.       Перечь и спорь, учись, стремись, желай – и не прощай ни слабость, ни измену. Ты сам себе и компас, и Грааль, и только ты себе назначишь цену. Пока верны мы долгу и словам, в величии и в мелочи едино, – уверенным и сильным быть крылам, и вдаль вести дороге паладинов. Наветов и предательства ножи погубят слабого, но не убьют дракона.       Пока верны мы чести – будет жить крылатый змей со стяга Пендрагонов.”       Слова ложились огненным рубцом и в клетке рёбер жглись костром Вальхаллы. И я молчал, смотрел ему в лицо и видел, как не остаются малым, и как не соглашаются на ложь, и совесть чтут превыше всех догматов, и как рукам передается дрожь отдачи выстрела и медный звон набата. Я вспоминал таких же, как он сам, – упрямых, дерзких, выверенно-строгих, отдавших всё за пламя в небесах и право выбирать себе дороги; сражавшихся на разных сторонах – и всё равно, так несомненно схожих.       И золотые отблески руна искрились и текли у них под кожей, и воплощались пламенем глазниц, ответом на пароль Лилиенталя. Их жизнь – азарт, полёт, игра и блиц, где ад и рай - лишь стороны медали.       И предо мною обнажалась высь, и я за мир, казалось, был в ответе. И мне звучало древнее "клянись".       И я сказал:       – Клянусь.       И вышел в ветер.       Был зов огней и перепевы трав, и мир был стар и юн, и прян, как вереск. И, может быть, не так уж и неправ ничуть не постаревший дядя Эмрис: лишь те, кто не боятся перемен, свои легенды обращают былью.       И там, где люди поднялись с колен –       дракон внутри людей       расправил       крылья.