Я — аквариум, носящий имя Хельги Патаки. Его стекла загрязнены и покрыты слоем пыли так, что не видно внутри законсервированного сгустка чувств. Они вырываются наружу, и я выблевываю стихами, как утренним завтраком, приготовленным однажды заботливой Мириам
/в моих мечтах, разумеется/
Знаешь, я так люблю тебя, но ты словно мороженое: остаешься равнодушно-холодным, по-вежливому отдаленным
/я еще много смогу подобрать эпитетов/, возведенный мною собственноручно в ранг святых, разрезаешь сердце изморозью своего морозильника. Я думаю, этот морозильник наполнен равнодушием ко мне, расфасованным по бумажным пакетам. Подходите и берите, господин Репоголовый, приятного аппетита вам, мистер дурья башка, можете дыхнуть на девчонку с розовым бантом, чтобы она превратилась в глыбу льда, ведь после ее будет так легко разбить, ха-ха!
/ВНИМАНИЕ: здесь положено смеяться/
Интересно, если я приложу к мороженому солнце, растает ли оно? Покажи же мне свои эмоции, в конце концов, я буду тебя доставать до тех пор, пока не увижу в зрачках хоть отголосок человеческой ярости. Ну же, Арнольд, ты человек из плоти и крови, тебе об этом говорили когда-нибудь, а?
Мой ангел, я смотрю на тебя, и сводит скулы от злости. Какого черта ты вновь обмениваешься улыбками с той, кто не-я? Я
убью-убью-убью их всех, в моей черепной коробке висят портреты твоих слишком идеальных шл...
...шла бы ты отсюда, курица ощипанная, я отстреляю каждую из вас: Рут Мак-Дугал, Сесиль, Лайла, блондинка с пляжа. В руке дрожит пистолет, но я улыбаюсь, обнажив яростно зубы, однажды мне говорили, что обнажать зубы — признак агрессии, ха, да я сама агрессия во плоти, я
Я — Хельга Джи Патаки, я всегда попадаю в цель, пуля в висок — идеальный исход, ты так не думаешь, Арнольд?
Брейни рядом опять сопит мне под ухом, что-то пытаясь проговорить, я бы убрала его одним ударом кулака, но хорошо, живи. Ведь сегодня я хочу раскромсать
ее,
ее и
ее, в общем, любую особь женского пола. Эй, мне показалось, или учительница положила на твое плечо ладонь?
Сосуды в глазах лопаются от напряжения, окрасив белки алым оттенком, и, кажется, крик застрял в моей гортани, не желая выливаться ровными строками. Вас так
много-много-много, скольких мне еще убить, лишь бы ты обратил свой взор на меня? Я знаю каждую твою светлую, почти невидимую под лучами солнца ресницу, умею изображать фаланги пальцев импульсивными штрихами напротив несуразных стихов
/но это не спасает положения, верно?/
Я буду толкать тебя, Арнольдо, лишь бы ты, наконец, сообразил, о нет, лишь бы ты никогда не узнал, лишь бы ты
оставался в пределах моего болезненного дыхания
Хей-хей, скажи мне, человек ведь не может постоянно подыхать от душевной боли, может, поломать организм и вырвать душу? Мысли в голове зависли, как старый ноутбук, и все летит к чертям
/впрочем, уже давно/: просто иногда нам так надо спрыгнуть с ума, я ведь правильно рассуждаю?
Но ты снова смотришь укоризненным взглядом, образуя маленькую морщинку меж бровей, типа, Хельга, ну что ты творишь. Я показываю язык и хочу спрятаться, подарите мне убежище
/одеяло, подвал, кастрюлю, что угодно сойдет/ от этих глаз.
Не прощай меня
Не прощай меня
Не прощай меня
А не то я сожгу твой дом, неужели и тогда ты лишь укоризненно покачаешь головой, глядя на меня, но как-то
с-к-в-о-з-ь?!
Я стою в своей комнате напротив глади продолговатого зеркала, и глаза лихорадочно блестят в вечернем полумраке. В дрожащих пальцах сверкают перекрещивающиеся лезвия ножниц, они сжимают между собой розовый язык.
Отрезать его
Отрезать его
Отрезать его
я не хочу тебе грубить
я хочу тебе грубить
я
Может, тогда ты полюбишь меня?
/Я знаю, как выглядит отчаяние/
Перед взором, как в киноленте быстрыми картинками мелькают изображения газет с фотографиями девичьих бездыханных тел. Заголовки пестрят летящими буквами:
«В городе Хиллвуд орудует убийца»
«Береги себя, Хельга, сейчас опасно возвращаться поздно одной...»
На лице возникает веселая улыбка, переходящая в истерический смех, он разбивается о стены и отдается множественным эхом, что так бьет меня по ушам. Ножницы валяются на полу, там же, где отрезанные пряди длинных волос. Я смотрю на отражение, по щекам стекают дорожки слез, и я понимаю, что хочу есть мороженое большими кусками. Оно с привкусом лимонного сока, и хочется морщиться от сочетания легкой кислинки со сладостью молока: я морщусь, но продолжаю
есть-есть-есть. Горло насквозь простужено, я не могу говорить, однако во рту остается столь желанный вкус, от которого я не в силах отказаться.
Я хохочу, царапая бледную кожу
Плачу
И в голове лишь один вопрос:
«Неужели безответная любовь — это чревоугодие, когда пожираешь самого себя?»
