Незадолго до рассвета

       — Это плата. За то, что ты испачкал моей девочке новое платье, — пояснил Гатс, испепеляя взглядом пьяную компанию.       Он неосознанно тряхнул кистью правой руки, не от боли, а словно бы пытаясь очистить эту руку от жидкой грязи. Хотя в его глазах человек, валявшийся на полу с разбитой рожей, был очень похож на ту самую воображаемую жидкую грязь.       Стойкие, резкие запахи перегара, пота и какой-то еды уже давно били в нос, и все почему-то не получалось принюхаться, забыть об этих столь обычных для дешевых ночлежек ароматах.       На шумный город-порт опустилась ночь, липкая от холодной влаги и соленого ветра с моря. Несколько часов назад Ширке плюхнулась на жесткий матрас и уснула быстрее, чем когда-либо: новая, тяжелая обстановка вечно кишащего людьми муравейника навевала усталость, больше душевную, чем физическую. Однако впечатлений оказалось слишком много, они словно бы давили сверху неподъемным еще грузом и изнутри переворачивали все вверх дном.       Девочка открыла глаза. Снова провалиться в сон не получалось. Привыкшая к покою, мерной, умиротворенной неторопливости ведьма старалась разложить все по полочкам, но мысли роились в голове подобно диким пчелам и не желали никуда укладываться, от них хотелось отмахиваться руками, забраться под одеяло и больше не вылезать оттуда, но и под этим тонким покрывалом не было спасения, только лишь дышать тяжелее стало.       Ширке откинула одеяло, освободив от него половину своего тела и глотнув прохладного воздуха, показавшегося более свежим, чем раньше. Потеряв всякую надежду уснуть, девочка, сама того не замечая, начала вслушиваться в спокойное дыхание спящих, таких разномастных товарищей. Исидоро что-то бормотал во сне и (юная ведьма была в этом уверена!) мнил себя великим воином или же просто видел себя в борделе в окружении очаровательных жриц плотской любви, Каска тихонько посапывала в не меняющемся ни на йоту ровном ритме, Фарнеза дышала чуть чаще, но не похоже, чтобы ее мучили кошмары, дыхание Серпико Ширке еле уловила, настолько оно было бесшумным, безмятежно тихим. Едва слышный шорох послышался с постели Гатса: похоже, во сне он шевельнул ногами, не помещающимися на кровати до конца. В голову ведьме пришла мысль, что иногда очень удобно быть человеком маленького роста.       В окно лилось серебристое сияние неполной луны. Ширке выскользнула из-под одеяла, почти бесшумно, не обуваясь, подошла к столу, уселась на стул и стала разглядывать комнату. Взор скользил по темному полу, потолку, стенам, кроватям и сам собой остановился на каком-то светлом пятне — пучке холодного лунного света, падавшего на одну из кроватей. Девочка долго сидела и смотрела на это пятно, так выделявшееся среди общей темноты. Сидела и смотрела, не видя ничего, даже того самого пятна. Смотрела до тех пор, пока не поняла, что уже которую минуту ее взгляд прикован к лицу Гатса. На секунду ведьма смутилась, но не отводила глаз, словно очарованная заклинанием.       Облитое этим негреющим, бесчувственным светом, его лицо выглядело мертвенно бледным, смертельно спокойным… Оно действительно было бледно, или это лишь иллюзия лучей меньшего светила и усталого разума? По коже девочки пробежал мороз.       Но лицо оживилось: Гатс нахмурил брови и сжал зубы. Дыхание стало частым, расслышать его теперь не составляло труда, вот только это оживление, рассеяв вселяющий ужас мираж, разогнав эфемерный полуночный призрак как дым, обрадовало юную ведьму лишь на секунду. На лице мечника отразилась боль, или, может быть, страх, или нечто другое, темное и холодное, заставляющее сердце выпрыгивать из груди и в то же время леденеть кровь в жилах чувство. Он простонал сквозь зубы, чуть слышно, не громче бормотания спящего Исидоро, взгляд метался под опущенными веками из стороны в сторону, пальцы на правой ноге были сжаты до побеления костяшек.       Ширке не знала, что делать. Никогда раньше ей не приходилось бороться с ночными кошмарами, хоть она и знала этот вопрос в теории. Когда-нибудь надо начинать. Вдруг понадобиться позже, когда права на ошибку не будет, когда от нее будет зависеть не сон, а жизнь Га… человека. Вмешательство в сон или обморок — важный навык. Если не получится сейчас, ничего страшного не произойдет, но если вдруг подобное понадобиться в другой, по-настоящему опасной ситуации, это может стоить кому-то разума, а то и жизни.       Ведьма, сделав над собой усилие успокоиться, отделила свое астральное тело от физического и наклонилась над Гатсом. «Проникнуть внутрь образов, как нырнуть в воду с большой высоты…» — повторила про себя Ширке, закрыла глаза и подалась вперед. Действительно, было ощущение, словно вокруг вода, все мокрое и склизкое. Девочка открыла глаза.       Она стояла почти по колено в мутной воде. Длинный узкий коридор, шершавые серые камни уходящих ввысь нескончаемых стен, и выхода нет. Ребенок бежит, оскальзывается на мокрых камнях, увязает в грязной жиже, покоящейся прямо под водой. Он убегает от чего-то. Или от кого-то. И в этом ребенке, который младше самой Ширке, она узнает Гатса: темные волосы, из-за грязи торчащие в разные стороны, шрам на переносице, вот только обе руки и оба глаза целы. Обрывки одежды, больше напоминающие старые перепачканные то ли кровью, то ли глиной, то ли и тем, и другим тряпки, не держатся на теле, слетают в мутную воду.       Ведьма пытается окликнуть его, стоит прямо на его пути, но ее не видно и не слышно, и ничего не остается, кроме как следовать за ним. Мальчик в очередной раз падает, все тело покрыто ссадинами и царапинами, грязью, по нему стекают ледяные капли, и бежать, кажется, уже нет сил.       Разражается дождь, капли, крупные и частые, еще больше смешивают глиняную жижу с мутной водой, за стены почти невозможно держаться, не соскользнув. А оно настигает.       Гатс, на успевая встать, переворачивается на спину: он готов сражаться до последнего. А Ширке, словно завороженная, наблюдает, как из темноты показывается большая фигура. Человек высокого роста и крепкого телосложения, с темной кожей. Он неумолимо приближается, а сопротивляться нечем — никакого оружия. Одной рукой он хватает мальчика за горло так, что голова скрывается под водой, переворачивает на живот, лишь на пару секунд лицо показывается из воды. Гатс лихорадочно хватает ртом воздух, а его опутывают щупальца, в которые превратились руки этого человека. И этот Гатс уже не ребенок, вот только почему-то сопротивляться не легче, протеза нет, правую руку обвивают сильные щупальца, и от них никуда не деться.       Ширке не хочет смотреть на это, она закрывает глаза, по щекам стекают слезы, а до ушей долетают слова: «…Гамбино продал тебя… за три… монеты… на ночь…» Девочка заставляет себя открыть глаза и не удерживается от громкого всхлипа. Она знает: нужно что-то делать! Нужно что-то делать! Она пробует читать заклинание, но бесполезно. Ее даже не слышно! Лучше бы она его просто разбудила… Совершенно потерявшись, ведьма даже не знает, как выбраться из этого чужого кошмара. Нет, не чужого, теперь это и ее кошмар тоже.       «Я продал тебя…» — вторит одному голосу другой. Человек с кровоточащей раной на горле, волоча за собой меч, подходит ближе, вместо его правой ноги — переплетение змей. Они сейчас всюду в этой воде, опутывают собой все вокруг.       Пространство прорезает отчаянный крик. Его крик.       Ширке зажмуривается, и вдруг в голове всплывают воспоминания. А ведь она все еще выглядит как астральное тело, даже когда проникла в сон. «Чтобы тебя заметили, нужно стать частью сна, а не просто наблюдателем, — звучат в голове девочки слова наставницы, — поверь, что сон — тоже реальность…» — она с силой зажмурила глаза, все ярче ощущая, как холодная вода заставляет дрожать тело, как запах какой-то гнили пробивается в ноздри, как ноги увязают по щиколотку в густой грязной жиже, как к коже прикасаются холодные тела змей… Она должна принять эту реальность, как бы страшно ни было, потому что это — единственный способ помочь.       Ширке распахнула глаза: тело уже не кажется астральным. Кожа чувствует каждое прикосновение, каждый камешек на дне. Девочка изо всех сил кричит: «ГАТС!» Она бежит, оскальзываясь на склизких камнях, но вряд ли бы что-то могло ее остановить. Она прикасается к щупальцам, освобождая от них Гатса, отбрасывая их в сторону, и ее прикосновения оставляют на чудище ожоги, оно исчезает в темноте. Другой хочет ударить их, но меч разбивается о ее руку на тысячи мелких осколков, не оставляя на коже следов. Затихает дождь.       Вода убывает, и Гатс остается лежать на высохшей земле меж двух бесконечных стен. Ширке слышит голос, такой тоненький и мелодичный: «Я Чиччи!.. Поппо Чиччи держит много лучиков солнышка…» — и девочка вдруг замечает крошечного духа пастушьей сумки, маленького-маленького, а этот дух все тараторит: «Если ты даришь поппо кому-то, то это еще больше попопопопо!..» И словно бы становится теплее. И снова голос, только более человеческий, он явно принадлежит молодой девушке: «Это домашнее вино. Оно должно Вас согреть…» Но эти голоса исчезают, а тьма с обеих сторон подбирается все ближе, только к Ширке она боится подступиться: волшебник во сне сильней любого образа.       Девочка отчаянно трясет Гатса за плечи и кричит: «Просыпайся! Просыпайся же, Гатс!» — и он приоткрывает единственный левый глаз, смотрит на Ширке, утыкается взглядом в каменные стены, в сухую, жесткую землю.        — Это сон! Ну же, просыпайся!       Гатс просыпается, все еще сжимая в кулаке край одеяла. Ширке встает со стула и подходит ближе, даже не думая, зачем вообще надо подходить.        — Во сне была ты?.. Или… Как это вообще? — он потирает пальцами глаз, и девочка замечает, что его рука едва заметно дрожит.        — Мне нужна была практика вмешательства в сновидения, — пояснила Ширке, отчаянно стараясь улыбаться, хотя отлично понимала, что ее лица не видно: лунный свет освещает ее спину. — Я заметила, что тебе снится дурной сон, и пыталась избавить тебя от него, — «но сама до смерти перепугалась» — добавляет про себя она.        — Ну, спасибо, что ли, — произнес Гатс, кривовато и как-то невесело усмехнувшись. — У тебя все нормально?        — Д-да, — голос дрогнул, подвел ее на этом самом «да», таком просто и коротком словечке. — Это на практике происходило в первый раз, но такой навык важен для волшебника, — поспешно добавила ведьма.        — Ладно, но больше так не делай, — он закрыл шторку, защищающую кровать от лунного света, — мои сны — не самые приятные, можно и испугаться.        — Хорошо.       Ширке улеглась обратно в свою остывшую постель и в очередной раз улыбнулась, однако губы дрожали, и вместо улыбки выходило какое-то ее жалкое подобие. Слезы из уголков глаз потекли по вискам, скатываясь в волосы, разметавшиеся по подушке. Ничего, больше она не повторит своих ошибок. Теперь, если Гатса будут тревожить кошмары, он даже не заметит ее вмешательства, не заметит, как она избавит его от страхов и боли. Жаль, что она может сделать это только в его сне. А первый блин, он всегда комом. Испугалась, но уже не испугается.       Девочка улыбнулась увереннее, закрыла глаза и медленно выдохнула. Прислушалась. Дыхание Гатса было ровным и спокойным. Удивительно, но, похоже, он смог снова заснуть. И она смогла тоже.       А за окном едва-едва занимался рассвет.