А что если выбрали бы не нас?

      — А что, если бы выбрали не нас?        — Пит поглаживает мои волосы.        Прошло уже много времени с игр, но мы до сих пор все помним, как будто это было вчера.        — Я не знаю. — Честно признаюсь я. Наверное, не было бы революции, не было бы гнета Сноу, не было бы смерти Прим, не было бы прочих ужасных вещей, произошедших по моей вине. Но не было бы и Пита.        На глазах выступают слезы. После того, как я вернулась в дистрикт, я думала, что забуду все это, как страшный сон. Но у меня не получилось ничего забыть. Каждую ночь, каждый день, каждую секунду я помню их, ведь те, кто хоть один раз побывает на Арене, будет всегда возвращаться туда снова и снова. Мы были там два раза. Мы вернулись.       Теперь мы — рабы Игр в нашем сознании.        Пит обнимает меня крепче, я бы все отдала, лишь бы эти объятия не заканчивались.        — Ну, тише, тише... — Он успокаивает меня, как маленького ребенка. Меня, тридцати-пятилетнюю, но мне это нравится.        — Побудь со мной. — Прошу я, прямо как тогда, в поезде.        — Всегда.        И правда, всегда. Всегда Пит был моим ангелом-хранителем. Он поддерживал и помогал, помогал забыть Игры, перенимал мою боль на себя, приходил, когда меня терзали кошмары. Ничего не меняется. Даже сейчас, по истечении стольких лет, я опять просыпаюсь в три часа ночи от собственного крика. Я пытаюсь себя сдерживать, но не выходит. Ничего не меняется.        Вскоре я засыпаю. Вновь мой поезд снов умчит меня не в гости к Морфею, а на Арену. Потом я проснусь в холодном поту, и Пит опять успокоит меня... ***        Я спускаюсь по скрипучей лестнице. Мы живем в доме Пита, в деревне победителей. Мы — это я, Пит, и наши дети: сын Александр и дочь Мира. Кстати, вон они, уже сидят за столом и поглощают свой завтрак.        — Доброе утро. — Тихо говорю я, виновато опуская глаза. — Приятного аппетита.        Я сажусь за стол, Пит наливает мне теплого молока в плошку и чая. Я, кончиками пальцев беру почти закончущуюся упаковку с хлопьями и высыпаю остатки в плошку с молоком. Быстро и незаметно я заканчиваю свой завтрак.        Теперь в Панеме нет голода. Умер Сноу, умер и Капитолий, а значит умерла и тирания. Теперь к нам в Дистрикт каждое воскресенье привозят вкуснейшую еду из самого производства. Жаль, что я уже давно не чувствую вкуса еды.        Дети уходят в школу, Пит — в пекарню, я остаюсь дома одна. У меня нет других вариантов действий, поэтому я набрасываю уже почти не налезающую на меня охотничью куртку. Отцовскую. Беру лук, на плечо вешаю колчан со стрелами, захватываю сумку для дичи и выхожу из дома. Дистрикт изменился. Везде посажены цветы, все дорожки усыпаны мелкой галькой, а на всех лицах — улыбки. На всех, кроме моего. Я подхожу к ограде, которая уже давно вышла из-под напряжения. Пролезаю под ней, и трусцой устремляюсь вглубь леса... ***        Тут тихо. Наверное это место — единственное, где я не чувствую себя обреченно. Оно заставляет задуматься о жизни, подвести ее итоги.       Становится холоднее. Моя стрела попадает в очередную птицу, бедное творение природы падает на землю. Я не успеваю добежать до тушки, как из-за дерева выходит знакомый силуэт и до боли знакомый голос говорит:       — Метко, Кис-кис.       Лук падает из моих рук. Зрачки расширяются, а я непонимающе продолжаю стоять и смотреть на приближающегося друга детства.        — Гейл. — Его имя, со вздохом вырывается из моих уст.        — Китнисс. Китнисс Эвердин...        —Мелларк, — поправляю я. — Китнисс Мелларк, Гейл.        Парень закусывает губу. Его выражение лица меняется.        — Как дела? — Я пытаюсь сменить тему, видя неловкость парня.        Он подходит ближе и протягивает мне тушку птицы, я убираю ее в сумку.        — Нормально. Может угостишь чаем? Я не могу отказаться. ***        Мы идем по Дистрикту. Становится холоднее и я машинально поеживаюсь от ветра. Взглянув на часы на главной площади, я понимаю, что уже восемь вечера. Вот уже виднеется деревня победителей, и наш дом. Подойдя к нему, я стучу в дверь и, не дожидаясь ответа, распахиваю ее.        — Пит, Алекс, Мира! У нас гости!        В прихожей нарисовываются три самых дорогих мне человека, все измазаны в муке.        — Мам, а мы готовили тебе сюрприз... — Тихо говорит сын, из за чего моментально получает оплеуху от сестры.        — Алекс, ты дурак? Сюрпризы на то и сюрпризы, чтобы о них не говорить.        Мальчик виновато опускает глаза. Я улыбаюсь и перевожу взгляд на Пита. Лучезарность в его глазах затухает, когда он видит нашего гостя. Я снимаю куртку и ботинки, и, жестом приглашаю Гейла войти.        Вскоре мы уже все сидим за большим кухонным столом, уплетая "сюрприз" от моего мужа и детей. Я вижу, что Гейл чувствует себя неуютно, и решая немного растормошить его, говорю:        — А у тебя как во Втором?        Гейл сначала молчит, затем смотрит на меня. Я понимаю, что спросила что-то не то.        — Ничего особенного. — Холодно отвечает парень.        Пит с недоумением смотрит на него, Гейл же отвечает Питу злым взгядом. Это не сильно заметно, но не мне, не девушке, которая исходила природу людей вдоль и поперек. Они сейчас выглядят, как два диких животных, мне это не очень приятно, но вскоре я об этом забываю. ***        Я стою на платформе вокзала Дистрикта 12. Ветер прекратился, зато вечерний холод сменил его. Я пришла сюда одна. Я одна пришла провожать моего друга. Через пару минут сюда подъедет поезд, направляющийся во Второй Дистрикт.        — Гейл. — Вон он, стоит на краю платформы, оборачивается, когда я его зову.        — Да, Кис-кис? — Парень подходит ближе.        — Что случилось тогда, на ужине? — Тихо говорю я. Мой хриплый голос отдается по всему пустому перрону.        Гейл непонимающе выгибает одну бровь. Видимо, для него кажется нормальным смотреть на моего мужа, как голодный волк смотрит на свою добычу. Он начинает меня раздражать.        — Всмысле? Что случилось на ужине?        — Когда я спросила тебя о твоих делах во Втором. Ты... погрустнел?        Он смотрит на меня, и я читаю эту горечь и досаду в его глазах. Вдали слышен гудок состава, скрежет колес — поезд приближается.        — У меня была во втором девушка. Потом ее сбило на каменоломне. Это стало для меня таким же кошмаром, как игры для тебя.        Я не нахожусь, что ответить. Поезд подъезжает.        — Я любил ее. Она была для меня самым дорогим человеком. Как ты, когда-то.        Состав останавливается.        — Я просто хочу, чтобы ты знала, что я буду всегда рядом с тобой. Всегда, Кис-кис.        Гейл шагает в вагон, в этот момент поезд трогается, унося с собой человека, который только что признался мне, нет, не в любви, в верности. ***        Проходят месяца, годы. Я невольно забываю о том, что случается, такова уж природа человека. Время летит, и вот, я уже не замечаю, как вместо слова "взросление" я уже употребляю "старение". Наши дети растут, Мире уже сорок, Алексу — тридцать-семь. Говорят, со временем сходишь с ума, это ложь ибо со временем ты толко забываешь боль. Близится мое семдесят-пятилетие. Я совершаю меньше глупых поступков. Жизнь становится проще, но в тоже время и сложнее. Все вокруг меняется, жизнь течет рекой, жаль только, что эта река течет мимо нас. Мы замыкаемся в себе, перестаем общаться с людьми. Все меняется, но лишь одна деталь остается неизменной. Мы продолжаем быть пленниками нашего сознания.        Прошло уже много времени с игр, но мы до сих пор все помним, как будто это было вчера. ***        — Срочные новости, сегодня ночью, на девяносто-девятых годах жизни скончались легендарные Китнисс Эвердин — великая Сойка Пересмешница и Пит Мелларк — влюбленные с Голодных Игр. Каким образом произошла смерть еще не установлено...        Гейл выключает телевизор. Мужчина отходит от него и садится за стол, где собрались самые близкие Китнисс и Питу люди. Там сидят взрослые Мира и Александр, Ник Одейр — сын Финника и Энни; дочь Эффи и Хеймича — Анна; сын Джоанны Мейсон — Эрик; дочь Бити — Клэр. Они все находятся в Капитолии, в здании управления. Еще два портрета в черных рамках присоединяются к веренице уже стоящих на полке с подписью "Знаменитости". Глаза Гейла наполняют слезы. Он, не в силах сдержать плачь, закрывает лицо руками. Слезы скатываются по щекам.        Второго человека, которого он любил уже нет в живых. ***        Той ночью.        Пит бьется в судорогах на кровати. Страшная, неличимая болезнь коснулась и его.        — А что если бы выбрали не нас? — Его хриплый голос заставляет меня подойти к его кровати и сесть на ее краешек, держа ладонь больного мужа в своей.        — Я бы никогда не встретила тебя, Пит. Это было главное счастье в моей жизни.        Пит улыбается. Его улыбка вселяет в меня надежду. Вдруг он закашливается так сильно, как не кашлял никогда.        — Китнисс, я умираю. — Через кашель, старательно проговаривая каждое слово повторяет он. Нельзя сказать, что мне страшно, ибо это будет сказано слишком слабо. Я в панике, ужасе. Вдруг, решение приходит ко мне незамедлительно. Я хватаю с полки стаканчик со смертельными ягодами, что свели нас.        Они хранятся здесь, на этой полке ровно с окончания Революции, как память. Хорошо, что морник не портится. Пит смотрит на меня с круглыми от страха глазами. Я насыпаю горсть ягод на его ладонь, а горсть оставляю себе.        — Вместе? — Тихо спрашиваю я.        — Вместе. — уверенно отвечает Пит.        Я глотаю яд, на секунду мне кажется, что ягоды потеряли свое свойство, но уже в следующее мгновение все вокруг меня темнеет, а я, совершенно безболезненно засыпаю. Засыпаю навечно.