***
– Миюки Казуя! – громогласно окликнул его Эйдзюн, ещё даже не опустив ногу. Вопреки логике обернулись на него все, кто был в булпене. – Как тебе моя великолепная подача?! Помощь Рэй, если честно, оказалась весьма формальной – Миюки ломался почти час, разминаясь так медленно, что Эйдзюн успел проделать весь комплекс упражнений дважды, проголодаться и даже всхрапнуть на лавке, пока его не растолкал Курамочи. Он, наверное, думал Эйдзюн, растянул себе всё, что только можно было растянуть, и здорово вырос во все стороны за эти пятьдесят семь минут и сорок две секунды. По крайней мере улыбался Миюки так, будто открыл за это время все чакры и неприкрыто этим хвастался всем без исключения. Миюки посжимал в перчатке мячик, повертел головой по сторонам и осторожно спросил: – А куда ты великолепно подал? – Эйдзюн возмущённо вспыхнул, но Миюки продолжил, не дав высказаться ни ему, ни повеселевшему Курамочи. – Просто я поймал крайне средненький фастбол ровно в центр, хотя заказывал мувинг в верхний внутренний край страйк-зоны. Что-то ты расслабился, Савамура, в последнее время даже у Фуруи с контролем лучше, чем у тебя. Эйдзюн заскрипел зубами и зло посмотрел налево. Фуруя с наисосредоточеннейшим видом бросил высоко в бол и посмотрел на него в ответ. И посоветовал не переживать. Следующие полчаса Миюки не мог принимать подачи Эйдзюна потому, что от смеха ему крутило живот.***
Миюки не просто ломался, Миюки избегал Эйдзюна. Сам Эйдзюн понял это, когда попытался отнять у Фуруи перчатку Мияучи-семпая и прилагающееся к ней тело. Миюки в это время помирал – размазывал слёзы, икал, баюкал живот руками и для верности – подтянутыми коленями, а ещё трясся от новых приступов смеха. Миюки, зло думал Эйдзюн, бесполезен, даже не может принять подачу! Однако когда Мияучи, уставший наблюдать их с Фуруей возню, прогнал Эйдзюна обратно к Миюки (бесполезному, но кетчеру), тот исчез. – Где ты, Миюки Казуя?! – завопил Эйдзюн что было дури на весь булпен, не обнаружив Миюки под лавкой – он не очень старательно искал. Пробегавший мимо Курамочи обо всех всегда всё знал и не считал Миюки другом, однако был в одинаковой степени вредным как по отношению к нему, так и к Эйдзюну. К счастью, Эйдзюн был громким. На его вопль отреагировали с поля и из тренерской, и даже за пределами стадиона. – Ха-ха, – смеялся Миюки перед репортёрами по ту сторону сетки, пока звуки от подач Фуруи распугивали подошедших слишком близко к булпену зевак, – какое же он чудовище! Так лишь, обычный монстрик. – А кто это был только что? – Да это их питчер-первогодка, который левша. – О-о, одно из оружий Сэйдо! – Кстати да, – хмыкнул Миюки и, не обернувшись, ткнул большим пальцем за спину, в сторону вцепившегося в забор Эйдзюна, который сверкал глазищами и без конца вопил, – вот он настоящий демон. Может мячом кого-нибудь убить. Эйдзюн на самом-то деле был таким человеком, который стоя в булпене или на горке мог лишь насмешить, однако сам он об этом до сих пор ничего не знал, потому что Миюки никак не находил времени сказать ему об этом. Чаще всего он был слишком занят тем, что умирал со смеху. – Миюки! Гад! – опять заорал Эйдзюн уже с забора – одной ногой он был за пределами Сэйдо, вторую удерживали Харуичи и несколько семпаев. – Тренировка ещё не окончена! – И замахнулся. Мячик просвистел у Миюки над ухом; обласканный ветерком, тот блаженно улыбнулся и состроил брови домиком: – Страшно, – кротко признался он шокированным репортёрам.***
Убегать вечно Миюки, конечно же, не мог. Он был пойман и посажен в булпен, а ещё приговорён к расстрелу нестабильными эйдзюновыми подачами. Времени на это было потрачено много, но труды окупились. Вот только напугать или удивить Миюки было сложно. – И вот моя великолепная подача! Счастлив, что принял её, Миюки Казуя?! Я вложил в неё душу, поэтому она так крута! Аха-ха-ха-ха-ха! – радовался Эйдзюн, когда Миюки уже втянулся – сделал лицо попроще и начал давать советы, по делу и не такие обидные. К несчастью, Эйдзюн был мальчиком с тонкой душевной организацией, и обидеть его мог каждый. – Лучше бы ты вложил в неё чуть больше скорости, силы и хотя бы капельку контроля, – негромко осадил его подкравшийся Крис. – И ногу бы повыше поднял. Обычно она выше. Миюки поднялся и с наслаждением выгнул спину. И быстро слинял. Продолжать тренировку был не в состоянии уже Эйдзюн, слишком занятый тем, чтобы страдать над замечаниями Крис-семпая.***
Потом, когда Эйдзюн оправился от травмы, а солнце стало неизбежно склоняться к земле, оказалось, что бегать вечно Миюки очень даже умеет. Эйдзюн не мог словить его около полутора часов, уже отчаявшийся потренироваться, но вдохновлённый мыслями о кровавой расплате. Тот не появлялся в столовке и тренажёрном зале, не возвращался в комнату, в которой жил один как чёртов король, а ванная ещё была закрыта. Тогда Эйдзюн начал искать Миюки по соседям: успел поцапаться с Канэмару, наорал на Маэдзоно, получил от Маэдзоно и, приближаясь к преподавательскому блоку общежития, встретил Тамбу. – Миюки зовёт тебя в булпен, – хрипло выдохнул тот прежде, чем Эйдзюн, варившийся в привычном коктейле из чувств страха, уважения и вины, успел о чём-то спросить. – Просил поторопиться, иначе он уйдёт спать. – А… э… спасибо, Тамба-сан! – низко поклонился сельский самурай-палка Эйдзюн и рванул на поле. В булпене было темно, тихо, и его, конечно же, никто там не ждал! Эйдзюн понял это сразу, ещё только приближаясь к плотно закрытой двери, которую никогда не запирали на ключ. Войдя внутрь, он поозирался по сторонам, втянув голову в плечи, на случай если Миюки устроил ему засаду и собирается либо избить, либо до смерти напугать его, и, не сумев ничего разглядеть, включил свет. Нет, кто-то в булпене всё же был. Что-то. Что-то имело лицо Миюки Казуи, перчатку Миюки Казуи и рост Миюки Казуи, сидящего на корточках. Откровенно говоря, это был мешок с фотографией и перчаткой. Эйдзюн был так шокирован, что совсем не испугался влетевшего в булпен Курамочи, у которого в руках был измятый листок, и который оглянулся в сторону двери с поистине зверским выражением на лице. Заметив Эйдзюна, он моргнул. Эйдзюн моргнул тоже. Курамочи опустил взгляд на лист бумаги, затем посмотрел налево (на его скулах с силой заходили желваки) и снова на Эйдзюна. Эйдзюн не придумал ничего лучше, кроме как моргнуть ещё раз. – Привет, Савамура, я – твой семпай, Миюки, – начал Курамочи, запнувшись. – Сейчас у нас по расписанию ночная тренировка. Я к твоим услугам до самого утра. Ты видишь перчатку, – спросил он, не меняя интонации, и, опомнившись, подвинулся, чтобы не загораживать мешок. – Так бери мяч и развлекайся. Ха-ха-ха-ха, – прогнусавил Курамочи строго по тексту, до страшного хорошо изображая Миюки. – Ха, – добавил он, перевернув листок. – Савамура начинает плакать и убегает с шиной. Отнести куклу в подсобку… Эй, Миюки, что за фигня?! Сам это убирай! Не стоит забывать, что для самурая Эйдзюн был слишком мягким внутри. Но это и не означало, что его дух слаб и лишён стойкости. – Эй-эй, Савамура, – посчитал нужным предупредить его Курамочи, который сбегал к двери, но не обнаружил там Миюки и вернулся обратно, – ты ревёшь с открытыми глазами. С широко открытыми глазами. Твоё лицо от убийцы, а слёзы от пятилетней девочки. Это выглядит странно, прекрати немедленно. – Миюки! Гад! – всхлипнул Эйдзюн не в силах сдерживать себя дольше, подхватил валявшуюся в углу шину и действительно убежал. Курамочи оскалился. – А ну стой! Убирать кто это будет? Я, что ли, серьёзно? Да вы охренели! Даже если Миюки и мог помочь Эйдзюну, он либо не хотел этого делать, либо растягивал удовольствие, потому что получалось ну очень медленно.