cliche

На новоселье к Евстигнееву Порчи с Мироном едут вместе. Вместе заезжают купить бухла, которого там и так будет в избытке. Вместе пытаются вспомнить, какие у Вани предпочтения, вместе понимают, что знают его не так уж и хорошо. Сходятся в итоге на Black Nikka, чтобы не быть совсем уж банальными. В подъезд пафосной новостройки их впускает выходящая девочка с собакой. У нее на поводке очаровательный щенок лабрадора, который неуклюже топчется вокруг ее ботинок и виляет хвостом. Порчи отмечает, что это не первый раз, когда он чувствует странное родство с домашними животными. Мирон здесь уже был — помогал с переездом. Он заходит в лифт, рассказывает, какой впечатляющий вид с балкона, и как шкаф из IKEA, скорее всего, все еще лежит несобранными деталями посреди спальни. Лифт замирает, но дверь не открывается, Федоров успевает вздернуть брови, прежде чем погаснет свет. — Мы, блять, застряли, — зачем-то озвучивает он. Порчи устало облокачивается на стену, пока Мирон достает телефон, комментирует наличие связи и отсутствие интернета, набирает номер Вани, включает громкую связь. Экран слабо освещает тесное пространство, подсвечивая лица снизу, будто они собираются рассказывать друг другу ужастики. — Сука, чуваки, тут свет вырубили, — по голосу Евстигнеева заметно, что еще минуту назад ему приходилось перекрикивать музыку, и его связки по инерции пытаются продолжить орать. — Вы где? — В лифте. — Едете? — спрашивает он, попутно осознавая глупость вопроса. — А, блять, света ж нет. Ну сидите там, это ненадолго. Бухлишко привезли? Мирон посмеивается, глядя на португальца. — Привезли. — Вот не смейте пить, я вам не разрешаю, — ржет Евстигнеев. — Я позвоню пока кому-нибудь, ну вытащим вас короче, — вызов завершается. Мирон убирает телефон в карман, погружая пространство в темноту. — Надеюсь, тут не нассано, — философски замечает он, судя по звуку, садясь на пол. Порчи, следуя его примеру, съезжает лопатками по стенке. — Как-то я так застрял в лифте с одной девахой, а у нее, видите ли, клаустрофобия, и она начала плакать, — глаза понемногу привыкают к темноте, и различаются знакомые очертания улыбки. — Так и накрылся мой секс в лифте медным тазом. Мирон тихо смеется, Порчи смеется тоже, хотя это не особо то смешно. Совсем не смешно, если быть честным. У него в руках подарочный пакет с бутылкой, он беззвучно барабанит пальцами по его поверхности и думает, что может, к черту Евстигнеева, и можно бухнуть. Потому что ситуация исключительно неблаговидна и зыбка, как те самые пустынные пески — аж сохнет в горле. Порчи облизывает зубы, слушая Мирона лишь в половину. Говорят, напитки лучше не смешивать, а люди вроде него — в точности как алкоголь, при первом знакомстве от их речи, жестов и голоса мучительно пьянит и штормит. Со временем привыкаешь. Виера, правда, до конца так и не привык — иногда ему все же кружит голову или что-то вроде того. Всё просто: если глаза у Мирона цвета моря, то у Порчи морская болезнь. — Либо нас вытащат отсюда в течение десяти минут, либо я открываю никку. Отсчет пошел, — озвучивает Федоров и сверяется с временем на телефоне. — Если напьемся, на глупости потянет, — зачем-то говорит португалец. Об этом, на самом деле, волноваться следует ему одному, потому что Мирон, не смотря на общую зрелость, часто оказывается в роли всеобщего любимчика, которому прощают все: от пресловутой ерунды вроде кубиков с ментосом в коле, до скандала с двойником на выступлении в RUMA. Порчи улыбается, вспоминая последнее, и устало закрывает глаза — все равно ничего не видно. — А если нет, то не потянет? — задумчиво спрашивает Федоров, и в его голосе слышна улыбка. Порчи пожимает плечами, не открывая глаз, что оказывается ошибкой, потому что в следующую секунду все так ожидаемо, но так неожиданно, и он совсем не готов. Как будто кто-то считает до трех: раз — и рука Мирона на его бедре, два — вторая ложится на плечо, три. У Мирона сухие губы и горячий язык. Порчи чувствует себя школьницей, целующейся впервые, потому что он понятия не имеет, что делать, как реагировать, куда девать руки. Куда девать себя. Тем не менее, он старается отвечать, хотя этот поцелуй совсем не похож на диалог, и Мирон улыбается ему в губы, потому что тоже это знает. Скорее борьба на вдохи/выдохи и неизданные стоны, в которой Федоров выигрывает — бесцеремонно и безжалостно. И так пока лифт с механическим вдохом не начинает двигаться, пока секундой позже не загорается свет. Порчи успевает встать и не глядя схватить пакет с бутылкой, прежде чем дверь откроется перед счастливым лицом Евстигнеева. — Свет дали! А у вас че глаза так блестят, бухали все-таки? — подозрительно щурится он. Мирон смеется, Порчи качает головой. Он не знает, что положено делать в таких ситуациях, он не знает как положено реагировать, поэтому вручает бутылку Ване и молча проходит в квартиру. Порчи не знает, что положено делать в таких ситуациях. Порчи не знает, как положено реагировать. Порчи не знает, что все выходки Мирона, от пресловутой ерунды вроде кубиков с ментосом в коле до скандала с двойником на выступлении в RUMА, тщательно спланированы.