Dead Leaves

방탄소년단 (Bulletproof Boy Scouts) – 고엽

Короткие полукружья ногтей впиваются в смуглую кожу на бедрах, но Чимину плевать, что на их месте останутся следы и синяки. Пусть будет больно, пусть будет жарко, лишь бы не думать, лишь бы не скребло под ребрами наждаком. Чимин выгибается дугой до хруста в позвоночнике и стонет надрывно, цепляясь за чужие сильные плечи короткими пальцами, словно стараясь на плаву удержаться. Хотя ему бы утонуть совсем, чтобы легкие затопило до краев, чтоб не чувствовать больше. В груди дохнет с грохотом и спецэффектами любовь, которая только в нем жила. Чимину немного противно от себя самого, но он ничего поделать с этим не может. Он предатель, он сам сломал то, к чему так долго стремился, и чего так долго добивался. Он лжец и лицемер, а может, просто дурак, который врет сам себе. Чимин стонет громко, почти кричит, запрокидывая голову, и обнимает за шею, запуская пальцы в угольно-черные волосы на затылке. В Чимине нерастраченной нежности Тихий океан. Он прижимается всем телом, влажная соленая от пота кожа липнет немного, но ему на это плевать. Чимин сжимает чужие бока коленями, и ему одновременно хорошо так, что горло будет завтра драть, и связки совершенно точно пошлют его на три веселых, и тошно-отвратительно-плохо. В горле, несмотря на стоны, стоит дурацкий комок невыплаканных слез, и он ведет короткими ногтями по широкой спине, оставляя красные полосы. От глубоких быстрых толчков внутри все жаром горит, но он упрямо не закрывает глаза, чтобы - не дай бог - не представить другое лицо. У того другого кожа - мрамор, и взгляд проницательный. У того другого - волосы почти бесцветные, светлые-светлые, и жесткие от краски. Над ним нависает не тот, на чьих плечах он оставляет сразу же краснеющие царапины на смуглой коже, чьи глаза маслянисто-черные блестящие. И Чимин смотрит в них не отрываясь и тонет. Он чувствует себя рыбешкой или кем еще, попавшим в огромное нефтяное пятно, обволакивающее тонкой ядовитой пленкой снаружи и изнутри. И Чимин задыхается, дышит шумно и загнанно, стонет громко, по-блядски совсем, подставляя шею под собственнические укусы и засосы, цветами распускающиеся на коже. - Мой, слышишь? - шепот на ухо уверенный, почти рычащий. Чимин бы хотел слышать другой, чуть сиплый, шепелявый, но это ржавым тупым лезвием по внутренностям. - Я не отпущу тебя к нему больше. Чимин и сам не пойдет больше. Ему некуда возвращаться. Он слишком долго тешил себя иллюзиями, слишком долго ждал и надеялся, наивно полагая, что он сможет, что у него получится. Но судьба сука та еще, как и Мин Юнги, которому на него плевать. На которого не плевать Чимину. Поэтому он с мясом стальными клещами будет вырывать ненужное, раскаленным до бела выжигать и вытравливать чертовы чувства к тому, кому они не нужны. Толчки становятся только сильнее и грубее, а в волосы вплетаются длинные пальцы, натягивая их почти до боли. Чимину нужна эта боль, хоть от нее и выступают на глазах слезы, скапливаясь во внешних уголках глаз, а после стекая по вискам. - Не смей думать о нем, пока стонешь подо мной, слышишь? - рычание угрожающее, и глаза маслянисто-черные злым прищуром наблюдают за ним, и Чимин кивает, закусывая чуть саднящую от грубых жадных поцелуев губу. Чимин послушный, Чимин старательный, Чимин выстанывает чужое имя пухлыми губами, и волосы отпускают, позволяя снова всем телом прижаться к себе. Член, зажатый между горячими взмокшими телами, пульсирует, и Чимин вот-вот кончит, даже не прикоснувшись к себе, но на основании кольцом сжимаются длинные пальцы, лишая разрядки. Чимин почти скулит от разочарования, и влажными глазами находит чужие, черные-черные, глубокие, как Марианская впадина, и тонет. - Смотри только на меня, слышишь? Я не позволю никому посягать на свою собственность. Так что не смей отворачиваться, - голос обманчиво ласковый, но властный, в самые губы, почти касаясь. Чимин ерзает и жалостливо хнычет, подмахивая бедрами насаживаясь сильнее. Шлюха. Какая же он шлюха... Чимину пиздец как противно, но он одними губами шепчет, умоляет. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. Губы, красные и припухшие, искусанные дрожат, пока в них снова не впиваются поцелуем. Чимин отвечает отчаянно и плачет уже по-настоящему не то от отвращения к себе, не то от невыносимого желания кончить. Через несколько резких толчков внутри разливается сперма, и Чимин даже не морщится, что в него и без презерватива. Он и так до омерзения грязный. Пальцы на основании ствола разжимаются, и Чимин кончает следом с громким стоном. Из глаз не переставая льются слезы, и он закусывает нижнюю губу уже до крови, все же разрывая тонкую кожицу зубами, пока пытается сдержать всхлипы. - Хен... Хен, не плачь, хен, - лицо заботливо обхватывают теплыми ласковыми ладонями, и бережно выцеловывают легкими как бабочки прикосновениями, собирая слезы. - Не плачь, слышишь... - Не уходи только. Люби меня, пожалуйста, люби-люби-люби, - он все же сорвал голос, и теперь тихо хрипит шепотом, все так же прижимаясь, цепляясь почти судорожно за сильные плечи, грозя оставить на них синяки. - Я будут твоим, только люби меня, ладно? Пожалуйста. - Я уже, хен, только не плачь, ну же. Я не уйду, - ласковые руки поглаживают по волосам и прижимают к себе. Чимин жмется доверчиво, и готов глупое сердце из клетки ребер вырвать и на блюдечке с голубой каймой презентовать, только люби меня, пожалуйста, я устал от безразличия. Чимин устал в закрытую дверь, как упрямый баран, биться, он все рога посбивал к херам. Он научится любить в ответ со временем, а пока он просто будет принадлежать, и люби меня. Пожалуйста.