Служение

1

      Женская раздевалка Академии Нанъё была пуста. Или, говоря иначе, там не было того, кто быть должен был. Ряды по-тюремному строгих железных шкафчиков разделяли помещение на секции, и Рёмо Симэй неспешно шла мимо них, проверяя одну за другой. Когда было нужно, Рёмо умела быть абсолютно бесшумной, но сейчас эхо её тяжёлых шагов разносилось до самой лестницы. Гакусю молча провожал её взглядом, в котором, если постараться, можно было уловить постыдную мягкость жалости.       Дойдя до самого конца — из озлобленного, мазохистского упрямства, — Рёмо развернулась и процедила:       — Вот дура-то...       Ярость Рёмо отдавалась ломотой у Гакусю в руках, как раз в тех местах, где Рёмо их когда-то сломала.       — Я так и знал, так и знал, — Сюю, судя по выражению его лица, готов был драть на себе волосы.       Месяц минул с прогремевшей по всему Канто битвы при Чиби. Драконы, чьи мощь и великолепие раз и навсегда поселили ужас в сердцах бойцов, исчезли с небосвода. Кристально-чистое и безмятежное небо казалось теперь невыносимо далёким, и солнечный свет как-то по-особенному резал глаза. Никто не верил в эту безмятежность. Место битвы всегда отмечено трупами павших, и каждый боец в Канто чувствовал себя теперь так, будто долго спал без снов и очнулся вдруг среди этих трупов, коими были их собственная уверенность, их надежды и их будущее. А посреди этого поля стервятников и потерявших ориентиры бойцов улыбалась во все свои белоснежные зубы Сонсаку Хакуфу. Она улыбалась так всякий раз, когда побеждала в уличной драке.       Демоны Нанъё давно смирились со своим бременем.       И они тащили его с болезненно страстным рвением. Дома Сонсаку охранял Сюю, Гакусю приглядывал за ней в школе, а Рёмо следовала за ней по бесчисленным улицам Канто. Они всегда были начеку, готовые пожертвовать своей жизнью, если покалечить или убить не будет в числе вариантов. Сонсаку смеялась и сжимала их в горячих объятиях, заявляя, что у неё самые замечательные на свете друзья.       В Академии Хакуфу встречали как оябуна. Ранг её был гораздо выше, но бойцы не дрались за деньги, так что отмечали своего вождя лишь уважением и почётом. Окружённая этим почётом, она шла мимо склонённых голов, не замечая, что половина этих выдрессированных бойцов страстно желала бы разорвать её в клочья. Их жажда убийства была всё равно что укол иглы в пластину драконьего панциря — Хакуфу её просто не замечала. А если бы Сонсаку и заметила это, то не поняла бы причин. Кокин старался объяснить ей всё дважды, и Рёмо подняла его на смех. Бесполезно, сказала она, пытаться научить акулу жить в мире людей.       «И это в такое время, — думал Гакусю, обводя взглядом пустую раздевалку. — Когда бойцы оглядываются через каждый шаг». Сегодня они собирались сопроводить Сонсаку до дома полным эскортом. Процессия, достойная Молодого Завоевателя: авангард, арьергард и синие волосы Рёмо, развевающиеся вместо знамени. «Подождите меня у ворот, — сказала им Сонсаку после двух часов изнурительных тренировок, — я только ополоснусь, и сразу пойдём. Если надену форму на потное тело, мама меня убьёт. Да не хмурься ты, Мо-тян, морщины появятся!». Золотые локоны доставали Хакуфу уже до самой поясницы, и она собирала их в высокий хвост вместе с чёлкой. Футболка её действительно потемнела от пота, а спортивные штаны были в пыли, даром что целые. Сюю, с детства прогибавшийся под её волей, покорно просил её поторопиться.       Нельзя верить Хакуфу, когда у неё такое милое личико.       — Невероятно, — ругался Сюю, затягивая лямки на рюкзаке, — она обманула нас. Солгала в глаза!       — Хоть на что-то у этой идиотки мозгов хватило, — фыркнула Рёмо.       — Это же Сонсаку, — прогудел Гакусю, — она не специально. Для неё это что-то вроде шалости. Все знают, что она ребёнок. Да и чего вы ожидали? К ней разве что поводок не пристегнули: бойцы отслеживают каждый её шаг, куда пошла, с кем пошла. Дай тебе, Рёмо, волю, ты бы сковала себя с Сонсаку наручниками. Сюю вообще стелит футон у неё под дверью, — Гакусю тяжело покачал головой. — После боя с Сосо вы оба как свихнулись. Глупцы, мне что, напомнить вам, кого вы пытаетесь защитить? Это Повелитель Повелителей!       — Мы пытаемся защитить? — Рёмо прищурила единственный свой открытый глаз. — Как заговорил. Я вот думаю, не заодно ли ты, Гакусю, с этой идиоткой? Получил от неё Имперский Указ?       Мало кто решался называть Сонсаку дурой или идиоткой в глаза, Рёмо не была исключением — единственное, что она уважала, это силу, а именно силой было то, что почувствовала Рёмо, столкнувшись с Хакуфу впервые. Невиданную силу Хакуфу и собственную боль в сломанных рёбрах. Но иногда раздражение её переходило все пределы, и Рёмо с лихвой отводила душу. Она не позволяла себе плакать, никогда, но редкие вспышки гнева были в стократ разрушительнее. Гакусю стоял перед ней, подобно горе, возвышающейся над деревцем, и терпеливо сносил хлесткие слова. Очень тихо, едва различимо, дрожали и скрежетали железные шкафчики. Рёмо становилось хуже день ото дня, и Гакусю не хотел думать о том, что случится, если её спровоцировать.       — Да заткнитесь вы! — Сюю одёрнул свитер и свирепо посмотрел на соратников. Это было что-то новенькое. — С ней уже что угодно могло случиться, я представить боюсь... Мы не знаем даже, по собственной ли воле она ушла без нас.       — Уж воля Сансаку никогда не стояла под вопросом, — заметил Гакусю. — Эта девчёнка делает что хочет. И совершенно не думает о последствиях, к нашему сожалению. Ты с ней с детства знаком и должен бы это знать. Думаете, кто-то мог отважиться атаковать её или заманить в ловушку? Пусть так. Кто бы ни были эти люди, мне заранее их жаль. Это не с Сонсаку случается, Сюю, это она "случается".       — Мне бы твоё спокойствие, — прошептал Кокин и первым покинул раздевалку. В том месте, где он перешёл на бег, от энергии ки осталась вмятина в бетонном полу.       Реинкарнация Чжоу Юй, он из эпохи в эпоху с замиранием сердца наблюдал за своим господином — или госпожой, — и это, пожалуй, стало уже частью его бессмертной души. «Повелитель Повелителей, — думал Кокин с горькой усмешкой, — скупила на днях все лотерейные билеты и не нашла на них цифры».       Бедный Сюю Кокин. Ему неповезло оказаться по-собачьи преданным человеку, который не считал, что его это к чему-то обязывает.       Шаги его стихли, и Рёмо и Гакусю остались одни.       — Умчался. Будто он знает, где её искать, — вздохнул Гакусю, складывая руки на груди.       Взгляд Рёмо прожёг его насквозь.       — Ты чего?       Девушка сердито выдохнула и, не оборачиваясь, пошла вслед за Сюю.       — Пораскинь мозгами, верзила, — сказала она, плотнее натягивая перчатки. — Ты тоже знаешь.       Рёмо всегда сначала делала, а потом подавала голос, и она никогда ничего не объясняла заранее. Гакусю лишний раз убедился в этом после случая с Драконьим Нефритом. Теперь ему ничего не оставалось, кроме как последовать за ней. Мир бойцов становился всё опаснее и путанее, и Гакусю всё чаще замечал, что перестал понимать, по каким правилам он работает. И всё из-за того, что Сонсаку Хакуфу, движимая безбашенным своеволием и жаждой свободы, разрушила то, что бойцы считали Судьбой, и ошмётки этой Судьбы разлетелись по всему Канто. Но не исчезли. Судьба осталась в умах бойцов, она осталась в их страхах и амбициях, и они отчаянно цеплялись за эту старую безжалостную Судьбу, потому что она была тем единственным, в чём они всегда были уверены. Они слишком привыкли к гладкому камню магатамы в руке; с рождения их учили быть бойцами, но никто не научил их, как строить свою собственную судьбу. Сосо Мотоку был мёртв, исчез коварный Цао Цао. Хакуфу разбила оковы Судьбы. А Канто замер, парализованный страхом.       

2

             Имя Рую Йо уже неделю переходило из уст в уста, и, пожалуй, за эти семь дней произнесено было чаще, чем за все предыдущие семнадцать лет его жизни. О нём вспоминали посреди беседы, обсуждали за обедом, перешёптывались в поездах. Казалось, никто не знал его, но слухи откуда-то брались и каждый день новые. Рую Йо оказался той самой новостью, которую печатают на первой полосе газет. Неплохо для парня, которому в архиве личных дел выделили полстраницы. Фото этой страницы, сделанное кем-то из той же школы, очень быстро разлеталось по MMS. С подшитой фотографии прямо в объектив смотрел скуластый молодой человек. Волосы его были чёрными и спускались на шею мягкими полукольцами, смуглая кожа выдавала в нём южанина, а узкие губы были так плотно сжаты, что образовывали прямую черту. Ничем не примечательные глаза обрамляла кайма пушистых ресниц. Лишь гордо вскинутая челюсть давала понять, что это был за человек. Тысячи страстей и амбиций укладывались в эту резкую, неуловимо изменчивую черту.       Рую заявил о себе ярко и прямо, как и подобает бойцу. Говорили, что в первом своём бое он даже не стал оглашать причину нападения. Соблюдая все формальности, он назвал себя и вынудил противника драться. То была Соуджин Шико, всё ещё носившая траур по погибшему брату. Рую победил. А после, поставив ногу на грудь поверженного, едва дышащего бойца, предложил ей присоединиться к нему. «Ты — первая из тысячи. Встань за моей спиной». Соуджин согласилась.       Противниками Рую всегда были сильные, элитные бойцы. Он отбирал их тщательно, как драгоценные камни для короны, и говорили, что каждый его поединок был зрелищем, достойным Турнира Бойцов — море крови и море боли под сладким соусом грубой силы. Рую Йо никогда не проигрывал. Он глотал пыль, сдирал костяшки в кровь, под конец еле на ногах стоял — должно быть, боги его держали, — но в конце концов каждый его противник слышал ту самую фразу: «Встань за моей спиной». Говорили, что после обеда он всегда приходил отсыпаться на какое-то футбольное поле, но никто не знал, где именно в огромном Уцуномии оно находилось.       — Да сколько можно, — бурчала Сонсаку, отправляя в рот последний кусок сдобной булочки. — Что за район такой, ни одного указателя. Я так буду плутать, пока не состарюсь.       Сквозь загазованную дрожащую дымку мимо проносились разноцветные автомобили. Они буднично ревели и сверкали в ярком солнечном свете, напоминая Сонсаку леденцы. Сотни голосов, гудков, ударов каблуков, вдохов и выдохов, шорохов и хлопков сливались в огромный звуковой поток, омывающий город и давящий на него всей своей мощью. Закинув спортивную сумку на спину, Сонсаку неспешно продвигалась вдоль дороги и кидала внимательные взгляды с дома на дом и с поворота на поворот. Дома казались ей до неприличия однообразными, а повороты подозрительно знакомыми, но Сонсаку просто шла дальше, так же уверенно, как если бы кто-то сказал ей, что, куда бы она ни ступила, она доберётся до нужного места.       Если уже на то пошло, с тех пор, как она сошла с поезда, Сонсаку слабо себе представляла, в какой части Уцуномии находится, и не в её привычках было задумываться о том, как вернуться назад. Будущее вообще было для Хакуфу чем-то эфемерным и несерьёзным. Совершенно неопределённое, оно казалось нереальным. Думать о нём было всё равно что ходить по воздуху. Из всех часов и дней, доступных человеку, Хакуфу предпочитала «сейчас» и только им и жила. «Сейчас» она чувствовала и понимала, могла потрогать. А прошлое было чересчур сложным, тяжёлым, как головная боль, и Хакуфу, то и дело о него спотыкаясь, отпихивала прошлое, будто чемодан с хламом.       В «сейчас» Сонсаку было гораздо интереснее. Впрочем, она и к нему относилась не очень внимательно.       В этот славный день, когда дышалось особенно легко, Сонсаку вела интуиция и её вечное кошачье любопытство, и, как часто бывает, когда человек захвачен какой-то идеей, Хакуфу едва ли замечала, что происходит вокруг. Личность древнего воина и его нового перерождения могу отличаться друг от друга, как небо и земля, но Сунь Цэ с завидным упорством оставался легкомысленен в каждой эпохе, в которой возрождался.       Черту, отделяющую территорию Нанъё от остального Канто, Хакуфу пересекла час назад, и её появление не осталось незамеченным. Если тигр идёт по земле шакалов, то те жмутся к земле и опускают уши в испуге; именно так реагировали бойцы, впервые увидев Молодого Завоевателя посреди улицы. Глаза их округлялись, а сердца сжимались и пропускали удар — это было всё равно что увидеть ночью фары несущегося на тебя поезда. Тем более, если ты не планировал умирать. Растрёпанный вид Хакуфу, её серые от пыли штаны и полинявшая от пота футболка не делали ей чести. Ни хлопушкой, ни твёрдой рукой матери не удавалось выбить из Хакуфу небрежность. Но фанфары, знамёна и свита Сонсаку не понадобились. Их заменили SMS. О том, что Сонсаку Хакуфу ступила на территорию Кёсё, уже через пять минут было известно всем бойцам этой школы.       «Сука...», — неуловимо шипела улица, но то была змея без зубов. Людской поток огибал Сонсаку стороной, многие замедляли шаг, лишь бы не перейти ей дорогу, а те, кто оказывался к Сонсаку слишком близко, шарахались от неё в сторону. Сонсаку жевала булочку и пыталась разобраться с google map.       — Кажется, нашла, — пробубнила она, удивлённо вскидывая брови, и резко свернула налево. Короткая улочка оканчивалась входом в городской парк, и в просвете между низкими деревьями виднелось вытоптанное футбольное поле.       Сонсаку направилась прямо туда, и длинный хвост её извивался драконом на каждом пружинистом шаге.                     — Ты — Рую Йо? — раздался голос, и красный свет под веками сменился темнотой. Так бывает, когда кто-то встаёт между тобой и солнцем.       Рую поморщился и приоткрыл один глаз. Глаз оказался самым обычным, но Сонсаку внешности людей не верила. Она улыбнулась и поднялась на ноги.       — Да, это точно ты, — сказала она, и скинутая наземь спортивная сумка осела в пыли. Туда же отправился и мобильник, звеня тяжёлым шипастым брелоком.       Все пять человек, вповалку расположившиеся у ржавых футбольных ворот, закопошились и приподнялись на локтях, чтобы лучше видеть говорившую. Они шевелились с ленцой, и бормотание их напоминало недовольное ворчание собак. Рую нахмурился и сразу встал, рукой закрывая глаза от солнца. Сонливость исчезла с его лица, и взгляд стал пытливым и колючим.       Невежество не входило в список его недостатков.       — Не видел тебя прежде, — протянул Рую с сомнением. — Но ты знаешь моё имя. Мы знакомы?       — Не-а, — ответила Сонсаку, стягивая резинку с волос и перетягивая хвост потуже. — Но сейчас познакомимся.       — У тебя магатама на серьге. Раз ты боец, то, значит, драться пришла?       — А ты догадливый. Люблю догадливых. Мама всегда советовала мне собирать вокруг себя умных людей. Умных, верных и отважных. Ах, и учёных ещё.       — Вот как...       Рую было усмехнулся — девчонка была забавной и говорила забавные вещи, тем более забавные для него, человека, самого собиравшего армию и отбиравшего лучших людей, — но какое-то странное чувство не позволило ему расслабиться. Чувство то было похоже на преддверие шторма.       — А тебя было трудно найти, — болтала Сонсаку. — Это странно. Ты ведь такой известный парень. Не думал завести профиль на фейсбуке или ещё что?       — Известный, говоришь?       — Нет, правда, страничка в интернете сильно бы упростила дело...       Речь Хакуфу напоминала щебетание, и дружелюбие её будто солнечный свет струилось из самого сердца Хакуфу на окружающий её мир и людей этого мира. Шелест ветвей сплетался с ветром, спокойный, словно вечность, но Рую иррационально казалось, будто что-то надвигалось на него, огромное и неумолимое, и совершенно безжалостное. Что-то, от чего следовало бежать.       Он неосознанно сжал кулаки, и голова его чуть наклонилась, точно у быка, готовящегося к атаке. В этот момент один из пяти бойцов выступил у Рую из-за спины и обратился к Сонсаку.       — Эй, — сказал он сурово, — тебя разве не учили, как следует вступать в поединок? Веди себя достойно, коль уж пришла и просишь о такой чести.       Сонсаку удивлённо захлопала ресницами и чуть не выронила из рук перчатку. Переведя вес на левую ногу, она заглянула Рую за спину, будто впервые заметив его свиту. Их неприветливый настрой сразу бросался в глаза, и заинтересованность, сквозившая в лицах, была какой-то недоброй. Так смотрят львы на отстающего от стада детёныша.       — Честь? — сказала Сонсаку. — Да вы делаете из простой драки целое событие.       Приближение шторма ощущалось всё отчётливее, и Рую тщетно силился понять, что не так было с этой самоуверенной дурой. Она то и дело улыбалась, несла совершеннейшую чушь и при этом легко смотрела ему прямо в глаза. Это раздражало.       — Разве есть в жизни бойца что-то важнее драки? — хмыкнул Рую.       — Ну-у-у, тут ты прав, брюнетик, — Сонсаку пожала плечами. — Мы живём, чтобы сражаться. Во всяком случае, ничего другого я не знаю. Моей любимой игрушкой в детстве была боксёрская груша Орихиме. Но мне и в голову не приходило ставить ей благовония. Так что вы, ребята, не нервничайте так. Я же не хотела никого обидеть. Правда-правда.       Плотные красные перчатки щёлкнули у девушки на запястьях. Несмотря на её внешность, она говорила и вела себя как ребёнок, и эта детская непосредственность Рую немного успокоила.       — Никаких обид, — улыбнулся он. — А ты забавная. Хоть и странная. Так зачем пришла? Боюсь, у нас здесь не найдётся тех умных людей, о которых тебе мама говорила. А те, на траве, они уже на моей стороне.       Хакуфу махнула рукой.       — Не парься об этом, у меня на случай проблем есть Кокин.       — Кокин?..       — Я слышала, что ты сильный боец, Рую Йо, вот и пришла. Ты сражаешься с сильнейшими, а значит, чего-то стоишь. Твоя техника и стиль боя должны быть потрясны. Я, так же, как и ты, люблю драться с сильными противниками. Да и нет ничего лучше достойной победы, верно? — губы девушки растянулись в широкой улыбке. — Так что, Рую, я, Сонсаку Хакуфу, вызываю тебя на бой. Дерись со мной.       Выдох застрял у Рую в глотке, и в глазах у него потемнело, будто кто-то со всей дури приложил его головой о бетон. Всё, что видел он теперь в этой черноте, было лицо Хакуфу — гораздо менее милое, чем казалось оно на первый взгляд. «Уже?», — подумал Рую растерянно, и плечи его чуть было не опустились, точно сломанная плита.       Но он сжал губы и гордо вскинул голову.       — Полагаю, я не могу отказаться, — процедил он.       От возмущения Сонсаку даже подпрыгнула.       — Ещё чего. Зачем я тогда в такую даль тащилась?       Сторонники Рую медленно отходили назад. Это была не трусость и не предательство, в честном бою Рую в любом случае остался бы один, но что-то ужасное было в том, чтобы оказаться рядом с бьющимся драконом, и разум подсказывал бойцам идти прочь. А ещё каждый из них помнил тяжесть колена, упирающегося в грудь.       — Значит, уже...       Рую Йо верил, что он был в самом начале своего пути. Нет, он верил, что был в начале своего _восхождения_. После смерти Сосо что-то будто загорелось в нём, вспыхнуло, как пламя, возможно, та самая вера или даже надежда, и он решил, что теперь, когда Судьба не властна над ним, он можем сам вершить её — для этой жизни и следующей. Шагая по головам как по ступеням, он намеревался подняться на самую вершину. Главное было правильно выбирать ступени.       Рую Йо недооценил Судьбу. Она была разорвана на клочки, но клочки эти всё ещё требовали своё.       Он видел, что Сонсаку ждала. «Ты рушишь чужие жизни, — думал он, — и из их обломков укрепляешь фундамент своей». Смесь ненависть и упорства захлестнули Рую и ярко вспыхнули в его чёрных глазах. Но глубоко на дне радужки уже разливалось отчаяние, ядовитое, как метанол.       — Ты была в моём списке, Повелитель Повелителей, — сказал Рую тихо, — но я думал сразить тебя гораздо позже.       — Чего тянуть-то? Удовольствие откладывать вредно, оно потом портится. Или ты хочешь уступить мне первый удар?       Сонсаку уже встала в стойку. Похоже, что она была готова драться всегда и везде. И ни один бой не был для неё чем-то большим, чем уличная драка. Все бойцы, познавшие свою судьбу, живут с ежечасным осознанием собственной смертности. «Все, кроме неё», — подумал Рую. И тоже встал в стойку.       — И упустить своё преимущество? — осклабился он. — Не так я глуп.       Рую собирался стать тем, кто достоин видеть мир у своих ног, и он решил, что и ему пора забыть о собственной смертности. Он не стал предупреждать Хакуфу, что во что бы то ни стало попытается её убить.       

3

             Тёун Сирю появилась на пороге дома Сюю, когда солнце уже погрузилось в кровавую ванну заката. Обладая плохим зрением, она по-прежнему предпочитала ходить с закрытыми глазами, и Кокину оставалось только удивляться тому, как уверенно ступали её босые ноги по половицам дома, в который она вошла впервые. На веранде удушливо-сладко пахло распустившимися белыми лилиями, шиши одоши спокойно отстукивала уходящее время, и где-то в глубине дома слышался плеск воды. Сюю никогда бы не подумал, что Тёун может быть выбрана на роль посла, она скорее ассасин, нежели миротворец, но, возможно, именно в этом крылся расчёт малышки Комэй. Девочка предпочитала манипуляции, уловки и тонкие намёки, и Сюю приходилось играть по её правилам. Во всяком случае, он позволял ей думать, что эти правила только её. Так что Сюю сделал удивлённое лицо и, как расторопный хозяин, предложил Тёун чаю.       Чашки поставили на поднос ещё в шесть часов, и кипячёная вода, горячая, была наготове — как и аптечка, которую Сюю оставил на кухне. Растворяясь в аромате лилий, по веранде поплыл крепкий запах шоу мэй и сладкого крема. Сюю и пирожные купил, заранее предполагая, что в дом придут гости.       — Очень вкусно, — Тёун с непроницаемым видом пригубила чай и опустила руки на колени. — Но я предпочту прейти сразу к делу. Как Вы понимаете, Сюю Кокин, меня к вам не чай отправили пить. Между Сэйто и Нанъё с недавних пор установились, скажем так, дружеские отношения. Руюби очень ценит это. Мир всегда был ближе её душе, чем война, а дружба с Нанъё стала основой баланса в Канто. Мы видим вашу открытость и... доброжелательность. Однако у многих появились вопросы. Моя хозяйка хотела бы знать, как понимать то, что случилось сегодня в префектуре Тотиги.       — Как понимать... — протянул Сюю, бестолково вертя в руке трубочку с кремом. — А что, есть варианты?       Для человека с корзинкой сладостей он выглядел довольно тоскливо, впрочем, намёк на улыбку обречённого придавал его лицу сомнительный шарм. Шарм этот никак не влиял на Тёун; она холодно взглянула на него из-под ресниц и подчёркнуто учтиво отставила свою чашку.       — Я вижу, что вы в Нанъё собрались юлить. Жаль, что мне не удастся получить прямые и откровенные ответы на свои вопросы.       «Кажется, вопросы были не твои», — подумал Сюю.       — Ох, нет, ни в коем случае! — с трубочки Сюю посыпалась крошка. — Не подумайте... Не поймите неправильно. Мне всего лишь стало любопытно, как ещё можно трактовать последние события в Уцуномии, в конце концов, всё же ясно... Нет, поверьте и передайте уважаемой Руюби Гентоку, что мы ни в коем случае не намерены конфликтовать с Сэйто. На самом деле... На самом деле, всё это было лишь... досадным недоразумением.       — Недоразумением? — Тёун вскинула брови. — Что ж, недостаток разума давно признан постоянной проблемой Нанъё.       — Это неплохо до тех пор пока заставляет наших недоброжелателей нервничать.       — Плохо, когда нервничают друзья.       — Действительно. Это весьма печально. Как же тогда отличить тех от других?       Приняв озабоченный вид, Сюю запивал пирожное чаем, и если бы холодное молчание Тёун было так же остро, как лезвие её меча, то Сюю порезал бы себе язык. Но он многому научился у Сонсаку, несмотря на всю её "неразумность". Например тому, что детская непосредственность служит довольно озадачивающим прикрытием.       — Давайте начистоту, — Тёун проглотила своё недовольство и повернулась к Сюю. — Сонсаку Хакуфу опять вторглась на территорию Кёсё. Без повода, если только не считать таковым потенциальную угрозу. Она атаковала Рую Йо, которого уже начали расценивать как бойца, вполне способного занять место Сосо, и едва ли от него что-то осталось. Я говорю буквально. Я видела место драки своими глазами. Почва изрыта, деревья будто выкорчевали, в нескольких районах пришлось перекрыть воду из-за пробоин в трубах. Но в сравнении с Рую это ничто. Он никогда не восстановится. Сухожилия разорваны, одно лёгкое пробито, на левом глазу отслоение сетчатки, я не говорю про сломанные кости. В сознание он не приходил — сотрясение. Сонсаку уничтожила его не только как бойца, но и как личность. Видимо, увлеклась устранением конкурента. А Рую для неё был ничем иным как конкурентом, не так ли? Не перебивайте, это ни к чему. Сонсаку напала на Рую на территории Кёсё и положила всех, кто был с ним. Действия, которые вполне можно расценивать как объявление войны. Очень мудро со стороны Четырёх Демонов было оставить инцидент без официального представления. Вы ввели школы в заблуждение. А уже через два часа после нападения Рёмо Симэй и ещё пятеро бойцов Нанъё вошли в Кёсё, переломали хребты временному совету школы и официально объявили Кёсё вассалом Нанъё. Ещё раз спрашиваю, Сюю Кокин, как это понимать?       Сюю не в состоянии был ответить. Он смотрел на Тёун глазами круглыми, как блюдце, и ему потребовалось значительное усилие, чтобы проглотить свой чай.       — Рёмо что сделала? — просипел Сюю, но слова его заглушил топот многочисленных ног.       По веранде по направлению к Сюю и Тёун целеустремлённо и гордо шла Рёмо Симэй собственной персоной. Следом за ней, отставая на осторожные два шага, двигалась процессия из трёх человек. Среди них был парень — судя по бандане на лысой голове, — из старшей школы Уган, девушка в очках и форме Ракью, и ещё один молодой человек с примечательным вытянутым лицом, но без каких-либо опознавательных знаков. На Тёун Сирю Рёмо взглянула мельком, оценила и отложенный меч и поднос с чайником. Сквозь проступившие слёзы — горло ещё саднило, — Сюю увидел, как Рёмо взмахом руки заставила людей за своей спиной остановиться, и почему-то попытался вспомнить, были ли ещё пирожные на кухне.       — Эм, добрый вечер? — сказал Сюю, ненавязчиво прощупывая обстановку.       — Добрый, — кивнула Рёмо. — Мне нужна Сонсаку.       Трое человек за её спиной с любопытством смотрели то на Сюю, то на Тёун, но имели при этом смелость прятать взгляд под ресницами.       — Только тебе? — охрипший, голос Сюю вполне передавал беспокойство. Рёмо же была точно гладкий камень, только вид имела потрёпанный. Который Сюю ни о чём не говорил. — Слушай, а что, собственно, происх...       — Сюю, ты много болтаешь. Где Сонсаку?       — Да зачем тебе Хакуфу? И кого ты притащила? Рёмо, ты сдурела что ли? — Сюю понизил голос. — А Кёсё, какого чёрта ты натворила там?       Последний вопрос вызвал несколько заинтересованных взглядов у присутствовавших. Они, будто псы, чуть сгрудились вокруг Рёмо, едва не ведя носами по воздуху. Это было лишнее любопытство. Злоба Рёмо хлестанула по Сюю с такой силой, что он почувствовал её кожей, и он не был уверен, дракон ли это наполнял Рёмо разрушительной ненавистью, или то была она сама.       Сюю не дал Рёмо ответа, и это, как ни прискорбно, ставило его перед лицом вполне реальной смертельной опасности.       — Похоже, мы недооценили вашей склонности плодить недоразумения, — проговорила Тёун себе под нос.       — Сюю... — тихое рычание Симэй было настораживающе убедительным. Но Судьба имела на Сюю Кокина другие планы.       Дверь в сад с грохотом отъехала в сторону, и обмотанная в махровое полотенце Хакуфу явила закату своё мокрое сияющее лицо.       — Мо, а я так и чувствовала, что это ты пришла, — воскликнула она с порога, и голос её молотом ударил по Рёмо.       Камень рассыпался.       Сюю видел это сотню раз, но и в сто первый тупая, ненасытная, немного сладкая тоска мягко и бережно сдавливала его солнечное сплетение. Смотреть было больно, знать было больно, но невозможно было отвести глаза. Это напоминало момент, когда в горький чёрный кофе, покрытый пышной пенкой, вливают молоко, и оно распространяется в жидкости нежными разводами, разбухает в спиралях, смешивается и растворяется, ненадолго превращая кофе в глубокую, прекрасную палитру. А потом становится с ним одним целым, подстраивая его под себя. Хакуфу была этим молоком, она входила в людей, как радиация. Рёмо получала смертельные дозы.       Говорят, от любви умирают, Сюю считал, что в зависимости от обстоятельств всё возможно, но глядя на Рёмо, он всё больше убеждался, что это так. Когда Рёмо видела Хакуфу, она погибала и обращалась в пепел, сжигаемая изнутри теми чувствами, которые выразить не могла. Дракон внутри неё — это проклятое, искалеченное, несчастное создание, — горел вместе с ней и с ней же воскресал, покорный воле только одного человека — их Повелителя. Видя Хакуфу, Рёмо переставала быть собой — бойцом и Демоном Нанъё, и на неуловимое, бесконечно малое мгновение становилась обречённо-влюблённой-дурой-Симэй.       Так было и теперь. Каменная оболочка Рёмо обратилась в пыль и осыпалась к ногам Хакуфу, как та последняя дань, которую оставляют богу, когда уже нечего больше отдавать. А без этого камня Рёмо была потрёпанной, избитой девчонкой, очень уставшей от драк и боли. Легинсы на ней были драные, кроссовки в пыли и крови, а по голым рукам распускались кровоподтёки. Но Хакуфу была для Рёмо солнцем, в том священном смысле, что придавали ему язычники, и всем своим существом Рёмо тянулась к ней и наслаждалась одним её созерцанием, одним только её присутствием, дарившим Рёмо наркотическую эйфорию.       Бесконечно малое мгновение. Сюю не знал, успевал ли кто-то ещё увидеть его.       — Повелитель, — сказала Рёмо и торжественно преклонила перед удивлённой Сонсаку колено. — То, что Вы начали, было завершено. Школа Кёсё и все её бойцы теперь подчиняются воле вождя Нанъё и жизнью клянутся ей в своей верности. Четверо старших бойцов были оставлены во главе Кёсё в качестве гарантии их повиновения. Ещё трое студентов из школ Ракью, Уган и Юсю нижайше молят Вас об аудиенции. Мы же ждём Ваших распоряжений.       Глаза Рёмо, устремлённые куда-то на босые ноги Сонсаку, горели огнём.       Пока она говорила, Повелитель Повелителей, обмотанная в белое полотенце, хмуро смотрела на неё сверху вниз, разглядывала её руки, её голое колено в дырке на штанах, а потом вздохнула и присела перед Рёмо на корточки.       — Слушай, Мо, — сказала она, — какая-то ты подуставшая. Это тебя в... как там... в Кёсё так вымотали?       Капельки воды одна за другой срывались со слипшихся волос Хакуфу и разбивались о паркет. Звук этот особенно отчётливо был слышан в воцарившейся вечерней тишине. Зажмурившись, Сюю глубоко вдохнул и попытался представить, что он не существует в этой эпохе. Сбитые с толку, трое спутников Рёмо беспокойно переглянулись, позволив себе, наконец, отвести взгляд от самого опасного бойца в Канто. Тёун же степенно наполнила свою чашку чаем и устроилась поудобнее.       Хакуфу смотрела только на Рёмо.       — Ерунда. Царапины и ушибы, — ответила та после паузы. — Главное, что территория теперь Ваша, Повелитель.       — Ага, территория. Давай без официоза, — Сонсаку с досады поморщилась и легонько коснулась её предплечья. Под молочными пальцами галактики кровоподтёков казались ещё ярче. — Плохо. Тебе надо в ванну и отоспаться. Вечно ты приходишь ко мне побитая. Я даже чувствую себя виноватой... И встань уже, а. Или ты не можешь?       Рёмо была одной из сильнейших бойцов в Канто, что для неё пара-тройка драк за власть, что побои. Конечно, она могла встать. Она сердито выдохнула и упёрлась кулаком в пол. Она поднялась с колена, она по-солдатски кивнула головой. Она шагнула Сонсаку за правое плечо, как и положено верному генералу. Она скрестила руки за спиной и приготовилась наблюдать.       Хакуфу проводила её взглядом обиженного ребёнка — о, Кокин слишком хорошо знал этот взгляд, — фыркнула и резко поднялась на ноги.       Снова почувствовала себя дурой.       — Ну, — сказала она резко, поворачиваясь к забытым бойцам, — вы-то кто такие? Гости из Кёсё? Кокин, если наши ребята остались в чужой школе, разве не должны мы пригласить кого-нибудь в ответ?       Сюю было, что сказать, но на попытке озвучить десять мыслей одновременно его артикуляционный аппарат дал сбой. Но этим быстро воспользовались. Мелькнули красные одежды — форма Ракью, — и Каку Бунва опустилась ниц перед Сонсаку.       — Несомненно, это будет мудрый ход, Молодой Завоеватель: оставить своих наместников в лагере противника и взамен взять пленных, — Каку осторожно приподняла голову. — Но мы не из числа бойцов Кёсё. Мы — на Вашей стороне. Я, как представительница Ракью, прошу Вас принять студентов Ракью в свои ряды. Мы, Ракью, и я, Каку Бунва, присягаем на верность Вам, клянёмся биться за Вас, быть Вашей правой рукой и во всём подчиняться Вашей воле. Если Вы пожелаете принять нас.       Соображала Хакуфу недолго. Запрокинув голову, она рассмеялась.       — Что, — воскликнула она, то глядя на Сюю, то поворачиваясь к Рёмо, — и эти тоже?       Просители застыли в нерешительности. Им не ново было стоять на коленях, но действия Молодого Завоевателя были столь же непредсказуемы для них, как движение капель воды на её ногах.       На лице Рёмо, ревниво следившей за Каку Бунвой из-за спины Хакуфу, проступила тень усмешки. Они были далеко не первыми трусами, пришедшими на поклон. И не последними, уж об это Симэй позаботится.       — В последнее время все так и норовят встать на мою сторону, — доверительно сообщила Сонсаку. — Прямо флешмоб какой-то. Когда же это было?.. Точно, на прошлой неделе! Какие-то парни из Тоу... Тио... Ай, не помню. Вот, точно так же клялись мне, обещали, чуть головы об пол в поезде не разбили, представляете? У них даже отпечатки остались, красные такие, — Хакуфу многозначительно покивала. — Мне-то не жалко. Чем больше друзей, тем лучше, верно? Веселее.       Каку Бунва вскинулась, точно змея, услышавшая шорох в траве. Но Хакуфу не закончила:       — Хотите мне подчиняться — пожалуйста, — улыбнулась она. — Только дополнительные руки мне не нужны. У меня есть и правая и левая, я ими вполне довольна. А теперь...       — Сонсаку, — позвал Сюю, когда его сестра собралась уходить, — так нельзя. Нельзя просто принять в свои ряды кого попало. Мы не можем им доверять.       — Да? — удивление в зелёных глазах Повелителя было абсолютно искренним.       — Да, — кивнула Рёмо.       — Хм, — стопы Хакуфу шлёпали по приличной луже, натёкшей с её волос. — И что теперь делать?       Люди любят власть. Большинство людей так уж точно. Будь то власть физическая, политическая или моральная — кому что по вкусу. Но власть всегда обременительна, ибо имеющий власть отвечает не только за свою собственную жизнь, но и за жизни других. Тонкие ниточки их судеб привязаны к ногам власть имущего, они врезаются в кожу, они тянут своей тяжестью, и от того любой шаг властителю даётся с трудом. Тяжесть эта и ответственность — залог разумного правления. Она же причина многих сомнений и страданий. Но что, если властелин её не чувствует и не понимает?       Одним богам было известно, о чём и как думала Сонсаку — если она вообще думала, — глядя на неё, позабытая всеми Тёун не могла понять, как провидение могло наделить такое бестолковое и глупое существо столь значительной мощью. Хакуфу покусывала розовые губы, поглядывала украдкой на своего военачальника, точно гадая, дадут ли ей совет, и место ей, несомненно, было перед витриной кондитерского магазина, а не перед валяющимися в её ногах бойцами. А ещё Тёун не могла понять, почему так горят у Рёмо глаза.       — Мама всегда говорила, что человека судят по его поступкам, — протянула Сонсаку. — А она мудрая ж...девушка. Значит, доказать то, что вам можно верить, вы должны поступком. Верно я говорю, Кокин?       — Мы готовы, — раздалось эхо трёх голосов. Отблески заката иглами лежали на стёклах очков Каку, точно так же, должно быть, как когда-то на пирсе, перед Сосо, и в саду, перед Тотаку.       Сонсаку радостно хлопнула в ладоши, но её звонкий девичий голос, разнёсшийся по саду, вызывал мурашки. В нём пела сталь, мерещился стройный солдатский марш и гул битвы в отдалении.       — Мо завоевала мне Итогами, — сказала Сонсаку. — Никогда не видела, чтобы кто-нибудь столько дрался. Оказалось, она любит калечить людей. В Итогами об этом быстро узнали. Я её не просила, но думаю, что это здорово. Как будто мне подарили что-то очень большое. А я всегда любила большие подарки... Я знаю, что Мо не успокоится, пока весь Тотиги не станет нашим. Любит она это дело. Но она устала.       Сонсаку украдкой обернулась к своему генералу. Рёмо за её спиной стояла по струнке, ни следа эмоций на лица.       — Вы, все трое, завоюйте Тотиги для меня. И мы посмотрим, нужны ли мне дополнительные правые руки и ноги.       

4

             Тёплый ветер надувал шторы, словно паруса, и они светло-голубыми буграми вздымались над партами, плотные и живые. Яркий солнечный свет пронзал комнату насквозь. Окутанные пушистым ореолом пылинки кружили в воздухе, и незапертая дверь то и дело хлопала от сквозняка. Уронив голову на раскрытую книгу, руки держа на коленях, Сонсаку смотрела в окно. Её длинные золотые волосы струились по парте и спускались с неё подобно водопаду.       — Кушать хочу, — вздохнула она обиженно, и Рёмо отметила только, как дрогнули её собственные переплетённые пальцы. Руки отбрасывали на столешницу причудливую чёткую тень.       — А я что сделаю? — хмыкнула Рёмо. — Хочешь есть, иди в столовую. Окно ещё не закончилось.       — Там невкусно. И рис всегда недоваренный. А ещё пирожки чёрствые.       — Где твой бенто?       — Мама не готовит мне бенто. Я должна делать это сама.       — А не делаешь ты его потому что...       — Это есть потом невозможно, да.       Рёмо тяжело вздохнула, и синие шторы будто вторили ей, надуваясь и заслоняя собой Хакуфу. В двухстах метрах от академии была отличная булочная. Милые морщинистые бабульки вот уже сколько лет продавали самые вкусные в городе круассаны со сгущёнкой, всегда пышные и тёплые. Рёмо сходила бы туда и обратно минут за пять.       — Пошли Сюю в магазин, — она крепко сжала пальцы в замок.       Сонсаку упёрлась подбородком в книгу и лучезарно улыбнулась.       — Я уже послала.       Между Сонсаку и Рёмо было три парты и одно окно, две шторы, два стула, расстояние в один мощный прыжок. Рукой не дотянуться, и проклятые шторы хлопали и взвивались, точно занавес. Ни одной настоящей преграды. Но руки Рёмо были сжаты в замок, белели костяшки, а Сонсаку улыбалась ей со своей стороны, через три парты и два стула, и не пыталась приблизиться. Во все века, тысячелетние истории цивилизаций, что разделяло императоров и генералов? Что за энергия это была, отбрасывавшая на три шага назад, струившаяся по коже и не дававшая прикоснуться, впитывавшая дыхание и ослеплявшая? Рёмо перебирала в голове варианты: сила, власть, вера, клеймо избранника судьбы. Возможно, какая-то особая благодать, поцелуй богов. «Неужели, — думала Рёмо, — оно стоит того, вот так мучиться?». Она бы так хотела ненавидеть это. Но не могла.       Зато однажды она могла задохнуться в попытках сдержать то разрывающее, огромное и ненасытно нечто, что рвалось из её груди. Рвалось к Хакуфу.       — Он сказал, что я злоупотребляю своим статусом, — Сонсаку снова отвернулась к окну.       Рёмо не поняла её сперва, а потом усмехнулась.       — Сюю так сказал?       — Кто же ещё. Представляешь, попросила брата покушать купить, а он такое заявляет. Будто я ему Имперский Указ сунула или ещё что. Никакое это не злоупотребление!       По голосу легко было догадаться, как смешно и обиженно Сонсаку нахмурила брови.       — Чтобы помыкать им тебе и звание Повелителя Повелителей не нужно, — фыркнула Рёмо. — Он с тобой как с писаной торбой с самого начала носится. Скажешь в окно выпрыгнуть — выпрыгнет.       — Не буду я о таком просить! Настоящий лидер не должен вести себя так. Лидер должен быть справедливым, честным и не причинять вреда своим людям.       — Это кто тебе такое сказал?       — Гентоку, — Сонсаку состроила смешную рожицу и упёрлась подбородком в сложённые руки. — Она много чего ещё говорила, но я заснула. Что-то там об окружении, выборе и, кажется, репетициях. Или репутациях. Не понимаю, как кто-то может столько читать, это же скука смертная. А у неё по две книги всегда с собой в сумке, и даже личный стол в библиотеке, весь заваленный старьём.       Мать Сонсаку всегда в первую очередь растила из неё бойца. Кого-то, кто не умрёт в очередной схватке, кого-то, кого не придётся хоронить. Вряд ли Сонсаку осознавала это, но с детства её главной задачей было выживать. Она должна была быть способна выдержать всё на свете — войну, потоп, Армагеддон, — и остаться, когда все прочие сдохнут. Кажется, это называют односторонним воспитанием. Мать Сонсаку ничего не знала о балансе. Иначе бы она заставляла дочь читать на ночь «101 дженскую историю».       — Ты много чего не понимаешь, — Рёмо всё так же ухмылялась, — так что не парься. Пусть Гентоку будет умной. Должен же кто-то.       — Да ну тебя.       Повелитель Повелителей надулась и, выражая всё своё недовольство, откинулась на спинку стула и даже закинула ноги на стол, прямо на учебник. Она будто бы обиделась, хотя спроси её, из-за чего, она не смогла бы объяснить. Смутные намёки на её недалёкость до Сонсаку практически не доходили.       Иногда Рёмо хотела понять, каково оно, восприятие Хакуфу? Как она видит мир, себя в этом мире, всех остальных? Рёмо хотела знать, с какими мыслями Хакуфу засыпает, о чём мечтает, развалившись в неге на солнцепёке, что движет ею в её поступках. И как Хакуфу воспринимает Судьбу. Рёмо пыталась представить, какое воспоминание у Хакуфу самое яркое. Наверное, что-нибудь из детства, у всех они из детства, там удары — счастья или несчастья — всегда ощущаются сильнее. Было мучительно необходимо узнать, изменил ли Хакуфу дракон, он ведь не мог не оставить свой след, трещину или нарост, что угодно, на самом деле, и где же теперь тогда Хакуфу, а где Молодой Завоеватель. Только Сюю мог бы найти отличия наверняка. Только он видел в ней человека, может, потому что только он видел её безгрудой малолеткой, копающейся в песке. Рёмо же смотрела на Хакуфу и видела нечто большее. И более страшное. Изо дня в день, последние два года, та появлялась в её жизни так же наверняка, как вставало солнце, и если бесхитростным казалось это солнце, то и Хакуфу — тоже. Вся как на ладони, простачка и шумная дура.       На первый взгляд.       Рёмо хотела бы дотянуться до неё и схватить, заглянуть в её глаза и увидеть её чёртову душу, все эти сны и мечты, и страхи, и мысли, и желания, не произносимые вслух. За зеленью глаз, как за водой, скрывалось тёмное илистое дно.       — Кокин пошёл в магазин, потому что он меня любит, — сказала Сонсаку. Ветерок взметал её волосы, уносил тихие слова. Помолчав, она кинула задумчивый взгляд на Рёмо и снова обратилась к окну. — Его любовь ко мне — это то немного, в чём я всегда была уверена. Его любовь и сила моего удара. Удар и тот подводил меня несколько раз, когда я только переехала в Канто. А Кокин — нет. Так что он просто глупый упрямый баран, вот что.       — Баран, который притащит тебе лапшу и суши. Ещё и приправу возьмёт твою любимую. Пока все остальные будут есть чёрствые пирожки из столовой.       — А что на счёт тебя, Мо?       Школьные ботинки, начищенные, поблёскивали на солнце, ещё ярче казалась белая кожа и едва заметный пушок на ногах. Сонсаку смотрела прямо на Рёмо, если подумать, давно уже не ребёнок, будущий император, в конце концов. Три парты, два стула, одно окно.       — В смысле? — голос подчинялся Рёмо идеально.       — Если бы я была не Молодым Завоевателем, а просто собой, была бы ты здесь со мной? Стала бы ты бросаться в бой, пошла бы в Кёсё тогда? Если бы я не имела права приказывать, и никто бы не верил, что я — та, кто завоюет мир. Что бы ты делала тогда, Мо?       Легко было представить. Жизнь без служения. Жизнь без Пути. Походы ко врачу, новые повязки, новые рентгеновские снимки. Бой за боем каждый день, до изнеможения. Возвращение в пустую комнату в общежитии, одинокие прогулки, похожие друг на друга календари. Одинаковые завтраки, одинаковые дни. Без смысла, без ожиданий, без волнующего будущего. И прогрессирующая болезнь, наверняка, и кровь после кашля на ладони. А кашель был бы не столь болезненным, как ощущение сквозной дыры в груди. Все люди были бы одинаковы, как деревья в лесу, все дома были бы чужими — чуждыми, враждебными, — и, остановившись, она не чувствовала бы разницы, стоит она или идёт, потому что если идти некуда, если ничто и никто не ждёт тебя, если душа твоя не рвётся к своей цели, желанной цели, то движение становится бесполезным.       В чём смысл жизни бойца?       — Уйди с солнца, — проговорила Рёмо, глядя на Сонсаку, — ты перегрелась.       Медленно, словно во сне, Сонсаку поднесла руку к лицу и прикоснулась тыльной стороной кисти ко лбу. Она была горячей, горячей как живой человек, как здоровый подросток. Руки Рёмо всё также были сжаты в замок, и казалось, что кто-то на замок ж зафиксировал её позвоночник, державший строгую осанку.       — Надо будет навестить заведующую столовой, — пробормотала Сонсаку, отворачиваясь к окну.       По школьному двору, прижимая к груди пакет, сломя голову бежал Кокин. Ему только что сообщили, что школы Тотиги под руководством Каку Бунва напали на Кёсё, схватили представителей Нанъё и объявили Тотиги свободной территорией.       

5

             Шипя, словно кипящая вода в кастрюле, холодный дождь падал с тёмно-серых небес и заливал улицы Уцуномии. Сюю Кокин слегка повёл затёкшим плечом, и ярко-оранжевый зонт качнулся в его руке. Пара тяжёлых капель сорвалась с кончика спицы и упала Хакуфу на плечо. Подперев щёки кулачками, та смотрела на академию Кёсё.       Кёсё мало напоминала обычные школы Канто. Иностранное спонсирование и особая программа отразились не только на внутренних порядках, но и на внешнем виде этого места. Академия напоминала католический храм, стряхнувший свои украшения для того, чтобы замаскироваться в рядах маленьких японских домов. В этот день намокший под дождём кирпич стал насыщенно красным, а омытые витражи, исказившиеся и потускневшие, наводили на мысль о чём-то тревожном, неверном.       Стоя на крыше, Сюю обвёл взглядом раскинувшиеся под ногами кварталы. Там и здесь он видел следы присутствия бойцов. Спустя два дня после предательства Ракью, Уган и Досё академия Кёсё была полностью окружена. Бойцы Нанъё и всех шести школ, подчинявшихся Сонсаку, прошли по Тотиги подобно саранче. За каждым бунтом следует возмездие, и предателям пришлось почувствовать это на своей собственной шкуре. Говорили, что это была бойня. Он лично видел Рёмо Симэй, когда та дошла до Кёсё, в котором укрылись Каку Бунва и двое её сообщников. Ботинки Рёмо были по щиколотку в крови.       У студентов Кёсё не было своей формы. Не было у них и своего сильного лидера. Судьбы у них тоже больше не было. Ничего, что объединяло бы их в единое целое, скованное одними желаниями и целями. На них нельзя было положиться.       Уже к закату посланник кинулся Сонсаку в ноги и передал мольбы о милосердии. Сонсаку, коля себе пальцы, пыталась зашить порвавшуюся перчатку.       Ракью осознали свою ошибку, говорили ей.       Этого больше не повторится, говорили ей.       Ракью были готовы сдать Кёсё и прочих предателей и вновь просили Молодого Завоевателя о том, чтобы вернуться в ряды его армии. Армии школьников с безжалостными глазами.       — С кем не бывает, — сказала Сонсаку. — Хорошо. Пусть возвращают мне Кёсё, и мы помиримся. Только, чур не разевать больше рот на мои подарки.       Сэйто в Тотиги не появились. Слушая барабанную дробь дождевых капель, Сюю размышлял о том, какова вероятность участия маленькой коварной Комэй в измене Каку. Сонсаку становилась сильнее, а сильный друг также опасен, как враг. В попытках ослабить её Сэйто могли далеко зайти. Сюю осторожно повернул голову, бросая взгляд на Рёмо, стоявшую по другую сторону от Хакуфу. Он знал, что настанет день, и весь Канто будет захвачен, а взор генерала Нанъё обратиться к Сэйто. И тогда ему, как стратегу, придётся столкнутся с Комэй. Сложнее всего им обоим будет выдвинуть на доску своих королей. Впрочем, для начала будет достаточно, если Рёмо убьёт Канъу Унтё.       Раздумья Сюю было прервано нытьём Сонсаку. Ей надоело ждать, и она заскучала.       — Напомни мне, что там за чёртов условный сигнал? — бурчала она недовольно. — У меня уже ноги промокли, и вообще здесь холодно. Есть где-нибудь поблизости кофейня? Пошли бы куда-нибудь в тепло. Нет, надо ждать в мокроте под дождём...       Сюю рассеянно взглянул на сестру.       — Бойцы должны включить свет по всему зданию, — сказал он. — Успокойся, уже скоро.       Будто маленькая, Сонсаку продолжала мучиться от скуки.       — Красиво, наверное, будет, — протянула она, обведя взглядом многочисленные витражи Кёсё. Цвет стёкол будто стекал вместе с водой, но рисунки всё же оставались на месте. Помолчав, Хакуфу сердито выдохнула и покосилась на Сюю. — Давай, говори, чего тебе неймётся. Я же слышу, что ты пыхтишь у меня над ухом.       Сюю не заставил её долго ждать.       — Это глупо, Хакуфу, — сказал он. — И опасно. И ты должна взять кого-нибудь с собой. Лидеру школы не следует идти в лагерь противника в одиночку, чего бы они там ни напели.       Сонсаку поджала губы.       — Ещё раз назовёшь меня глупой, братец, голову тебе откушу.       Это было ожидаемо. Хакуфу никогда его не слушала. Иногда Сюю казалось, будто его доводы достигали её разума, но потом выяснялось, что это было простым совпадением. Хакуфу играла в царя, а у него в её игре была роль советника. Однако игра оставалась лишь игрой. Спросив совета, Хакуфу всё делала по-своему.       — А ты-то чего молчишь, — Сюю обратился к Рёмо, его единственному союзнику. — Разве я не прав?       Сложив руки на груди, Рёмо неотрывно смотрела на здание академии внизу, и от дождевой воды волосы её отяжелели и стали совсем тёмными. Крепко стоя на ногах, затянутых в тяжёлые ботинки, она сама казалась такой же надёжной и невозмутимой, как земля, которая всех их носит. Рёмо была рядом с Сонсаку, на своём месте — как она думала, — и ничто не могло поколебать её уверенность и видимое спокойствие. Взглянув на её бесстрастное лицо, Сюю пожалел, что вообще потревожил её.       — Мне нет до этого абсолютно никакого дела, — сказала Рёмо. — Пусть делает, что хочет.       — Видишь, — фыркнула Хакуфу, — она в меня верит. Не сомневается. В отличие от тебя, братец Кокин.       Сильный порыв ветра подхватил дождевые капли, завертел их, поднял и стеной обрушил на крышу. Зонт рванулся в руках Сюю, заскрипели вывернутые спицы, и вот оранжевое пятно уже унесло прочь на восток. Точно огни автострады, вспыхнули один за другим ряды окон в Кёсё.       Хакуфу встала и одёрнула облепившую ноги школьную юбку. Мать опять побьёт её из-за формы.       Стоявший рядом Кокин махал руками и пытался перекричать ветер, но до Хакуфу едва ли долетали обрывки его слов. Смахнув с лица воду, она взглянула на Мо. Хакуфу плохо разбиралась в истории, она плохо разбиралась во всём, кроме боевых искусств, но по её подсчётам, не таким уж неверным, Мо уже должна была быть мертва. Люй Мын умер молодым, его жизнь оборвалась как полёт птицы, устремившейся ввысь и сбитой стрелой на третьем взмахе крыльев. Он не успел так много, что родовые муки его матери можно было бы назвать напрасными. Но это была его судьба, и это была судьба Рёмо Симэй. Оба они ненавидели предначертанный им путь и проклинали его. Рёмо жила с мыслью о том, что умрёт, блюя собственной кровью, уже когда ей было двенадцать. До тех пор, пока Хакуфу всё это не перечеркнула. Теперь Мо всегда была рядом с ней. Мо набросилась на открывшуюся перед ней жизнь и навёрстывала все предыдущие.       Как смотрят на человека, который победил Судьбу?       Хакуфу было не жалко. Ей и империя-то не особо была нужна, не нужна была власть, что говорить о свободе других бойцов. Она не думала об этом, когда убивала Сосо. Хакуфу просто любила побеждать, а мир постоянно бросал ей вызов.       Мо приносила ей победы, как кошка мышей. Мо, когда была в настроении, называла её Повелителем и выполняла приказы. Мо была верной, бескомпромиссной и отчаянной. Но она смотрела Хакуфу в глаза не дольше трёх секунд. Она не дотрагивалась до неё, а Хакуфу видела, что Мо хотела. Не только дотронуться, но и лечь в ноги и остаться так навсегда. Рёмо будто выбрала определённую дистанцию, не дальше пяти метров, не ближе полуметра, и чётко следовала этой дистанции, как будто что-то ужасное и непоправимое могло случиться, если бы она её нарушила. Хакуфу чувствовала, что Симэй стремилась к ней, тянулась — и боялась прикоснуться.       Сонсаку, может, и была дурой, но никто не бывает достаточно глуп, чтобы не заметить, что в него влюблены до смерти.       Рёмо довольствовалась тем, что дышала с ней одним воздухом, что слышала её и видела, что жила с ней в одну эпоху и могла служить ей. Потому что для Рёмо, чьей судьбой было бесславно погибнуть от болезни, Сонсаку, победившая эту судьбу, была Богом. А если дотронешься до Бога, то он станет обычным человеком.       «Это эгоизм, — думала Хакуфу, решительно шагая по вымощенной дорожке к главному входу в Кёсё. — Страх и эгоизм».       Маленькие фигурки — бойцы — ждали её в распахнутых дверях академии. Сдавались на милость победителя. По уговору Рёмо и Кокин должны были остаться снаружи. Большая компания внушала осаждённым тревогу и страх. Предатели всегда гораздо более осторожны, чем верные друзья.       Одиноко быть Повелителем. Это место на одного. И что бы всё это кончилось, ей надо было остаться Богом даже после прикосновения.       Откинув волосы, Хакуфу сцепила руки за спиной, и следующий её шаг был направлен вправо и назад. Рёмо Симэй, демон Нанъё, застыла на месте и, кажется, умерла, когда губы Хакуфу, тёплые и мокрые от дождя, коснулись её собственных. Шум дождя прекратился, исчезла земля, исчезло пасмурное небо, и осталось только тепло этих губ и жар, беспощадной волной разливший от лица к сердцу.       Сонсаку отступила невесомо, как будто исчезла, оставив Рёмо в этой жаркой пустоте. Повернувшись к академии, она снова одернула юбку, напрягла ноги, и от силы её прыжка промялись и потрескались камни, на которых она стояла. Посыпалась земля и каменная крошка, а Хакуфу была уже на пороге Кёсё. Её рука по локоть в грудной клетке Каку Бунва, пальцы натягивали ткань пиджака на спине.

FIN?