- Ты слышала, уже через пару дней состоится казнь того парня?
- Юджиния, об этом весь город говорит!
- Ты знаешь, когда его вели в здание суда, я его увидела мельком. Он такоой крассииивый. Прям даже жалко.
- Что ты такое говоришь?! Если тебя услышит твой отец – не пустит!
- Ты что, я ведь этого почти шесть недель ждала!
-
Этого ждет весь Лондон.
- А давай пойдем прямо сейчас и договоримся со спекулянткой о самом лучшем месте на помосте? Как можно ближе к Тауэрскому холму! *
- Тогда, та из нас, которая добежит последней - вонючий носок дядюшки Эрла! – девушки, со смехом, выбежали из хлебобулочного магазина, направляясь в сторону тюрьмы Тауэр.
Приговоренный к смерти. Седовласый парень, вынужденный стать свидетелем разговора двух дам, только тяжело вздохнул. Об этом событии вот уже пять недель и один день гудит весь Лондон. Не сказать, что повешенье было таким редким делом, но люди, почему-то каждый раз приходили в восторг, когда местные мальчишки на всю округу выкрикивали: «Казнь состоится через шесть недель! Не пропустите! Читайте нашу газету, и вы будете в курсе всех вестей!». Почему люди так радовались? Потому, что это было
зрелище. Потому, что это была
не их казнь…
- Сопляк, с тебя сорок шесть шиллингов.
- Прошу прощения, мистер Эрл, но когда я в прошлый раз у вас покупал хлеб, мне это обошлось в двадцать шиллингов, - Аллен, так звали беловолосого парня, явно был возмущен, поскольку ему еще предстояло купить картофеля и, если хватит денег, селедки.
- Всему виной «хлебный закон»*, будь он неладен! – грузного вида мужчина смачно сплюнул на пол возле прилавка. – Не морочь мне голову! Или бери хлеб, или проваливай!
Вздох, ровно сорок шесть шиллингов падают в мозолистую и потную руку продавца.
Парень, взяв сверток с хлебом, вышел из булочной, на ходу подсчитывая свои деньги. На селедку определенно не хватит, как бы он не старался сэкономить. Очередной вздох. Войны, охватившие некоторые регионы страны, и неурожай привели к колоссальным подорожаниям цен. Когда в последний раз хлеб стоил сорок шесть шиллингов? Причем не первой свежести. Если так дела пойдут и дальше, то о мясе и пироге раз в полгода определенно придется забыть.
Купив картофеля на пару недель, седовласый парень направился домой. Ухмылка так и лезла на его лицо вместе со словами: «Добро пожаловать в трущобы лондонского Ист‑Энда, дамы и господа. Только поберегите кошелек!».
Воистину зловонное место, смрад которого давно обитает в узких улочках. Некогда бывший роскошным местом обиталища богатых слоев населения, этот район после пожара превратился в клоповник для отребья. Сюда стекались все те, кому денег едва хватало на квартплату и еду, все, кто приехал в Лондон за лучшей жизнью из самых разных уголков земли. Не сказать, что люди тут плохие. Точнее не так… любой человек, приехавши сюда в надежде обрести работу и дом, вначале преисполнен святой и искренней надеждой, он чист телесно и душевно. Потом…потом, увидев нечеловеческую грубость, жестокость, цинизм и холод, побывав на самом краю бедности, человек ломается. Он меняется до пугающей неузнаваемости…
Время от времени, с криками и тусклым смехом, пробегают маленькие дети. Блестящий взгляд и болезненная худоба говорят только об одном – дети явно не доедают, как, в принципе, и все живущие в трущобах. Дети – это, пожалуй, единственные, кого можно застать в это время на улицах неблагоустроенной части города, поскольку все немногочисленные взрослые уходили на поиски работы. Почти все.
Уолкер, старательно обходя окна (помои вылитые прямо на улицу – отнюдь не редкость), добрался до своего «дома»: обветшалая, мокрая из-за частых туманов, покрытая плесенью деревянная постройка. Парню до боли не хотелось возвращаться в это место, зная КТО его там ждет.
Осторожно, чтобы не провалиться, пройти на второй этаж по противно скрипящей лестнице, открыть никогда не запертую дверь и пройти в помещение.
Среднестатистическая обшарпанная комнатушка, провонявшая потом, алкоголем и блевотой. Из мебели – кровать, сбитая из досок, стол, два стула, раковина, надбитое зеркало и прикроватная тумбочка (из деревянной коробки). В углу комнаты железная печь-камин (дым которой, в зимнюю пору, заполняет все помещение) и небольшая связка дров.
На импровизированном ложе в окружении пустых бутылок из-под алкоголя спит красноволосый мужчина лет 36. Перегар, несущий от него за милю, и небрежная щетина свидетельствуют о том, что данный субъект беспробудно пил как минимум неделю. В небольшой шок вводит тот факт, что на человеке надета порядком обшарпанная ряса священника.
Молодой человек морщит нос, поскольку больше всего на свете ему противен запах алкоголя и подобный внешний вид священнослужителя.
Задание на сегодня, пункт первый – разбудить Марианна Кросса.
- Учитель, вам давно уже пора встать и привести себя в порядок! – Аллен, подойдя к столу, положил на него хлеб, а под него картофель.
Отрезать пару ломтей хлебобулочного изделия (все остальное пойдет на сухари, которые после можно будет размочить) и налить в стакан жижи, которую тут именуют водой. Прошу к столу, завтрак-обед-ужин готов!
Тело на кровати, со стоном, село.
- Глупый ученик! – сухое горло раздирает от каждого слова, голова болит так, будто в нее поместили клубок с иголками и при каждом звуке катают его. – Я не собираюсь ничего ближайшую неделю делать! – Кросс, проверив все бутылки на наличие жидкости, нашел в одной из тар остатки эля, одним махом осушив его.
- Но…
- Никаких «но»! Бери книгу с молитвами и шуруй вместо меня!
- Но это же не обычный каторжник!
- Да мне наплевать! – мужчина, покопавшись в чемодане, достал оттуда одеяние священника, которое ему давно уже стало малым, и, кинув его в лицо своего «глупого ученика», взял ломоть хлеба.
Вздох. Седовласый, поверх сотни раз залатанной рубашки и штанов, надел сутану.
- Опять взял эту дрянь?! Нельзя купить нормальный свежий хлеб?!! – вид мужчины явно говорит о том, что еще немного, и он побьет паренька.
- Нормальный хлеб вы пропиваете, учитель, - абсолютное спокойствие в голосе.
Привыкли, знаем.
- Иди отсюда! – в еле успевшего увернуться Аллена полетела бутылка. – Никакой от тебя пользы! Еду нормальную купить не можешь, не то, что выпивки! – Мариан, грузно встав, пнул мешок с картошкой. – Тупой, бесполезный ученик!
Выкрики полупьяного мужчины еще долго сопровождали Уолкера по пути к стоянке дилижансов.
***
Пару часов спустя. Пригородная тюрьма.
Приговорен к смерти. Он. Канда Юу. Один из лучших, черт подери, наемников. Хриплый смех невольно вырывается из горла мечника. Вот уже несколько месяцев он торчит в этой зловонной тюрьме. Никаких ложек, вилок, про ножи вообще молчать. Ничего колюще-режущего. Ничего, что можно было хотя бы отдаленно использовать как веревку, иначе, не дай Бог, заключенный попытается сбежать. А такой заключенный, как Канда, ТОЧНО попытается сбежать. Но, увы, пока не было такой возможности. Бездумно бросаться на стражников было не в его стиле.
Сеющего смерть скоро поженят на вдове*. Смешно.
О том, как ЕГО смогли поймать – наемник даже вспоминать не хотел. Отпустил, на свою голову, один из заказов – Алма Карма. А заказчик взял и, какая неожиданность, обиделся. Да и эта… Алма, оказалась отнюдь не той добродушной и искалеченной судьбой девчушкой, коей себя выставила для японца.
Слаженные действия с двух сторон (заказа и заказчика) и вот мечник тут. Мораль – больше близко не знакомиться с людьми, поскольку каждый может оказаться твоим заказом.
Не сказать, что бы японец и до этого события был добродушным человеком, скорее совсем наоборот, но теперь и редких «порывов человечности» (если избивание не до смерти всякого «мусора» можно так называть) совершенно не наблюдалось. Канда бы с удовольствием придушил пару заключенных, наслаждаясь чувством того, как в его руке бьется в предсмертной агонии очередная сомнительная личность, но в голове витала призрачная мысль, что ему за относительное послушание могут выдать ложку… Хотя бы оловянную.
***
Бесконечные коридоры. Седовласый парень насчитал не больше пяти окон, и те были либо забиты, либо опоясаны железными прутьями так, что ничего не было видно. Время от времени, как в больнице для душевнобольных, с многочисленных комнат для каторжников раздавался противоестественно веселый смех, громкая отборная ругань и, откровенно говоря, непонятные для Аллена слова, что не удивительно, поскольку у этих людей был свой воровской язык, непонятный для простых обывателей.
Людей, находящихся в тюрьме, ненавидели больше, чем бедняков в трущобах. И любили больше, чем тех же самых людей в трущобах.
А вот и дверь, ведущая в нужную для Уолкера комнату. Понять, что это помещение особенное можно было сразу, даже не войдя в него. Нет, дверь была самой обычной, да и стены возле нее были теми же. Никаких надписей или предупредительных знаков, по типу: «Особо опасный преступник» , тут и в помине не было. Да и четыре стражника, стоящие у двери, отнюдь не были какой-то привилегией. Порой, когда некий каторжник чересчур бунтовал, к нему так же приставляли стражу, что бы те, на случай чего, сразу же наградили бедолагу парой сотней ударов.
Так что же было отличным от других дверей? Чувство безысходности, исходящее от нее. Не той, которая присуща людям, обитающим в трущобах. Это совершенно другая безысходность. Мертвая. В этом месте как нигде ощущается присутствие праздной неизбежной гибели в относительно краткие сроки. Это гибель, о которой известно не только старухе смерти, о ней знает каждый. Ее нельзя отстрочить и никак не избежать.
Парень уже не раз исповедовал каторжников (поскольку Учитель уже не раз уходил в глубокий запой), но это были обычные ублюдки, приговоренные к двадцатилетней или пожизненной каторге. На их грязных душах висели грехи воровства, похоти и жестокости, но отнюдь не убийства. Юного ученика священника совершенно не волновал моральный аспект этого действия, поскольку исповедь каторжника, в принципе, не отличалась от исповеди приговоренного смерти. Он так же само прочитает ему пару молитв, так же само, возможно, выслушает его. Единственным отличием будет то, что мальчишке придется приходить к заключенному по первому же его зову и сопровождать до самого помоста с виселицей. Его так же не волновало то, что приговоренный мог ему нанести увечья – к этому Уолкер привык. Что же его беспокоило? Он и сам не знал. Просто было как-то…не по себе.
Пару поворотов ключом, отодвинутый железный засов и дверь с характерным звуком открылась, являя взору Аллена среднюю сухую комнату, погруженную в полумрак, коих в бесчисленном количестве было во всей тюрьме. Только вот разница между этой темницей и остальными была весьма ощутимой. Обычно в таких комнатках располагают по двадцать каторжников и из предметов в комнате только соломенные тюфяки. В этом же помещении, возле места предполагаемого размещения некогда окна (теперь же полностью замурованная стена), противоположно двери, стоит деревянный стол со стулом, рядом, у стены, полноценная кровать с неким подобием матраса и перьевой подушки – невиданная роскошь для тюрьмы. За столом сидит единственный обыватель этой комнаты - приговоренный к смерти наемный убийца Канда Юу. На нем только доказанных пять смертей, сколько же жертв на самом деле – не знает никто, возможно, что даже он сам. *
______________________________________________________________________________
*Тауэрский холм, как и Тайберн, место проведение публичных и закрытых казней в Англии.
** «Хлебный закон» - законы о пошлине на ввозимое зерно, действовавшие в Великобритании в период между 1815 и 1846 годами (вследствие чего хлеб значительно подорожал). Прим.автора: Поскольку это альтернативная вселенная, некоторые даты могут не совпадать. Поэтому закон, действующий в реальном мире в 19 веке, проскальзывает в 18. Так же прошу прощение за возможное несоответствие цен.
*** Поженят на вдове – на воровском языке означает «повесят».
**** «…возможно, даже он сам» - под этой фразой подразумевалось, что Канда мог уже не считать свои «заказы».
