До ста

Чувства Цзяня — яркая обёрточная бумага, под которой может прятаться всё, что угодно. И бомба с часовым механизмом, готовая рвануть в любую секунду — это ещё не самый худший вариант. Чжань морщится и сбрасывает со своего плеча чужую руку. Надоело. Устал. Цзянь смеётся, виснет на нём, заглядывает в глаза. Чжэнси больно толкает его локтем под ребро и просит хоть на пять минут оставить в покое. Цзянь И кривит губы в подобии виноватой улыбки, зло пинает жестяную банку из-под колы, подвернувшуюся под ноги, и ищет спокойное место чтобы покурить. Теперь Чжань Чжэнси целых пятнадцать минут может дышать спокойно. А потом всё начинается по-новой. Чувства Цзяня не то, что можно, как арбуз на базаре, взвесить в руке, сомнительно потрогать пальцем и спросить: «Нет ли чего получше?» Только вот Чжань всегда делает именно так. И ему за это не стыдно. На самом деле нет. Ни капельки. Чжэнси прекрасно понимает, что Цзянь привязан к нему, как верный пёс. Знает он и о том, что для Цзяня весь мир начинается на нём, Чжане, и замыкается опять на нём же. Чжэнси даже нравится чувствовать себя центром чужой вселенной. Ёбаным солнцем. Тем самым солнцем, которое вечно прячется за пыльными тучами и, по сути, ничерта никого не греет. А ещё Чжань, как никто другой, знает о том, что под маской милого беззаботного мальчика, каким кажется Цзянь И со стороны, скрывается та ещё тварь, готовая растерзать, разорвать, перегрызть глотку любому, кто попытается надеть на него ошейник. Впрочем, Чжань и того хуже. Потому что он смог посадить Цзяня на цепь, заставив того радостно вилять хвостом. И вот теперь чувства Цзяня удавкой обвивают его шею, мешают нормально жить, общаться с другими ребятами. Только в этом Чжэнси виноват сам: в пристальных взглядах, хищной улыбке, прикосновениях якобы невзначай и во многом другом, за что Цзянь уже не раз наведывался в медпункт с разбитым носом и вывихнутыми запястьями. В том, что Цзянь И однажды не выдержал — поцеловал — тоже виноват Чжань. Как и в последующей истерике Цзяня, в абсолютно не тех словах, вырвавшихся на чистых эмоциях, взаимной лжи, бессонной ночи. Да много в чём ещё стоит винить только Чжэнси. Потому что не стоило приручать, если человек и его грёбанные чувства для тебя не значат ровным счётом ничего. Ничего? «Лучше бы отдал Хэ Тяню, честное слово!» — в сердцах ворчит он в темноту комнаты, а утром щурится от слишком яркого солнца, проклинает весь мир и шлёт Цзяню СМС о том, что будет ждать его на улице Бэй Чжань. Всё заходит слишком далеко. Пора прекратить этот цирк. Потому что к Цзяню Чжэнси не чувствует ни-че-го. На самом деле ничего, правда ведь? *** Красные глаза Цзяня говорят о том, что первую половину ночи он плакал, а вторую — бездумно смотрел в потолок. Красные глаза Чжэнси, в свою очередь, не скрывают за собой подобного рода действия. На самом деле нет. Он, конечно, тоже не спал, но скорее из-за того, что ворочался с боку на бок, ощущая, как что-то фантомное пыталось пережать ему горло и выбить из привычной колеи «вдарил кретину — и все проблемы отпали сами собой». Чжань всё пытается начать неприятный разговор, но слова упрямо не хотят срываться с языка, налипают на него мокрым пеплом. Казалось бы, проще некуда: заглянуть в глаза Цзяню, сказать «ты мне не нужен» и сорвать с него ошейник, а вот поди ж ты!.. Чтобы отвлечься от разъедающих нутро раздражения и жалости к самому себе, Чжэнси откидывается на спинку скамейки, на которую они присели чтобы перекусить, слушает беззаботную болтовню Цзяня, пытается представить, что никогда и не был с ним знаком, считая про себя до ста. На счёт «тринадцать» у него немеют пальцы. На счёт «сорок семь» - кружится голова и темнеет в глазах. На счёт «девяносто девять» Чжань задыхается. На счёт «сто» Цзянь И говорит: «Знаешь что, Чжань Чжэнси? Катись к чертям!» Выбрасывает в урну измятую салфетку и уходит, ни разу не обернувшись. В повисшей тишине звон рвущейся цепи звучит как контрольный в висок.