Долго и счастливо

И жили они долго и счастливо. Такие простые слова, но сколько же смысла в них вложено. Сколько всего они обозначают: искреннее счастье, возможность каждый день видеть улыбку любимого человека, радоваться солнцу над головой и ярко-синему небу, жить каждым мгновением, каждым вдохом. Всё это было у Иваидзуми, и его личным солнцем, что светило для него столь ярко, был его король. Милый, дурашливый, позитивный и совершенно очаровательный король, вечно попадающий в какие-то передряги. Иваидзуми с малых лет был его рыцарем: снимал, словно котёнка, с деревьев, клеил пластыри на разбитые колени и локти, укрывал дрожащие плечи своим плащом. После - следовал след в след, сторожил, словно пёс, возле трона, кидал полные угрозы взгляды на того, кто посмел быть непочтительным. Король вырос, стал статным, красивым, безусловно обольстительным, ласково улыбающимся... и всё-таким же дурашливым для Хаджимэ. Словно маленький ребёнок, всё ещё с разбегу плюхался на кровать, ронял еду изо рта, боялся страшилок на ночь и приходил в абсолютный восторг от звёздного неба. Его король... всегда лез с объятиями, а потом и с поцелуями. Потому что король тогда был не только королём - возлюбленным, любившим и любимым. Просыпавшимся каждое утро в крепких объятиях, ластящийся под ласкающие ладони, податливо размыкающий губы для поцелуев. Такой искренний, такой тёплый, такой ослепляюще яркий, такой... он. Совершенство с головы до ног, не просто правитель, Бог, вокруг которого строилась и вращалась его, Иваидзуми, жизнь. Жизнь, что была столь великолепна, когда он находился рядом. Жизнь, что раскрошилась в мелкую пыль, когда его не стало. Король... был. Физически. Копна чуть вьющихся каштановых волос, светлая кожа, чуть насмешливые глаза, каждая родинка, каждый маленький шрамик. Он был физически, но его не было там, внутри. Не было того, что делало его самим собой. Он был сосредоточием издевательской насмешки, громкого хохота, алеющих и хищнически прищуренных глаз. Он был, но не тем, кого любил Иваидзуми. Города увядали, покрытые тьмой, люди гибли, небо чернело, и лишь их король гулял по своему королевству, насвистывая себе под нос, с удовольствием пожиная плоды своих трудов. Хаджимэ видел его тогда, прекрасного даже в своём извращённом безумии. Прекрасного несмотря на всё, что он сделал. Иваидзуми был его вечным рыцарем, и мог ли он воспринимать его иначе, как своего друга, своего возлюбленного, свой чёртов целый мир. Король смеялся, и мир рушился, расходился трещинами под ногами, осыпался, крошился в мелкий песок. Твёрдая рукоять меча успокаивала, приносила надежду, добавляла уверенности, избавляла. Избавляла от всего, что было в его жизни. Избавляла королевство от безумца, чью душу захватила тьма, избавляла короля от чужой сущности. Меч принёс свободу, уничтожив всё, что было. Всё, что было в сердце Иваидзуми. История прославляла его, но забыла имя его короля, так приятно ложащееся на губы. Хаджиме казалось, что он и сам иногда забывает, как звучит этот идеальный перекат звуков, обозначающий весь его мир под названием "Оикава Тоору". Он сжимал тонкие страницы своей истории, комкал её, сжимая пальцы в кулаки. Он больше не знал, что у него было. Он был спасителем, он был героем, и - пустым внутри, скоплением черноты, огромной зудящей дырой в собственной груди. Он был ничем, а королевство жило без своего короля, как не мог делать этого его рыцарь. Иваидзуми комкал рубашку, словно надеялся вырвать из собственной груди сердце, которое, кажется, совершенно перестало биться. Все горечи остались позади, всё закончилось. Люди вновь улыбались и смеялись, растили детей, любовались рассветами и закатами, наслаждались первыми днями весны и радовались цветущим деревьям. Зло ушло, вот только... Всё это ложь. Они не жили долго и счастливо.