Оленька.

У Оленьки глаза такие большие, зеленые-зеленые, прям как листья деревьев или как трава; правда, цвет её глаз будет посветлее, менее насыщеннее, но от этого даже более привлекательнее. Гийяру нравилось это, как и сама Оленька, которая наполненным любопытством взглядом смотрела разве что на Алекшу. Гийяр не был против, ведь они совсем разные: он непременно станет ханом после смерти своего отца (о чем ему думать совсем не хочется), будет земли завоёвывать, сражаться, и все такое; Оленька лет через пятнадцать скорее всего выйдет замуж за Алекшу, они будут жить в мире и спокойствии, не тревожась мыслями о лучшем будущем для государства. Но, правда, иногда Гийяру в голову ударялась мысль о том, что лучше бы он жил в спокойствии лет через пятнадцать с Оленькой, чем делал что-то плохое для Руси и для людей вообще; ему не хотелось этого, пусть с самого детства знал: любая земля, на которую он посмотрел — его земля, стоит только её завоевать. Но Гийяру не хотелось завоёвывать земли, сжигать деревни, убивать людей и давать строгие приказы; Гийяру скорее хотелось помогать людям, ну и завоевать сердце Оленьки. А волосы у неё такие светлые, чуть ли не белые, так интересно отблескивали на солнце, что невольно хотелось улыбнуться. И венок этот, который сплела она, и который уловил, конечно же, Алекша, ей так шёл, что, когда она надевала его на голову и крутилась-крутилась-крутилась, хотелось закружиться вместе с ней, и не думать о том, что ему не позволено разговаривать с русинами. Они не то, что разные, они — враги. Он — печенег, она — русинка; подданые его отца (через несколько десятков лет — его) грабят русские земли, сжигают русские села, приводят в ужас русский народ, и ему даже нравилось это. Нравилось, пока он не увидел, что можно просто ловить рыбу на речке, играться со своими сверстниками, бегать, прыгать — жить, — не наблюдать то, как умирают люди со стрелами в груди. Даже лук брать особо не хотелось после такого. Но Гийяр, наверное, не первый, кому не хотелось кого-то убивать или что-то там грабить, и, скорее всего, не последний, поэтому подобные мысли прятал где-то глубоко в своей голове, чтобы никто (тем более отец) не смог догадаться о том, о чем думает мальчик. Иногда Гийяр вспоминал смех Оленьки. Такой звонкий, искренний, что, даже не зная, о чем речь, хотелось смеяться вместе с ней, лишь бы как можно дольше слышать его. Даже не смех, а мелодию, которая была так мила его сердцу... Иногда Гийяр вспоминал саму Оленьку (потому что мелодию её голоса за истечением лет уже успел забыть). И мысль о ней, даже удивительно, согревала его сердце, когда было совсем холодно.