Madness of Miss Venomania

      Я ведь просто хотела увидеть твою улыбку…       Хотя бы в последний раз…                     Тело под её руками выгибалось в спине, точно неугомонная змея. Девушка шипела, закусывала губу, цеплялась пальцами за худые плечи графини и тихо шептала её имя, без всяких почестей и статусов: как когда-то давно, в самом детстве, при ругани и громких словах о нелепой, но горящей в груди ненависти.       Теперь эти глаза смотрели на неё: тёмные, туманные, но в то же время блестящие от поступивших слёз. Она стонала в голос, когда худые пальцы входили в разгорячённое тело, она молила продолжать, прижимаясь грудью к груди, кусая плечо и дыша в самое ухо. И голубоглазая упивалась этим, жарко целуя в самые губы, ставя метки на шеи и руках и шепча о том, что теперь она — только её.       Словно вещь, собственность, которую никто не вправе был отнять из рук настоящей демоницы.              Совсем скоро девушка уснула, окутанная пленом мягких подушек и шелковых простыней, не заботясь о том, что на кровати вместе с ней, уложившись чуть ли не друг на друга, расположились ещё с десяток молодых особ, дам, совсем ещё невинных девочек.       Пленённые, этот дворец стал для них настоящей клеткой.       Но никто не нужен был графине, и она, присев на край кровати, перекинула влажные после душа волосы на одно плечо, чуть склоняя голову. Рука её приподнялась, оглаживая контуры круглого лица старой ненавистницы. Наклонилась, вдохнула запах и уловила лёгкий просвет улыбки у той на губах, отчего улыбнулась и сама.       Ту, кого она так трепетно любила столько лет… неужели она перед ней? Протягивала руку, шептала о том, как графиня прекрасна, красива и умна, а после обнимала, моля о прикосновениях, о поцелуях; о том, чтобы смотрела только на неё одну.              Сердце трепетало и болело. Графиня чувствовала, как по телу расползались чёрные змеи, пленяя, убивая оставшуюся человечность. Она чувствовала это — то, чего так боялась некоторое время назад, и радовалась. Эта сила, эта власть — и любая девушка у её ног, вылизывая ступни, целуя руки.       Почти непобедима, почти всемогуща, теперь, смотря в зеркало, они видела испуг в собственном отражении, смеясь над ним, как над чем-то никчёмным.       Не в её положении стоило бояться. Она просто разучилась этого делать.              — Госпожа Лука? — маленькая девочка с двумя высокими хвостами заглянула в комнату, не сводя своего пристального и блестящего взгляда с графини.              Та отвернулась от зеркала, поправила ночнушку и, улыбнувшись, поинтересовалась, медленно вышагивая в её сторону:              — Что случилось, малышка Мику?       — К Вам… К Вам… — девочка глубоко выдохнула, вздрагивая от прикосновения к своему плечу. Она вмиг покраснела, замялась, перебирая худыми пальцами по фартуку, и выдала совсем-совсем тихо: — К Вам пожаловал гость.       — Гость? — спросила Лука, убирая выпавшую прядь за ухо Мику, отчего та опустила лицо, пряча его за редкой чёлкой. — Что же это за гость? Неужто кто-то важный?       — Дочь городского кондитера, она… Она хочет с Вами о чём-то поговорить.       — О, вот как… — графиня выпрямилась, таинственно улыбаясь мысли о той самой девчушке, которую изредка видела в окне небольшого здания, пахнущего свежей выпечкой. — Спасибо, малышка Мику, можешь быть свободна.              Согласно кивнув, девочка чуть поклонилась и резво выскочила из комнаты, оставляя Луку одну. Девушка ещё какое-то время смотрела куда-то перед собой, обдумывая что-то, но, оглянувшись через спину и кинув последний взгляд на постель и спящее лицо той, чьего внимания она добивалась всю памятную жизнь, улыбнулась и вышла, прикрывая за собой дверь.              Стоял солнечный день, небо было чистым, а воздух свежим. Такая погода радовала графиню, обычно сидевшую в своём тёмном, несколько мрачном особняке. Она любила природу, несильный ветерок и зелень, но в последнее время подобное стало настолько чуждо её сердцу, что девушка предпочитала сидеть в своих покоях.       Со своими служанками, с женщинами и девушками, разводящими в этом месте настоящее царство похоти и порока.              Усмехнувшись собственной мысли, Лука вышла из-за поворота, тут же замечая худую спину гостьи, отвернувшейся от неё и глядящей в окно. Графиня приняла дружелюбный вид и демонстративно откашлялась, тем самым привлекая внимание. Что, собственно говоря, и получилось, и вот, на неё смотрели два больших и по-детски чистых голубых глаза.              — Госпожа Мегурине, — гостья сделала реверанс, отдавая своё почтение хозяйке особняка. — Прошу простить за столь ранний визит.       — Не стоит… — та замялась, в ожидании, когда девчушка представится.       — Рин. Кагамине Рин, — и вновь поклонилась.       — Малышка Рин. Что же, не беспокойся, ты ничуть меня не потревожила столь ранним визитом.              Лука посмотрела по сторонам, коротко оглядываясь, и, убедившись, что никого в холле кроме них не было, вновь взглянула на Рин.              — Так что же привело тебя сюда?       — Я слышала, что Вы набираете слуг, — графиня заметила, как та в неловкости смяла ленту золотистого банта, повязанного вокруг талии, и невольно улыбнулась уголками губ, — вот я и решила, что, возможно, Вы рассмотрите меня, как… Возможную служанку?              Оглядев Рин с ног до головы, Мегурине невольно подмечала особенности её гости. Худые лодыжки, тонкие запястья, узкие плечи и как она то и дело опускала голову; пшеничные пряди, обрамляющие круглое лицо, и эти большие глаза цвета безоблачного неба.       В этой особе было симпатичным всё, оттого-то Лука и кивнула, улыбаясь мыслям о том, как будет этот тихий голосок кричать её имя и изрекать мольбы о продолжении.              — Хорошо, — согласилась Лука, протягивая гостье руку, — я могу подумать над твоим предложением, если ты… станцуешь со мной.       — Станцевать? — совсем тихо переспросила Рин.       — Да, — согласилась графиня. — Подойди ко мне. Я одарю тебя улыбкой.              Девушка улыбнулась, широко и ярко, и Кагамине двинулась с места, неуверенными шагами преодолевая расстояние между ними.       Шаг, ещё один, и вот, её ладонь держала чужую, маленькую и тёплую.       «Совсем ещё дитя», — невольно подметила Лука, слишком поздно замечая улыбку, растянувшуюся на губах того самого «дитя».              Грудь пронзила боль, дыхание спёрло. Мегурине отступила назад, хватая ртом воздух и слыша стук собственного сердца в голове. Она задыхалась, а руки невольно припали к ране от тонкого, но зверски острого кинжала.       Яд смешивался с кровью, придавая ей ядовито-розовый цвет, проникая в тело, пачкая белую рубашку, капая на пол и марая руки.       Её просто… словили.              — Грязная сука, — и голос Рин уже не был тем милым, неуверенным: он приобрёл строгость и гнев, и только теперь Лука поняла, что не милая дочурка пекаря стояла перед ним.              Родной брат-близнец, притворившись, сломал те цепи, что сковали их небольшую деревеньку.              — Ну как? Теперь ты чувствуешь ту власть, Дьявол? — спрашивал мальчишка, упиваясь страданиями графини и будто бы даже не замечая иных девушек и женщин, проходящих мимо, которые, будто очухавшись от долгого сна, в панике бежали, кидая испуганные и злостные взгляды в сторону той, кто пленила их.              Душу, что она продала, уже было не вернуть, и тело её, сгнившее от этой страшной сделки с бесом, гнило, таяло, рассыпалось. Она не видела этого — чувствовала, и хотелось кричать, выть, но она молчала, сжимаясь, тихо скуля и плача, совсем не обращая внимание на крики и оскорбления, ссыпающиеся с разных сторон.       То, что она создала, сломалось от её собственного тщеславия.              «Но ведь я… Я просто…»              Последние шаги стихли, ропот исчез. Все, очнувшись ото сна, покинули поместье, разбегаясь по домам, озираясь, думая, что плети вновь окутают их и сбежать уже более не получилось бы. Даже зная о том, что их ночной кошмар медленно и мучительно умирал, они все до одной боялись, плача и еле сдерживая истерику, воцарившуюся на душе.       Точно такую же. Как и у самой графини.              «Ведь просто…»              Подняв голову вверх, Лука думала, что увидит перед собой пустоту, но страшно удивилась, встречаясь со взглядом тёмных глаз: осуждающих, пропитанных болью. Девушка перед ней кусала губы, чуть ли не плакала от обиды и досады, но молчала, не говорила; просто не могла ничего ей сказать.       И Луке хотелось кричать, хотелось молить, но адская боль разносилась по телу, сковывая, не позволяя и звука проронить. И она упала, теряя силы, сквозь бессознательную пелену наблюдая, как тёмный силуэт исчезал в белом свету яркого солнца.                     Та, что с детства я люблю, не покидай меня!       Так и не узнаешь ты о моих чувствах,       Что я люблю тебя,       Лишь одну тебя я люблю…