Постельный режим

С Тодороки Райзо Санада знакомится утром во время обхода. Сперва с его историей болезни, потом с ним самим. К тому моменту слухи про этого пациента расползаются по всему отделению. Чем он так понравился медсестрам, Санада не знает. После Накамуры-сан, которая любит петь национальный гимн во время осмотра, Тодороки кажется ему самым обычным мужчиной средних лет. Поступил вчера вечером по скорой с сильной лихорадкой. Наверняка какая-нибудь инфекция, пару дней на уколах антибиотиков, и можно будет отпустить домой. — Здравствуйте, — произносит Санада, отточенным вежливый тоном. — Как ваше самочувствие? — Хорошо, — отвечает Тодороки, лениво потягиваясь и приоткрывая один глаз. Но Санада все подмечает: и зеленоватый цвет лица, и испарину на лбу, и слабость в мышцах, которую можно было бы принять за экономность движений. — Хорошо, — эхом повторяет он. Делает записи в листе назначений, щёлкает авторучкой и сует её в нагрудный карман. Со своими пациентами он общается не дольше пятнадцати секунд, и этот раз не становится исключением. — Пока не пришел забор крови, мы не можем ничего сказать. Но, скорее всего, волноваться не о чем. Через неделю будете дома. Тодороки кивает и долго выдыхает через нос. — Целую неделю на больничной еде. — У нас неплохо кормят. Если хотите, попрошу давать вам пудинг на десерт. *** — Эй, парень! — окликают его во время ночной смены. В коридорах темно и пусто, сегодня на удивление спокойная ночь. Санада поворачивается на голос и видит в двери палаты Тодороки, тот чешет затылок и смотрит чуть припухшими ото сна глазами. — У вас телевизор в отделение не положен? — Сломался на прошлой неделе. — Вот же, — ругается Тодороки, — так и со скуки помереть можно. — Попросите, чтобы кто-нибудь из родственников принес вам книгу или планшет. Тодороки смеется тихо и как-то грустно, отчего у Санады все скручивается где-то под ребрами. Вообще-то, посещения у них запрещены, но обычно родственники приносят все необходимые вещи или постоянно названивают, расспрашивая о состоянии больного. Нередко случается и так, что больные никому не нужны, и в этом нет ничего особенного, но Санаде все равно не по себе каждый раз от их кривых улыбок и вздохов, от того, как молчат на тумбочках их мобильные телефоны. — Хотите, я принесу вам что-нибудь? — спрашивает он, крутясь на скрипучем полусломанном стуле. — Не стоит беспокоиться, Санада-сенсей. *** Вернувшись домой, первое, что делает Санада — ищет старый переносной телевизор, такой маленький с антенкой, древний, как скелет динозавра, и на удивление рабочий. На следующий день Тодороки становится хуже. Нужно опять менять антибиотики. Санада пыхтит над историями болезней под шумный галдеж медсестер. Они говорят, что Тодороки раньше играл в бейсбол, а потом работал тренером, а еще, что его сын играет в Джайнтс. Санада не верит. Пациенты вообще склонны выдумывать всякое, чтобы привлечь к себе побольше внимания. Особенно такие пациенты, к которым никто не приходит и которыми никто не интересуется. Санада захлопывает последнюю папку и выключает компьютер. К Тодороки он подходит в самом конце смены. Аккуратно заглядывает в палату, словно вор. Его рабочее время закончилось, а значит, он уже почти не его лечащий врач. Просто еще не успел переодеться. Санада переступает через порог и крадется на цыпочках, чтобы не разбудить других людей в палате, посапывающих за своими ширмами. Ставит на тумбочку маленький телевизор и ждет. Ждет, когда Тодороки наконец прекратит притворяться спящим. Как маленький. Тот поворачивается на бок и бормочет: — Не поможешь мне его сразу в розетку включить? — А спасибо? — ухмыляется Санада. — Спасибо будет, когда согласишься посмотреть со мной бейсбол. Санада выдыхает и садится на стул. Сам не знает почему — ведь давно пора домой, — включает телевизор и долго тычет по каналам в поисках спортивного. — Только без звука, чтобы соседей не разбудить, — предупреждает он. — В два раза меньше удовольствия, ну да ладно. Первые два иннинга они смотрят молча. Откуда Тодороки знает, что в это время должен идти бейсбол, Санада не спрашивает. И прерывает тишину только во время рекламного блока. — Про вас и бейсбол ходит много слухов. — Не веришь? Санада пожимает плечами. — Мой сын играет в Джайнтс, — говорит он таким строгим тоном, будто, не поверь ему сейчас Санада, может и по лицу получить. — И он один из лучших беттеров в стране. Спорить отчего-то совсем не хочется. Они болтают еще часа полтора, пока не заканчивается игра. Таким громким шепотом, что пару раз Санаде кажется, будто соседи Тодороки по палате начинают недовольно бурчать. Тот рассказывает про своего сына с большим удовольствием и гордостью: про его учебу в школе, тренировки, про приглашение в одну из лучших команд в Японии. Легко выдумать историю и факты, но интонацию, с которой вещает Тодороки, подделать невозможно. И Санада начинает верить и проникаться, рисовать у себя в голове образ этого невероятного беттера с идиотским смехом и шрамом на щеке после неудачного падения в детстве. Когда игра подходит к концу, Санаду словно выдергивает из-под теплого одеяла. Он понимает, что засиделся просто до неприличного долго. И, кажется, даже опоздал на поезд — теперь придется брать такси. Он быстро прощается с Тодороки, просит его не смотреть до утра и выходит из палаты. Дома он гуглит состав Джайнтс и действительно находит там игрока со знакомой фамилией. Всю неделю состояние Тодороки скачет. Посевы не дают нужных результатов, а инфекция оказывается нечувствительна уже к третьему антибиотику. Лихорадка изматывающая — это видно по осунувшемуся лицу Тодороки, по синякам под глазами и тому, что вместо «эй, парень» Санаду снова зовут «сенсей». Иногда Санада задерживается у Тодороки дольше, чем на пятнадцать секунд, нарушая своё правило, уже скорее ставшее привычкой. Он делится с ним расписанием матчей или результатами игр, которые не транслирует по ТВ. И никак не осмеливается спросить, почему его сын не звонит и не приходит. У Джайнтс сейчас серия домашних матчей, значит, он в Токио, и будь Санада на его месте, он бы точно всполошился. Не похоже, что у них натянутые отношения, или Тодороки просто о чем-то не договаривает. Но Санаде становится стыдно, будто это он совсем не беспокоится о состоянии своего отца. В то же время, заслушиваясь рассказами, он не может не симпатизировать Райчи, и эти странные противоречивые чувства рвут его на части. Ему не следует так сближаться с пациентами, но, кажется, «все пропало» уже давно. Когда Санаде наконец-то удается поставить точный диагноз, Тодороки идет на поправку. И это не радует его так, как должно. Потому что скоро он отсюда уедет, кончатся ночные посиделки у шипящего помехами телевизора и разговоры про самого талантливого беттера, у которого каким-то чудесным образом вылезла аллергия на бананы только в девятнадцать лет. Санада отгоняет от себя эти мысли, как назойливых мошек. Повторяя, как мантру: «Это просто очередной пациент». В день выписки он заглядывает к Тодороки еще раз, выдает на руки справки и рекоммендации, рассказывает о режиме и диете, постоянно одергивая халат, севший после стирки. Тодороки согласно кивает и соглашается, но Санада прекрасно знает, что как только тот доедет до дома, сразу же закажет большую пиццу с двойной порцией сыра, о которой так долго мечтал. Санада тормозит уже в дверях, застывает, покачивая в руках переносным телевизором. Тодороки смотрит на него удивленно и кивает головой в сторону, прося освободить проход. — Почему за все это время ваш сын ни разу не приехал и не позвонил? — спрашивает он. Тодороки удивленно вздергивает бровь. — Я сказал ему, что свалил рыбачить с другом на Кюсю, и просил меня не беспокоить. — Чего? — Санада на секунду теряет дар речи, а потом с трудом сдерживается, чтобы не рассмеяться. — Нечего ему волноваться за меня. Оббивал бы тут пороги вместо того, чтобы тренировками заниматься, — объясняет Тодороки как будто смущенно. И Санада отступает в сторону и прощается с ним даже легче, чем ожидал. *** Когда через пару месяцев Санаду вызывают в приемный покой, последнего, кого он там ожидает встретить — лохматого паренька со слишком узнаваемым шрамом на щеке. Санада видел его пару раз по телевизору, в газетах, на сайте команды, но никогда живьем. Тодороки-младший ерзает на кушетке, хватаясь за живот, и покачивается из стороны в сторону с самым нездоровым видом. Санада берет себя в руки и подходит ближе, выслушивает показания принимавшей его медсестры, просит прилечь, чтобы он смог пропальпировать живот. Райчи всеми силами сдерживает тошноту, но все же ложится. — Кажется, я переел суши, — смеется он. Точно так, как рассказывал Тодороки, как Санада себе представлял. Совершенно по-дурацки. — Ничего, полечим. Райчи вздыхает и нащупывает в кармане вибрирующий телефон. — Что отцу-то сказать, даже не знаю. — Скажите, что уехали на рыбалку, — ухмыляется Санада, — и передавайте привет от Санады Шунпея.