Crying

Я помню его ещё пятилетним ребёнком, когда он не выговаривал букву «Р» и плакал, если оставался один без матери на долгое время. Наши семьи дружили, поэтому меня, как старшего, время от времени просили посидеть с малышом. Мы пили яблочный сок, я читал ему вслух, а потом он засыпал, хмурясь. Вот и сейчас, в одном из немноголюдных баров Манчестера, сидит он, хмурый и уставший. Его выдала копна непослушных тёмно-русых волос, которая совсем не изменилась за последние пятнадцать лет. Я подсел к нему за стойку, заказывая немного виски для себя. Луи пил джин. «Ты опечален, парень», — я попытался завести разговор, — «Неужели Манчестер проигрывает сегодня?» Он небрежно окинул меня взглядом. «Неужели я действительно похож на того, кому в таком состоянии интересен футбол? Я безумен»,- засмеялся он. Это был несчастный смех. В его глазах я уловил искру отчаяния и самоиронии. Бармен пытался завести огромные часы в углу зала, усиленно колотя по их механизму. Я поёжился. Стук молотка раздражал и моего собеседника. «Тебе интересно, что со мной? Я выпил уже пол-литра чёртового джина и не могу опьянеть». Я не стал перебивать. «Представь, что тебе плохо, что ты ищешь спасение, и вдруг ты встречаешь прекрасного человека, который говорит, что хочет найти спасение в тебе самом, и ты начинаешь ему доверять, и доверяешь чуть больше, чем это нужно, но достаточно, чтобы потом об этом жалеть, и ты меняешься, стараешься стать свободным от самого себя, от страха перед людьми и жизнью, а этот человек продолжает говорить то, что тебе так нужно, и ты проводишь всё своё время, пытаясь стать для этого человека всем, чем-то хорошим, чем-то счастливым, пытаешься стать счастливее для самого себя, и жить, наконец, жить; а потом однажды услышать его голос, именно такой, какой и нужен, и слышать его во снах, во встречных прохожих, читать реплики любимых героев этим голосом, а по вечерам слышать его вновь и вновь, и то, как он кашляет, и то, как он затягивается, и то, как низко и хрипло смеётся над чем-то глупым, и ты действительно считаешь это самым прекрасным, ты даже завидуешь самому себе, что именно этот голос поёт тебе колыбельные перед сном и читает Диккенса, — самое дорогое, что у этого человека есть; и ты чувствуешь, и это совсем не больно, это здорово, это то, что ты так долго искал...» Луи залпом осушил стакан. Часы в дальнем углу пробили одиннадцать. Я вспомнил о своём алкоголе, хотя был уже опьянён нездоровым блеском в глазах собеседника и внезапно появившемся чувством вины. «А потом это рушится. И проблемы этого человека разрешаются, и ты перестаёшь иметь хоть какое-то значение. А слова и голос остаются. Только теперь голос произносит другое имя. И ты чувствуешь то, что чувствую сейчас я». Я заказал ещё виски.