***
Он заставляет меня смотреть. Он заставляет меня слушать. Он заставляет меня есть.***
Когда он думает, что у меня начинается нервный срыв, или видит, как я меланхолично брожу по дому, он отправляется на поиски еды. Я называю это «походом в магазин». Он смеется. Он всегда приглашает меня «прогуляться» с ним. Но хоть приглашение и звучит как просьба, на самом деле это приказ. И его нельзя ослушаться. Но я и не стал бы.***
Я почти ничего не помню из того, что случилось после падения и до того, как очнулся. Мне снятся разные моменты, словно разбросанные кусочки паззла, но я не знаю, что из этого правда, а что нет, поэтому наутро я просыпаюсь с буквально вывернутой наизнанку душой и не в состоянии собрать целостную картинку из яркой мешанины образов. Единственное, что я помню во всех подробностях, это его крепкое объятие и мокрый от крови поцелуй, пока мы летели в бездну. Наш первый поцелуй. Тогда я думал, что он и последний. Но иногда я думаю, что это мое больное воображение все выдумало. Я часто хотел спросить его, действительно ли так было, но все время страшился, что он только снисходительно посмотрит на меня и скажет, что этого не происходило. Но сейчас я вижу, как он завязывает волосы в хвост и надевает фартук, вижу закатанные рукава рубашки в тонкую полоску и могу дотронуться до его спины, лишь руку протяни. Поэтому даже если все это было в моем воображении (хоть это и больно), теперь я могу в любой момент подойти и поцеловать его еще раз. Что я и делаю в данный момент, наглым образом отвлекая его от приготовления легкого какого-то бедолаги.***
Мне до сих пор снится Эбигейл. Я вижу ее, стоящую по колено в бурлящей реке темно-красного цвета. Розовая пена, закручиваясь небольшими водоворотами, вьется у ее ног, словно радостная собачонка. В правой руке у Эбигейл длинный охотничий нож, а в левой – каким-то образом все еще бьющееся сердце. Правильно. Оно мое. Да, я чувствую дыру в груди, оттуда торчит черный и окровавленный олений рог. Кажется, я где-то уже видел нечто похожее. Эбигейл смеется, наблюдая, как кровь толчками выплескивается из меня, наполняя реку. Она уже доходит мне до пояса, а ей еще выше. Скоро мы захлебнемся в ней, а я никак не могу сдвинуться с места, даже пошевелиться не получается, и просто смотрю, как Эбигейл подносит мое сердце ко рту и вгрызается в него удлинившимися уродливыми зубами. На этом моменте я всегда просыпаюсь. И всегда сидя у него на груди и сдавливая его горло ледяными руками. Он никогда не выглядит удивленным. Я вижу – такое положение мнимой, как он считает, опасности возбуждает его. Он смотрит на меня чуть прикрытыми черными в темноте глазами и подтягивает за бедра ближе к себе, открывая рот и заглатывая мой уже возбужденный член до основания. В ответ я могу только судорожно сжимать его отросшие волосы и отчаянно толкаться в его жадный и горячий рот. Нам обоим это нравится. А потом он втрахивает меня в простыни винного цвета до тех пор, пока я не забываю все, кроме его имени. Позже в тишине, когда я уже почти засыпаю, положив голову ему на грудь, я говорю, что до сих пор не простил ему убийство Эбигейл. А он, чуть пожав одним плечом, серьезно отвечает, что любит меня больше, чем ее, что любит только меня, и обнимает, поцеловав влажные – от кошмара и секса – волосы на макушке. Прости, Эбигейл, но из нас двоих мне повезло больше в его любви. Эта мысль медленно блуждает в моем сонном мозгу до тех пор, пока я не отключаюсь.***
Мне нравится запах свежего фарша. Человек передо мной это знает, поэтому довольно улыбается, добавляя в мясо соль и перец. Красными от крови руками он разминает и месит фарш. Я словно завороженный наблюдаю за этим. Смотрю, как влажный фарш проскальзывает между пальцами, когда он их сжимает. Я вижу, как фарш начинает медленно шевелиться в миске, постепенно убыстряясь. И вот теперь он начинает разбухать и сжиматься. Словно бьющееся сердце. В нем судорожно копошатся розовые от крови опарыши. Мне хочется закрыть глаза, отвернуться, но я продолжаю смотреть на это тошнотворное зрелище. Черви увеличились в размерах. Я не заметил, как некоторые опарыши успели залезть мне на руки и начать обгладывать пальцы. Черви стали размерами с мышей. Я моргнул. Опарыши исчезли. С моими пальцами все было в порядке, а его руки все так же методично продолжают работать с нормальным на вид фаршем. Но теперь я вижу, как рубленое мясо превращается в кишечник, который извивается вокруг его рук, ползет к плечам, проникая под рукава рубашки. Кишки вылезают из миски, движутся ко мне. Они бледно-розовые, но кое-где с них капает кровь. Прямо на стол. Не надо. Ему это не понравится. Заставит меня прибираться и мыть всю кухню. Один конец кишок был на уровне моих глаз, замерев, словно змея перед заклинателем с флейтой. Интересно, они теплые? Я уже почти протягиваю руку, как что-то прохладное касается щеки. Моргаю. Никаких кишок и крови на столе. Мысленно облегченно выдыхаю – не люблю убираться в кухне. Поднимаю глаза от столешницы и вижу протянутую ко мне руку с маленькими кусочками фарша, прилипшего к пальцам. Фу, наверняка он теперь у меня на щеке. Поспешно стираю пальцем жирный след от крови. Слышу смешок. Облизываю палец. Смотрю на него. Выжидательно. Настороженно. Обреченно.***
Иногда меня одолевают сомнения. В такие моменты мне хочется позвонить Джеку и все ему рассказать: где мы живем, как выжили, сколько человек он убил, скольких я съел. В такие моменты я словно в трансе достаю пистолет из прикроватной тумбочки в нашей спальне и, зарядив его, спускаюсь на кухню. Я вижу его, такого спокойного, такого неимоверно опасного и действительно хочу выстрелить в него. Подхожу вплотную. Руки дрожат. Мокрый палец соскальзывает со спускового крючка, но я продолжаю вдавливать дуло пистолета ему между глаз. На это он ничего не говорит, только пожимает плечами и засовывает руки в карманы брюк. У него там нож – я знаю это – но он никогда не спешит им воспользоваться в отношении меня. Вместо этого, когда он видит, что я уже на грани выстрела в него (или в себя), он протягивает одну руку к моему животу, а вторую – ко лбу. Он дотрагивается до своих меток, от которых просто без ума. Он может вылизывать их и ласкать часами, доводя меня до исступления. Когда я чувствую его прикосновения, то сразу успокаиваюсь. (Хотя в первый раз, когда он так сделал, я дернулся и прострелил картину Боттичелли «Положение во гроб».) Я опускаю пистолет, а он притягивает меня в объятья, крепко сжимая в руках. Пытаясь защитить меня от своих же мыслей. У него это получается. Парадоксально, но я чувствую умиротворение в объятиях маньяка-каннибала. Он нежно вытаскивает оружие из моих ослабших пальцев. Спиной я чувствую теплое дыхание черного оленя.***
Я знаю, что еще в прошлой жизни он хранил мое пальто. То самое, которым я укрыл Алану, когда умер в первый раз по вине человека, который сейчас является моим любовником. (Надеюсь, у него не войдет это в привычку). Он рассказывал, что даже увез его с собой во Флоренцию. Говорил, что, несмотря на дождь и духи Аланы, пальто сохранило мой запах. Я поцеловал его и сказал «спасибо». Хотя в действительности не до конца понимал, за что его благодарю. За пальто? Может, за то, что он все-таки не убил меня? Возможно, за то, что не забыл меня. А может быть даже и за то, что сделал из меня такого же монстра, как и он. В мои мысли ворвался мучительный крик боли, и я резко закрыл уши руками. В ответ я получил его недовольный взгляд, поэтому их пришлось опустить и снова сложить на коленях. Он довольно улыбнулся. От этого мне стало легче.***
Однажды он убил человека прямо на людях. Просто ради развлечения и чтобы убрать с моего лица выражение крайней брезгливости, как он потом мне сказал. Мы были во Флоренции и прогуливались по площади Санта Кроче. Немного впереди нас мы увидели неприятную сцену. Мужчина что-то по-итальянски кричал заплаканной девушке. Я не понимал ни слова, но старался не обращать на него внимания, потому что уже знал, о чем он думает, потому что в моей голове красными буквами уже всплывали его мысли (тут даже язык не обязательно понимать). Они были очень паршивыми. (Шлюха. Да как она посмела меня обвинить в измене. Сучка, похоже, следила за мной. Вот паскуда.) Я не хотел знать их, поэтому отвернулся к своему спутнику, который с интересом наблюдал за той парой. Краем глаза я заметил, что мужчина ударил девушку по лицу и пошел от нее прочь к нам навстречу. Я старался не смотреть на него, хотя он и так привлек много внимания со стороны людей. Когда он прошел мимо нас, я облегченно выдохнул, потому что мой чертов мыслеприемник заткнулся, наконец. А потом закричали люди. Я остановился и оглянулся назад. Тот мужчина лежал, дергаясь, на земле и кричал. Из его правого бедра лилась ручьем кровь. Бедренная артерия, моментально пронеслось у меня в голове, и я сразу посмотрел на убийцу. Он снисходительно и чуть брезгливо улыбался, наблюдая за разворачивающимся действом. А его правая рука спряталась в кармане брюк, незаметно скрывая орудие убийства. Позер. Заметив мой обличающий и раздраженный взгляд, он наклонился и крепко поцеловал меня в щеку. Я сразу сделал испуганное лицо и отшатнулся от него. Он лишь посмеялся над моими неубедительными попытками показать, как он мне неприятен. Потом взял меня за руку и повел в церковь Санта Кроче, рассказывая о фресках Джотто и о выдающихся людях, что в ней захоронены.***
Он думает, что заставляет меня смотреть. Он думает, что заставляет меня слушать. Он думает, что заставляет меня есть. Он думает, что я это делаю только для того, чтобы порадовать его, чтобы не навлечь на себя его гнев. «Ты не прав, Ганнибал». Сказав это вслух, я вынимаю из его руки, затянутой в черную латексную перчатку, окровавленный нож. Ты рассказывал мне о нем. Это "Спайдерко сивилиан". Я смотрю на его черное изогнутое лезвие с полной серрейторной заточкой. «Он красивый», - шепчу я, смотря в его распахнутые в приятном удивлении глаза, и делаю свой первый немного неуверенный надрез. Острейший нож режет живот как подтаявшее масло, погружаясь в него глубже и глубже. Пальцами, сжимающими рукоять, я случайно дотрагиваюсь до еще теплого нутра мужчины. Коннора Максвелла. Этот мужик сначала домогался Ганнибала, а потом и меня. За что и поплатился, мерзавец. Ганнибал очень ревнив. Настоящий собственник. Разозлившись, я грубо вонзаю нож ему в шею, попадая прямо по еще бьющейся сонной артерии, и резко вытаскиваю его. Меня омывает кровью с головы до ног. Потрясающе. Поворачиваюсь к Ганнибалу и смотрю в его восторженные глаза. Он манит меня к себе, и я сразу подхожу. Близко. Пачкая его безупречный костюм-тройку своей испачканной рубашкой. Но он не обращает на это внимания, склоняясь к мои губам. Я невольно облизываю их, чувствуя сладковатый вкус чужой крови. Ганнибал копирует это движение и впивается в мои губы, слизывая с них мою слюну и чужую кровь. Я знаю, что он возьмет меня здесь. Трахнет прямо на грязном полу в луже остывающей крови. Рядом с трупом. (Правда, я ничего не имею против этого). А еще знаю, что в следующий раз он сделает мне подарок в виде парных скальпелей с гравировками HL и WG. Ганнибал бывает до ужаса предсказуем в выборе подарков. (Но, видимо, прозвище murder-husbands было не просто так). В ответ я подарю ему сердце, собственноручно вырезанное из груди священника. Думаю, ему понравится. Таков мой замысел.