Жизнь Элиса Уика

      Я — неудачник. Нет-нет, не подумайте, что я жалуюсь. Отнюдь. Я просто не знаю более подходящего слова для того, чем является сейчас мое существование. Кроме того, быть неудачником не так уж плохо. Конечно, настоящая жизнь, как завещала Харухи, где-то существует, и, как говорил один малоизвестный поэт, «вот она, мимо течёт», но если в голове нет лишних амбиций, и вся она, целиком, отдана во владение фантазии, жить вполне приемлемо (и я молчу о том, что поводов для серьёзных беспокойств практически не бывает).       Однако, таким я был не всегда.       Лет десять назад, скажем, мне было тринадцать, и мне казалось, что весь мир создан для меня одного.       У меня не было отца, но я никогда не переживал из-за этого факта. Более того, однажды я пришёл к выводу, что всё ведь донельзя очевидно: мой отец — профессиональный убийца и просто-напросто не знает о моём существовании, а мать ничего ему не рассказывает, потому что тогда его враги обязательно воспользуются обнаруженной слабостью. Я находил эти рассуждения вполне разумными и логичными, и потому, как сын, принявший свою безвестную судьбу, не поднимал неудобных вопросов. Матери, одной-то, тоже нелегко, верно?       Стоит признать, что порой я не говорил ей и о тех вещах, о которых молчать не стоило. Например — волосы. Она не возражала против их длины, но была искренне удивлена, когда обнаружила вместо привычного пшеничного цвета голубой, пастельных тонов. Как по мне, это было круто, и в дальнейшем я ни разу не сожалел о содеянном, но конкретно в тот день немалых усилий мне стоило убедить мать отказаться от услуг парикмахера. Оглядываясь назад сейчас, я склонен считать, что причиной подобного поступка тогда в действительности стало острое желание выделиться; я был хил и низок ростом, но вслух я заявлял гордо:       — Это влияние дикого волшебства, встреченного мною на пустошах!       Километрах в пяти от дома, стало быть, к северу. Через каких-то три-четыре года, впрочем, пустошей там не стало. Надо полагать, их магия ушла вместе с ними.       Это был третий день очередного учебного года.       Я убивал время перед школой, уткнувшись в телевизор, — играть в приставку резона не было, времени слишком мало, чтобы пройти хоть что-то, а до компьютера мне оставалось ещё далеко, — и размышлял. На последнее меня натолкнуло неожиданное воспоминание о том, что на письмо, отправленное ещё в июле, я ответа и не получил. Ассоциативная цепочка оказалась безукоризненно проста: письмо, девушка, снова девушка (в отрыве от письма), тринадцать лет, если-подумать-то-пора-бы-уже-наверное...       И, так как о влюблённости я имел представление крайне смутное, я решил, что далеко ходить не нужно, да и накладно. Достаточно выбрать более-менее подходящий вариант — на превосходный результат рассчитывать было откровенно глупо, — прямо в классе. Помимо прочего, поступить так было максимально удобно. Любовь — дело, конечно, сердечное, но ничто не должно мешать делать его с комфортом.       Подытоживая, я просто прогонял всех девочек из своего класса перед внутренним взором, выбирая ту самую, одну-единственную. И так как уже тогда я гордился тем, что могу трезво оценивать свои возможности, большая часть кандидаток была отсеяна практически сразу, ведь они были слишком крутыми, а оставшаяся, увы, казалась мне недостаточно хороша.       Тяжко вздохнув, я смирился с неизбежным одиночеством и, потому как время подходило к восьми, вышел на свежий воздух. В конечном счёте, подумал я уже на улице, торопиться в таких делах точно не стоит, а значит, день простоя вполне простителен.       До школы можно было добраться тремя разными маршрутами и в этот раз я выбрал первую дорогу. Подобная предусмотрительность была необходима на тот случай, если бы меня решил кто-нибудь подстеречь, а кроме того — именно на этом пути встречалась точка, где можно было купить сушёные бананы. По соотношению цена-качество они были едва ли не идеальными, так как были дёшевы и их было много. Наслаждаться вкусом этого лакомства я научился намного позже.       До звонка оставалось около десяти минут, когда я зашёл в класс. Дальше — шесть уроков на последней парте в гордом одиночестве. Меня подобные условия вполне устраивали: большую часть времени я рисовал различную всячину на полях тетрадей и собирался заняться этим в очередной раз. Так я думал.       Не успел я оглянуться, как в классе, перед доской, оказалась она. Новенькая.       Прежде чем я узнал её имя, я понял самое главное — это была та самая девушка, которая мне совершенно необходима. Меня не смущали ни её высокий рост, разница не меньше чем в целую голову, ни строгий взгляд из-под очков, ни короткая стрижка, отдалённо напоминающая мальчиковую. «Короткое каре с открытой шеей», так она называется правильно, как я узнал уже много позже. Собственно говоря, именно шея и приковала мой взор, но не надолго, потому что вскоре, подумав, что моё пристальное нездоровое внимание заметят и заподозрят неладное, я отвёл взор на угол доски, где напомнил себе лишний раз, что жи-ши пишутся строго с буквой "и" и никак иначе.       Оглашение имени её я благополучно прослушал, но узнал, когда белым мелом сама новенькая написала его на доске:       «Александра Ванштейн».