Always

Гарри приходил сюда нечасто и почти никогда — зимой. Потому что зимой на кладбищах как-то особенно тоскливо и холодно. Не то чтобы в другое время там весело. Но спокойно – да. Как будто во сне. Черная плита была покрыта тонким слоем снега. Гарри сгреб его рукой в том месте, где стояло имя, и долго смотрел на два слова. Одинаковые заглавные буквы извивались по мрамору тонкими змейками. Severus Snape. Числа скрывались под наледью, и можно было сделать вид, что их и нет вовсе. Особенно тех, что после черты. Говорят, жизнь — это тире между двумя датами, которое остается от большинства людей. Возможно. Но от профессора зельеварения и шпиона Северуса Тобиаса Снейпа осталось не только тире. От него остались мир и надежда, свободный Хогвартс и благополучный Лондон. А ещё — запах трав и звук твердых шагов, которые Гарри слышал порой во сне. От профессора Снейпа осталась память, помогавшая и мешавшая жить уже семнадцать лет. Точнее, семнадцать с половиной. Когда тебе семнадцать, ты еще надеешься: на верность друзей, нежность любимой и вечное счастье. Даже если ряды твоих могил перевалили за второй десяток. Но когда годы отмерили уже два раза по семнадцать, можно подводить первые итоги. И не всегда они бывают утешительными. Всё, что у Гарри сейчас было, — это одиночество. И память о Северусе. Он не сразу начал называть профессора по имени, сначала обращался к нему «сэр». Когда говорил о разводе с Джинни, когда сообщал об увольнении из аврората. Когда плакал, рассказывая о гибели Рона и Гермионы в нелепой автомобильной аварии. Теперь же, когда Гарри почти сравнялся со Снейпом по возрасту, тот стал для него Северусом. Почему нет? Конечно, профессору бы это не понравилось, но ведь поделать он ничего не может. Не может снять баллы за наглость или назначить отработку. Не может ехидно искривить тонкие губы и припечатать каким-нибудь ядовитым эпитетом. Не может презрительно посмотреть прямо в глаза своим пронзительным взглядом. Не может вернуться… Но Гарри все равно с ним разговаривал о многом — о чем при жизни поговорить не успел. Да и не решился бы. Был ли Северус в Бразилии? Любил ли Северус темный шоколад? О чем Северус мечтал? И даже — целовался ли Северус с Лили? Если бы Гарри спросили, почему он беседует с профессором, а не с Сириусом, например, он вряд ли сумел бы связно ответить. Хотя, займись Поттер рефлексией, понял бы, что это — инстинкт самосохранения. Инстинкт самосохранения и общение со Снейпом? Трудно уловимая логика… Но, как оказалось, это был единственно возможный способ не захлебнуться в трясине самобичевания. Легко ли говорить с крестным о том, как плачет по ночам портрет Вальбурги и тяжело вздыхает дряхлый Кричер? А с Римусом — о том, как похож стал Тедди на Нимфадору и как сдала Андромеда за последние десять лет? Или с Фредом — о том, как спивается Джордж и насколько поседела Молли? Безумно сложно, почти невыносимо разговаривать с человеком, который умер исключительно по твоей вине. Хуже только одно — смотреть в глаза тем, кто по твоей вине потерял самых близких: потому что ты слишком долго искал крестражи, слишком долго шел в Запретный лес на встречу с Волан-де-Мортом… Слишком долго жил. Гарри тысячу раз убеждали в обратном, и он даже как будто верил, однако… Подсознание верить отказывалось. И посылало ему безнадежные сны о том, как он пытается спасти их всех — Сириуса и Фреда, Римуса и Тонкс — но никогда не успевает. Как не успел наяву. Профессор Снейп снился… по-другому. Четкие шаги и легкий запах зелий приносили покой и странное предвкушение. Вот сейчас он покажется из-за угла, глянет пренебрежительно и едко скажет: — Поттер! Гуляете после отбоя? А что же не на свежем воздухе? Дементоры с удовольствием составят Вам компанию. Им плевать с Астрономической башни на Ваше геройство и гриффиндорскую безалаберность, которую идиоты называют храбростью. Две недели отработок и никакого квиддича. А уходя, оставит после себя аромат трав, Хогвартса и надежды… Даже захлебываясь кровью на руках Гарри, Северус Снейп умудрился не добавить свои пять кнатов на весы безмерной вины Поттера. Профессор умер так, как будто это было его личным выбором. И освобождением — от долга Альбусу и мести Волан-де-Морту, от любви к Лили и ненависти к Джеймсу… С родителями разговора тоже не получалось. Гарри их совсем не знал и, даже глядя на фотографию, не мог представить, что ответят ему на тот или иной вопрос эти двадцатилетние счастливые люди с веселым малышом, которым он, кажется, никогда и не был… А вот, что мог сказать Северус — очень даже представлял! «Поттер, подберите сопли! Женитесь ещё раз. А, может быть, и не раз. Поклонницы, несомненно, гроздьями на Вас вешаются…» «Поттер! Что за проблема? Поменяйте род деятельности. Кем-то же Вы хотите быть? Не знаете? А Вы подумайте! Если это реально с Вашим количеством извилин…» «Мистер Поттер… Вы же не будете обвинять себя ещё и в аварии?! Потому что это уже не просто глупость, а настоящий бред сумасшедшего… Одержимого теми самыми мозгошмыгами, которых когда-то видела мисс Лавгуд…» Так что, как ни крути, а разговаривать он мог только с Северусом… Пусть профессор и не слышал, а ответные реплики были целиком и полностью вымыслом его самого нелюбимого студента. Хотя, может, и слышал. Гарри не знал, как осуществляется связь с тем светом. И, вообще, что там творится. Куда попадают волшебники после смерти? Родителей он тогда, в Запретном лесу, спросить не успел. Было ли их появление доказательством существования Рая? Или оно было доказательством помрачения его рассудка? Может быть, «после» ничего нет. Не зря же некоторые предпочитают остаться призраками… А, может быть, души колдунов растворяются в матери Природе. И, как истинные язычники, они оживают в Ней: в мощном кедре на опушке Запретного леса, в одиноком утесе на границе вересковой пустоши, в молчаливом вороне с черно-сизым оперением. Или умершие маги становятся маглами? Забывают свое прошлое и ведут вполне приличный образ жизни. Женятся, заводят детей, пишут книги или играют в фильмах. Танцуют, смеются, любят. Не думая о Темных Лордах и безмозглых взъерошенных Спасителях магического мира. Мальчик-который-выжил-но-так-и-не-научился-жить не знал ответа на этот вопрос, как не знал его никто… В жизни надо было что-то менять. Сегодня утром Гарри это понял. И пришел сюда, чтобы поздравить профессора с прошедшим днем рождения и поговорить. — Знаешь… я ведь попрощаться зашел. Уеду куда-нибудь, наверное. Я так нигде и не побывал, хоть собирался. Вот теперь, может быть… Он помолчал. — Северус… я… скучаю по тебе… По твоей брови изогнутой. И презрительной ухмылке… По голосу, которым ты говорил мне одни только гадости… И черной мантии, пахнущей незнакомыми травами… Гарри слабо улыбнулся. — Да, понимаю, я болван, и мне все травы незнакомы. Но порой снится этот запах — слегка горьковатый, пряный и какой-то прохладный. И тогда я не хочу просыпаться… Голос едва заметно дрогнул. — Ты меня не слушай. Это я … Просто… Сегодня что-то тревожно с утра… Извини. Я как всегда… страдаю косноязычием, ты говорил. Пойду, наверное… С днем рождения, Северус, где бы ты ни был… Прощай… Гарри погладил черный камень и поднялся. Он шел к воротам кладбища, не оборачиваясь и ускоряя шаг. За его спиной вспорхнула с ветки небольшая птица и на могильную плиту осыпались крохотные льдинки, похожие на слезы… *** Лондон светился огнями. Однако было как-то удивительно тихо. Обычно в это время город уже начинал свою вечернюю жизнь и выплескивал на улицы романтичные парочки, веселые компании и хмурых подвыпивших одиночек. Поттер и сам бывал таким иногда. Но не сегодня. Когда гриффиндорцы принимают решения, они не сворачивают с прямого пути. Его путь привел сначала в аптеку. Гарри плохо спал последний год и почти не мог обходиться без снотворного. Обычного магловского снотворного — оно пока помогало. А потом можно будет сходить в Мунго. Или не ходить. В очереди перед ним стояли две девушки. Кажется, у них что-то случилось: глаза у обеих были красными, и одна не переставала всхлипывать. Как ребенок, который слишком долго плакал над своим огромным горем. В детстве ведь любая беда кажется огромной. Но у этих людей горе было, видно, в самом деле, немаленьким. Настоящим. Разве красивые девушки позволяют себе показываться на улице в таком виде? Без макияжа, зареванные. Да и покупали они что-то успокоительное. На выходе Гарри догнал их и, придерживая дверь, увидел, что одна из девушек опять начала тихонько плакать. Сквозь всхлипы еле пробивались слова: «Как же так… Как… Алан…» Вторая гладила ее по спине, сама едва сдерживая слезы. У Гарри сжалось сердце. То ли от сострадания, то ли от смутного чувства, всколыхнувшегося в глубине подмерзшей и уставшей души. «Алан… Алан...» Он судорожно пытался вспомнить, что может значить для него это имя, и остановился, будто ударившись о невидимую стену, когда увидел его за стеклом газетного киоска под фотографией в траурной рамке. Неподвижной магловской фотографией — застывшей, как и сердце изображенного на ней человека. Придя домой, Гарри долго сидел в гостиной, не раздеваясь и перечитывая снова и снова одни и те же слова: «Он подарил нам Северуса Снейпа и сегодня ушел вслед за ним…» А со снимка смотрели пристально и лукаво внимательные глаза незнакомого мужчины с таким удивительно знакомым прищуром… Глядя в затухающее пламя камина, Поттер думал: «Куда уходят маглы после смерти? В небытие? В Рай и Ад? Кто что заслужил, видимо». Гарри почему-то был уверен, что если Рай существует, мистер Рикман попадет именно туда. Минуя Чистилище. И в том, лучшем, мире, где неважно, маг ты или магл, шпион или лицедей, обязательно встретится с профессором Снейпом, и они поговорят. О зельеварении и театре, об Уильяме Шекспире и барде Бидле, о том, что же сильнее — Любовь или Смерть… Гарри же будет жить, как жил — хоть в Англии, хоть в Бразилии — бродя по дому небритым и в мятой майке, путаясь в числах и забывая поесть. Лишь во сне ощущая тот родной до слез аромат трав, Хогвартса и надежды. Белая упаковка со снотворным и стакан воды ждали его на тумбочке. Ему так хотелось выспаться… Пустая коробка выпала из руки, когда он, наконец, сомкнул глаза и, медленно уплывая в темноту, почувствовал слабое дуновение и тот самый запах — слегка горьковатый, пряный и какой-то прохладный… *** В этот раз белого тумана не было. А очки были. Они давили на переносицу, когда Гарри очнулся в темной спальне, лежа на кровати и ощущая на запястье теплые пальцы. Глаза открывать он не хотел. Будет спать всю жизнь. Или смерть, если это она. И чувствовать тонкие пальцы, и тихое дыхание, и запах трав, напоминающий о том, кого семнадцать лет назад Гарри похоронил и с тех пор не переставал оплакивать. Даже когда смеялся. Однако спать ему не дали. Пальцы пропали, и Гарри, возмущенно вздохнув, открыл глаза. Негромкий «Люмос» заставил его прищуриться. Яркий огонек светил прямо в лицо, и мужчина ничего не увидел. Но зато услышал голос. Тот самый голос, который говорил ему всегда одни только гадости. — Мистер Поттер! Что Вы придумаете в свое оправдание на этот раз? — Северус… Все ещё не веря, не понимая, но чувствуя, как его захлестывает волной надежды и покоя, Гарри спросил: — Ты был маглом?.. — Мерлин… И что я ожидал услышать?.. — устало выдохнул профессор Снейп. — Безмозглый гриффиндорец… Долго ещё я буду спасать Вашу жизнь? Гарри улыбнулся. — Думаю, всегда, сэр. Всегда…