Ветер стих

      Ветер лишился голоса.       Мгновение назад он отчаянно выл в вышине и обрушивался с небес ледяными иглами дождя, проникающими под кожу сквозь мышцы и кости к самому сердцу. До боли живому, трепетавшему в наполовину деревянной грудной клетке и позволявшему человеческой руке чувствовать тяжесть оружий, а лицу – удары бездушных капель.       Мгновение назад прямо над ними сверкали молнии, тяжелые тучи громоподобно смеялись, поглощая камни, деревья, людей. Распадаясь на клочки угольно-черного тумана, они ложились на плечи воинов и медленно, словно яд, обхватывали тела, завлекая в глубины обрушившейся на мир ночи. Сасори был уверен, что не увидит на рассвете тел и не получит ни одного достойного экземпляра для своих кукол – гроза пожрет всех.       Мгновение назад на плато бушевала битва. Впервые за много лет бесстрастный кукловод чувствовал такую ярость, такую жажду крови, такую прожигающую душу боль, что сердце рвалось из груди, и лишь многолетняя выдержка позволяла крепким пальцам не дрожать. Каждое движение и каждый взгляд были полны решимости и гнева, и с каждым разрубленным надвое смертоносной марионеткой телом кровожадная улыбка удовлетворения искажала губы. Он не позволит никому отнять у него последнее, во что верит.       Недели, месяцы, годы назад все было иначе. Были бескрайние пески, горячие, живые, всесильные, но безмолвные, похоронившие себя в вечности собственного спокойствия. Были сражения и реки крови, протекавшей сквозь его пальцы, въедавшейся в душу, обагрившей имя. Обманы, предательства, боль. И смерть посреди пустыни, пожиравшей души своих верных сынов.       Он был изгнан из родного селения. Обманут, оклевещен и выброшен, как старый затупившийся нож, отслуживший свое. Но лезвие было вновь отточено горячим ветром и шершавым песком пустыни, выпустившей на волю того, чье имя приводило в трепет суровых воинов Суны. Он поглощал каждого, кто вставал на пути, как делала это мать его народа, даровавшая ему жизнь.       Пустыня каждый день захватывает новые земли. Пески наступают, сантиметр за сантиметром, пожирая все, чего коснутся, и не остановятся, пока не иссушат весь мир. Души ее детей столь же безжалостны, уничтожая то, к чему стремятся, и упиваясь наступающей тишиной.       Сасори заметил жажду в глазах молодого Казекаге, когда хотел погубить юношу также, как Четвертый правитель Суны когда-то погубил самого кукловода. Акасуна не был политиком, не стал бы лидером, что сможет поднять народ на величайшее сражение мира, но увидел должную силу в сыне того, кто оказался недостоин править селением. Увидел в светло-зеленых глазах Гаары Сабаку-но за маской доброты и сочувствия соседним селениям неугасаемое желание показать истинную мощь пустыни, распростертой в их сердцах, во взгляде его брата – силу и стать настоящего воина Сунагакуре, готового идти до конца ради разрушения границ, пытающихся сдержать могущество жара и ветра. Увидел коварство и грацию покоривших его сердце песков в усмехающейся сестре правителя, что сказала «Попробуем» в ответ на спонтанное, безумное, жестокое предложение преступника.       Ветер лишился силы.       Мгновение назад трепавший полы разорванного плаща, сбивавший с ног и пробиравший до костей, он превратился в бестелесный призрак, исчезнувший в прошлом как забытое воспоминание. Шум грозы пропал, как пропадает последний луч солнца за горизонтом. Наступившая тишина оглушила, но в следующую секунду мягко стекла по телу, вернув миру цвета.       Мгновение назад рядом с ним, спина к спине, сражалась она. Красивое светлое кимоно заляпано кровью, праздничная прическа растрепалась, но в глазах горела решимость. А на губах – тонких, со смазавшейся нежно-розовой помадой, соблазнительно приоткрытых в пылу драки – безумная улыбка необъяснимого удовольствия. Она обернулась, встретившись с ним взглядом, в следующий же момент взмахивая огромным веером и высвобождая рвущуюся наружу безграничную мощь стихии, но он успел увидеть в ее блестящих, как аквамарины, глазах неутолимую жажду и безграничное счастье. Как долго ее сковывали законы, держали стальными цепями обязанности, сдавливали голову затягивающие на лице маску веревки? Наверное, всю жизнь.       Недели, месяцы, годы назад она была пленницей. Красивой куклой на витрине жизни, плоским персонажем безгранично скучной и отвратительно-банальной истории, заменимым элементом чужой политики. Темари Песчаная строго отчитывала своих воинов за провинности и закатывала глаза при опозданиях ленивого советника Хокаге, между делом посылая ему призрачные улыбки. А затем ночи напролет смотрела в зеркало в ванной, с ненавистью сжимая пальцы на краях раковины, пока Сасори нарочито медленно проводил старой мочалкой по плечам и спине, смывая дорожную грязь, и умело делал вид, что не видит терзаний куноичи. Сколько раз он мог протянуть руку и, нежно коснувшись ее щеки, сдернуть эту маску, выбросив прочь лицемерие и ложь, позволив ей вдохнуть полной грудью и сделать то, что так хотелось… Но это противоречило плану. А план был их жизнью, нитью, связывающих два столь разных мира.       Ее братья умели ждать. Держаться в тени и появляться на сцене в тот необходимый момент, когда сценарий общей жизни совпадал с их продуманной стратегией. Говорить те слова, что от них ждали, и почти не лицемерить – лишь скрывать ликующий, зловещий хохот и безграничное презрение к жалким отбросам Конохи, Кири, Ивы и других деревень. Быть героями войны и рыцарями в сверкающих белых доспехах, чей блеск как выгодно таил от слепцов, заполонивших мир, истину. Ее братья умели ждать, ведь у них было на это время.       Недели, месяцы, годы назад они вчетвером сидели в уютном подвале мастерской Канкуро. Величайшие войны пустыни, замыслившие чрезмерно дерзкое дело.       «Это просто безумие», – качала головой Темари, принимая из рук Сасори бокал с вином.       «Зато сколь соблазнительное», – отвечал кукловод, чувствуя давно угасший жар в каменеющем сердце.       Темари смеялась и с наслаждением рассказывала, как мечтает стереть пафосные, глупые лица легендарных Хокаге со скал Конохи, а Гаара, прикрывая глаза, говорил, что ради такого можно и дальше терпеть осточертевшие всем выступления Наруто, слепо уверенного, что в память о прошлом Казекаге считает его своим другом. Этот спектакль смешил. Песчаники пили вино и зло шутили над теми, кто считал их союзниками и товарищами. Сухой жаркий ветер, запертый в их сердцах, рвался на волю, и лишь теперь, когда зов песков был услышан, они чувствовали себя на месте.       Какой смысл в мировом господстве? Какой прок от разрушения так долго строившихся устоев? Даже Сасори, много лет проживший среди преступников, не знал ответа. И не хотел знать. Пустыня в их душах требовала новые земли, новые жертвы и свободу.       Темари флиртовала с увлекшимся ею Нара, а ночью смотрела в красивое лицо зеленоглазой девушки и ненавидела кандалы их безумного плана, маску с лукавой улыбкой и овалами зеленого стекла, отражавшего лишь малую часть ее пустынной души.       Ветер лишился жизни.       Мгновение назад он пробивал сердца синоби и упивался их криками и слезами. Смеялся в лицо растерянным воинам Конохи, обдавал леденящим душу жаром кожу и обращался пылающей агонией бытия, обрушивающейся на землю ударом слепящей молнии. Разрывал в клочья стремящиеся к гибели тучи и обливал их прозрачной кровью поле битвы.       Мгновение назад Сасори видел изумленные, недоумевающие взгляды плохо вооруженных людей в праздничных нарядах, идущих на свадьбу одного из героев селения, и вспоминал счастливую улыбку невесты, вонзающей нож в горло жениху, когда тот, заметив считавшегося давно убитым преступника, поджидавшего гуляющую перед церемонией праздничную процессию, благородно закрыл девушку своей спиной.       Он думал, что все будет не так. Хотел усмехнуться в лицо наивного парня, посмевшего поверить, что сможет хоть чем-то заинтересовать гордую дочь пустыни, и голыми руками вырвать вместе с его маленьким, тщедушным сердцем ту, что должна принадлежать лишь ему. Но Темари, как всегда, все решила сама.       Недели, месяцы, годы назад он пробирался в Суну прямо под носом стражников, давно забывших, что значит «быть сыном пустыни», преодолевая желание накормить пески их бесполезной кровью. Он был мертв для всех, кроме троих молодых людей, очарованных той же безумной мечтой, что поселила в сердце мать его народа, когда-то столь прекрасного и ныне погибающего, как древняя цивилизация. Но ненадолго, нет. Пока жива пустыня, живы и ее дети, вдыхающие с сухим горячим воздухом ее идеи.       В ту памятную ночь Сасори обсуждал с Казекаге план ближайших действий. Канкуро выстругивал на станке заготовку для очередной куклы, периодически прерывая беседу дельными комментариями, а Темари молчала, задумчиво изучая отсветы свечи на стене. Когда братья ушли, позволив Акасуне заняться ремонтом протезированной руки, она выплыла из тени, как призрак, коснулась его холодной щеки длинными тонкими пальцами и медленно обвела взглядом темное помещение.       – У тебя идеальные пальцы для кукловода, – бесстрастно заметил Сасори, чувствуя легкую дрожь от прикосновения теплого тела. Уже много лет он позволял касаться себя только песку и ветру.       – Увы, переучиваться поздно, – пожала плечом Темари, запуская пальцы в кроваво-красные волосы мужчины.       Она все решила сама. Это было забавно – единственная девушка в их скромной компании завела бурный роман с единственным мужчиной, не являющимся ее родственником. Канкуро так и сказал, застав их однажды полураздетыми на кожаном диване в мастерской:       – Банально.       Темари запустила в брата оказавшейся под рукой стамеской и жарко поцеловала любовника, даже не проверив, достиг ли снаряд цели. Сасори в тот миг подумал, что убил бы молодого кукловода на месте, не будь тот важным членом команды, а затем усмехнулся, понимая, сколь смешон в этой лжи самому себе.       – Я работать пришел, – предупредил Канкуро, словно проверяя, достигнут ли его слова ушей увлекшейся пары.       – Плевать, – тихо шепнул Сасори, спускаясь поцелуями по шее девушки и обращаясь не к нарушителю их уединения.       – Верно мыслишь, – усмехнулась Темари, бегло проводя пальцами по покрытой шрамами груди мужчины и резко открывая руку, едва коснувшись деревянной вставки. – Ненавижу твои протезы.       – Я тоже, – откровенно признался Акасуна, впервые осознав, сколь мешают ему поддерживающие жизнь искусственные элементы.       Он позволил девушке завалить себя на спину и, оседлав его, до боли сжать крепкие плечи. Левая рука еще с детства была заменена на деревянный аналог, не ощущая ничего, кроме легкого тока чакры, но правая за двоих прочувствовала силу тонких женских пальцев и раздражение неудовлетворенной результатом возлюбленной.       – Выкручивайся как знаешь, но я хочу тебя живого, – жарко шепнула Темари, касаясь языком губ мужчины и через мгновение страстно целуя.       – Выкручусь, – пообещал Акасуна, медленно проводя руками по обнаженным бокам девушки и чувствуя, как под правой ладонью бьется ее горячее сердце. – Убью тысячи, миллионы, но найду конечности, что будут тебе по нраву. И способ забрать их себе.       Канкуро, качая головой, ушел, заявив наутро, что для работы ему был нужен покой, а Гаара тихо спросил Акасуну, зачем ему это. Мужчина на миг замер, затем бросил короткий взгляд на читающую какие-то бумаги Темари и шепнул:       – Мы – пустыня.       Недели, месяцы, годы назад он, очарованный смертельным спокойствием песков, украшал их алыми цветами, рожденными из тел неверных. Его взгляд был мертв, улыбка – искусственна, душа – суха, а сердце окаменело. Он вырезал из трупов внутренности и превращал бесполезные куски мяса в идеальные оружия, становясь смертельно опасным в своем спокойствии. Словно песок, рассыпанный на многие мили вокруг, он обжигал каждого встречного своим ядом, но, достигнув предела, не мог развиваться дальше.       Чтобы двигаться, песку нужен ветер.       Ветер лишился духа.       Мгновение назад, проникая отравленным кислородом в легкие сражающихся синоби, он громоподобно смеялся, наслаждаясь мучениями обманутых, ненавидимых соперников. Разрезал тела и души саблями-когтями, швырял еще живых людей в грязь, заставляя захлебываться смешанной с песком дождевой водой. Играючи сбрасывал воинов со скал и, обрушивая камни, стирал гордые лица названных кем-то великими Хокаге.       Мгновение назад Темари взмахнула веером, и отчаявшаяся, обезумевшая от горя Ино, дрожащими руками пытавшаяся залечить рану на горле мертвого Шикамару и ронявшая слезы на грудь не ответившего на ее чувства друга, поплатившегося за глупое, неподобающее его статусу увлечение, скрылась в туманной пропасти. Они были почти подругами. Почти, легко развеиваемое дуновением жаркого ветра и касанием жесткого и жестокого песка. Темари усмехалась, с каждым убийством сбрасывая с себя слой за слоем чужую кожу, и в глазах ее сгорало безграничное счастье наконец обретенной свободы.       Недели, месяцы, годы назад пустыня копила силы, собирая энергию для решающего удара. Ее мощь рвалась на волю, заражая своим безумием верных синоби Суны, и жаркими ночами обретала свободу в руках огрубевшего от одинокой жизни в песках мужчины и переменчивой, словно ветер, женщины. Но холодный расчет двух братьев, жаждущих большего, чем могло дать их положение, разорвал тонкую алую нить, связывающую воедино два столь разных, но нужных друг другу явления.       – Ты выйдешь замуж за Нара. Это прекрасный плацдарм для дальнейших действий.       Казекаге всегда мыслил шире, чем давал об этом понять, и такая мелочь, как личная жизнь родной сестры, не волновала ни его, ни Канкуро. Темари сказала об этом Сасори на рассвете, сидя на подоконнике у раскрытого нараспашку окна и, медленно расчесывая золотистые волосы, наблюдая за восходящим солнцем. Мужчина видел лишь темный силуэт со слепящим ореолом и никак не мог понять, о чем речь. Но это не мешало ему строго ответить:       – Разумная мысль. Заглушим Коноху изнутри – и дальше все пойдет как по маслу.       Девушка согласилась и попросила передать покрывало. Когда ее холодные пальцы коснулись его горячей ладони, он вдруг вспомнил, что хотел сообщить еще вчера, но не успел – столь жадно она набросилась на него, не давая сказать ни слова и безгранично удивляя такой напористостью. Вспомнил – и промолчал. Ведь его живое тело ей больше не понадобится, и заготовки можно пустить на бесполезные марионетки.       План, бывший их жизнью, вдруг сделал столь резкий поворот, что земля ушла из-под ног. Но ведь они оба хотели лишь власти и свободы. Не друг друга.       Утром Сасори ушел один, не попрощавшись ни с братьями, ни с девушкой. Он и так знал свою роль в их системе.       Ветер стих.       Дождь продолжал барабанить по телу, молнии сверкали, гром гремел, как и мгновение назад. Но ветер стих. В одну секунду, словно ничего не было. Ни счастливого смеха, ни радостного взгляда, ни окрылявшего обоих чувства свободы. Даже жажда сражений и убийства, переполнявшая их и дарующая пьянящую независимость, исчезла в прошлом мгновении.       Лицо Учихи Саске непривычно искажено. Катана падает из его руки, и мертвое тело летит в пропасть, а вслед за ним – смертоносная марионетка, разрубившая парня надвое. Сасори чувствует, как обрываются нити чакры, как рушится сложная система контроля кукол и как оружия безжизненно оседают на землю.       Где-то вдалеке стоят Канкуро и Гаара. Они не шелохнулись с самого начала побоища. Это – не по плану, как, впрочем, и помогать презираемым синоби Конохи. Забытые всеми, они наблюдают за тем, как песком и ветром стирается история, как их сестра обрекла все на погибель.       Но лучший план – импровизация. В пустыне всегда импровизируешь.       Сасори опускает глаза и смотрит на прижавшуюся к его груди Темари. Ее голос, ее сила, ее жизнь – все это утекает сквозь его деревянные пальцы, зажимающие рану от катаны Учихи. Катаны, прорезавшей насквозь ее и его тела.       В кажущихся сине-зелеными, как отражающее грозовое небо море, глазах девушки застыло легкое изумление. Она не успела испугаться, понять, что делает. Просто рванулась в сторону, чтобы закрыть уязвимую, живую часть его тела. На губах, отчего-то насыщенно-алых, очаровательно-безумная усмешка эйфории битвы сменяется незнакомой, нежной, теплой, как лучи солнца на рассвете, улыбкой.       Сверкнувшая молния окрасила тучи красным.       Сасори покачивается, но неживая нога прочно стоит на земле, словно суставы заклинило. Это хорошо. Он не должен позволить ей упасть.       Белое рваное кимоно становится все краснее, полустертые от времени алые облака плаща разрастаются, поглощая черную ткань. Густая горячая кровь мощным потоком льется из ран, словно мечтая сбежать из бренных тел. Они никогда не были столь близки, как сейчас, когда невозможно различить, где вытекает ее жизнь, а где – его.       Сасори чувствует, как тело Темари тяжелеет, повисая у него на руках, и крепче прижимает ее к себе. Все же он – наполовину кукла, и мертвое тело послужит на пользу живому. Она не упадет. И не падает. Просто соскучилась по крепким и искренним объятиям, которых у них никогда не было.       Темари закрывает глаза, утыкается лбом в обнаженное в пылу битвы, исцарапанное плечо Сасори, и он чувствует, как нечто холодное, не похожее на липкую кровь, стекает вниз, к самому его сердцу. Он хочет произнести хоть что-то, но сипло кашляет, и алые брызги застывают на ее песчано-золотистых волосах.       Живая рука дрожит. Наверное, опыт – не все, что нужно для спокойствия в битве. Наверное, ярость пустыни оказалась сильнее, и тело уже не может сдержать ее, контролируя пробужденную разумом жажду свободы. Наверное, гнев на тех, кто посмел пленить могучую волю ветра и песка, находит свое отражение в таком странном жесте.       Сасори хочет усмехнуться, понимая, сколь смешон в этой лжи самому себе, но не выходит. Страх потерять свою пустыню, свой ветер, дарующий жизнь, постепенно уходит, уносимый алыми вспышками молний, играющих где-то за горизонтом сознания. Он тепло улыбается и поворачивает едва шевелящейся правой рукой лицо Темари к себе. Вглядывается в правильные, строгие черты, осторожно стирает с мертвенно-бледных, соблазнительно приоткрытых губ кровь и хочет сказать то, что не говорил никогда. Что любит.       Где-то там, далеко, Гаара наверняка уже опутывает песком седьмого Хокаге, который обнаружит подставу слишком поздно, чтобы спастись даже будучи самым могущественным джинчурики. Где-то там Канкуро призывает свои марионетки и, сосредотачиваясь на том, что рассказывал ему Акасуна, принимает правление над брошенными и уже не нужными легендарному Скорпиону Красных Песков куклами. Где-то там, где мгновение назад шла битва, где воет ветер и гремит гром, сорвавшийся безумный и совершенно бессмысленный план обратится в смертоносную импровизацию великих сыновей пустыни.       А здесь ветер стих. Алый рассвет вырывает знакомую фигуру из мрака мира. Кровь мужчины и женщины сливается воедино на мокром песке. Слишком пресные слезы текут по измазанным щекам, уже не смешиваясь с каплями дождя.       Сасори хочет сказать, что любит – не пустыню, на алтарь которой положил свое сердце, а ее смелую, гордую дочь, всю жизнь рвавшуюся к ведущей к разрухе свободе, но скованную цепями обязательств и глупой человеческой морали. Что все-таки любит Темари, а не призрачную цель, к которой так приятно было идти и которую так больно настигать.       Но даже у неживого тела есть предел – дерево надламывается от перегрузки. Сасори лишь крепче прижимает Темари к себе, веря, что она слышит, и шепчет заветные слова, не зная, что их тела уже летят в пропасть.