Грязнуля

Из квартиры Виталика и Оксаны я выкатился как угорелый, даже не думая разговаривать с другом и его женой и по ходу движения с досадой отметив, что дверь-то, оказывается, Виталик на ключ не запер! Мне было страшно, но вместе со страхом во мне шевелилась злость на Виталика, хоть я и понимал прекрасно, что никакой его вины в том, что происходит со мной, нет точно. Сам дурак – думал я, – поленился запереть дверь? Так пусть теперь мучается! Волна злых мыслей на какое-то мгновение перекрывалась страхом – а вдруг эта дрянь меня преследует и у Виталика не останется, если я к нему не вернусь? Вдруг она теперь будет ходить за мной по пятам куда бы я ни пошёл? Надо будет позвонить Виталику. Завтра. Чтобы наверняка. Если у него всё будет в порядке дома, то тогда да, мне звезда пришла. Если же нет… если его квартира превратится в такую же кошмарную помойку, какой стала моя, то… Что будет в этом случае я подумать не успел, потому что пришёл на работу – и тут же пришлось втягиваться: Вера из бухгалтерии наткнулась на меня можно сказать на пороге и сразу же начала кричать, потрясая у меня под носом ворохом бумажек. Честно говоря, я не сразу сообразил, что она от меня хочет. Раньше я её побаивался, старался избегать, но теперь я был почти рад этой пунцовой от излишнего здоровья бабище. Уж лучше она всю оставшуюся жизнь, чем то, что творится в моей квартире. И в моей жизни. Оказалось, что нужно всего лишь переделать несколько накладных. Я даже заулыбался, чем несколько смутил валькирию из бухгалтерии – мне кажется, она мою улыбку видела вообще первый раз за всё время совместной работы, – схватил накладные и помчался в кабинет. Работать. Не думать. Полностью занять голову всей этой ерундой, за которую я получаю деньги. День проскочил как-то совсем незаметно. Я поднял голову от стола и обнаружил, что за окнами прилично темно, а в кабинете я почти один. В дальнем углу красила губы Маша, потешно поворачивая голову. Я уже приготовился пошутить что-нибудь, такое у меня хорошее было настроение, но неожиданно вспомнил, что сегодня не ел и не пил вообще ничего. Маша поднялась со стула, подхватив сумочку, и неторопливо, как-то, что ли, царственно пошла к выходу. И совершенно спокойно выключила весь свет в кабинете. Словно кроме неё здесь не было ни души. Я подскочил, задел степлер левой рукой, степлер покатился через стол, на ходу ударился о кружку и, наконец, свалился на пол. Наделав приличного шума. Маша, ничуть не смутившись, включила свет. – Ты остаёшься? – Она задала вопрос, не поворачивая головы в мою сторону, будто бы я был болен какой-то специальной чумой, передающейся посредством взгляда. «Неужели что-то чувствует?» – содрогнулся я. – Да, поработаю ещё. – Я почти сел на место, но тут же встал снова. – Скажи, пожалуйста, гардеробщице, пусть закрывается, я заночую. – Вообще-то нельзя. – Маша всё так же не смотрела в мою сторону. Меня начинала бесить эта её новая манера общения. Раньше она себя так не вела. Смотрела прямо в глаза с откровенным презрением, но всё-таки смотрела! – Я поговорю завтра с Павлом Витальевичем. Расскажу ему, – сказал я и тут понял: она ждёт, чтобы я начал упрашивать. Вот сука. – Пожалуйста. – Верхний свет не жги. Включи настольную. И чайник не включай, он жрёт много. – Маша клацнула ногтем по выключателю несколько раз. У меня от этого звука во рту стало горько, а живот скрутило. Я уже слышал его, совсем недавно. У себя дома… – Гардеробщице скажу. – Маша щёлкнула выключателем и вышла, не закрыв за собой дверь в кабинет. – До завтра! – выкрикнул я вслед Маше, но ответа не услышал. Как только затихли каблуки на лестнице, я в неожиданном бешенстве бросился к двери и захлопнул её с несколько чрезмерным усердием. Звук от удара гулко прокатился по коридору. В почти полной темноте я пошёл к своему столу. В окна долетал тусклый свет далёких фонарей на проспекте, но он скорее мешал, чем помогал видеть. Ногой я задел степлер. Тот проехал по полу с неприятным звуком и замер. Замер и я. В здании было очень тихо. Гардеробщица тётя Саша наверняка уже запирает свои владения, тихо матеря мою одинокую куртку на вешалке. Во всём корпусе, скорее всего, никого больше нет. Только я. И сторож на проходной, вспомнил я. Точно. Сторож. Если что, можно будет пойти к нему, подумал я с какой-то детской надеждой на защиту. «А есть ли у него пистолет?» – размышлял я, включая настольную лампу и хватаясь за электрический чайник на общем столе. «Должен быть», – успокоил я себя. Чайник был пуст. За водой нужно идти в туалет. Заодно и мочевой пузырь опорожню. Я же сегодня ни разу в туалет не ходил! До меня вдруг дошло, откуда эти неприятные ощущения внизу живота. Я, оказывается, дико хотел по-маленькому. Света в коридоре не было. Только в самое дальнее торцевое окно заглядывал какой-то чахлый источник фотонов – луна, что ли? Идти как раз к этому окну, в самый конец коридора. Я щёлкнул выключателем, но привычного жужжания ламп дневного света вслед за щелчком не последовало. Выключатель был, кстати, какой-то на ощупь не очень приятный – помадой его, что ли, кто-то вымазал? Я посмотрел на пальцы, но ничего толком не увидел. Потом зачем-то вспомнил вой, от которого так спешно сбежал к Виталику. Зря вспомнил. Эта помада на выключателе наверняка никакая не помада. А жир. Или… Тьфу ты! Я не стал продолжать мысль и решил идти вперёд стремительно, напевая вслух. Невыносимо хотелось справить малую нужду. Я пошёл вперёд, мыча под нос эту новую, толком мной не расслушанную странную песню про штаны и лабутены и агрессивно размахивая чайником… В метрах семи от торцевого окна кто-то лежал. Освещённый, может, и не очень хорошо, но всё же вполне различимый. Кто-то чёрный и длинный. Я заткнулся на полуслове и встал на месте. Так или иначе мне придётся к нему идти, даже если я захочу тупо отсюда сбежать. Выход с этажа только один. И он за лежащим – справа, а туалеты – слева. Этаж хоть и второй, но потолки высокие. Прыгать вниз где-то с десяти метров я не хотел совсем. Да и решётки на окнах. Я глубоко вздохнул. То, что лежало впереди, продолжало лежать и не двигалось. Кто-то уронил куртку и так и оставил? Вряд ли. Тогда что это? Что-то очень чёрное и слабо похожее на человека. Я переставлял ноги медленно-медленно, стараясь не издавать ни звука, что было глупо, если учесть, сколько шума я наделал почти только что. Я уже практически успокоил себя, что это чья-то рабочая роба, в спешке брошенная на пол и забытая, как вдруг эта самая роба подняла голову. Со странным звуком, похожим на скрип и стон одновременно. Я чуть не задохнулся, остановившись. От напряжения у меня затикало в голове, казалось, что виски вот-вот лопнут. Я пытался сглотнуть, но во рту было горько и сухо – слюна отсутствовала напрочь. Я стоял и смотрел. И не мог понять, что я вижу. Сначала мне казалось, что это человек. Вроде бы волосы, не очень длинные, свисают по краям головы. Если это голова. Потом мне стало казаться, что это собака. Большая чёрная собака, и это у неё не волосы, а уши. Потом я снова увидел в лежащей на полу фигуре всего лишь чью-то затвердевшую от грязи робу – если бы не голова! Которая поднялась от пола совсем чуть-чуть. Как только я сделал шаг назад, голова продолжила подниматься с тем же отвратительным стоном-скрипом. Я сделал ещё шаг, а голова поднялась ещё сильнее. Она уже была в вертикальном положении относительно лежащего на полу тела, но продолжала двигаться – и вот уже странно и страшно загнулась назад. Ни человек, ни собака так бы не смогли. А у робы просто не бывает головы. Я не выдержал и рванул к кабинету, едва не выронив чайник. Захлопнул дверь за собой и повернул барашек два раза. Отошёл от двери, после подошёл к ней опять и проверил. Да, запер. Я поставил чайник на стол. Руки тряслись. Я понял, что сейчас обмочусь. Дурацкую мысль – опорожнить пузырь в чайник – я с негодованием отмёл. На подоконнике есть большая кадка с фикусом. Его-то я и полью. Поливал я долго. Мне казалось, что стон-скрип в коридоре пропал, но как только закончила журчать моя струя, я тут же услышал его снова. Едва не хныча от досады, я посмотрел на окна. Чёртовы решётки. Как же хочется пить. Баррикадируя дверь диваном, я заплакал от ужаса и усталости. – Сука! – заорал я на дверь. – Уйди, сука! – и тут же замолчал, испугавшись собственного крика. Стон-скрип пропал. Но, не прошло и пяти секунд, как я услышал новый звук, не менее мерзкий. Такое ощущение, что по коридору кто-то бегал, стуча когтями по бетонному полу. И бегал не очень понятно где именно. Словно по всему коридору сразу. Может быть, нужно всё-таки кричать как можно громче? Чтобы услышал сторож? А если не услышит? На проходную можно позвонить, сообразил я едва способным думать мозгом – и бросился к телефону. Схватил трубку, но она выскользнула из моей ладони и улетела в стену, с треском расколовшись. В кабинете работала только настольная лампа, но даже при её свете я заметил, что на ладони моей жир и… волосы. Я побежал к выключателю и нажал. Лучше бы я этого не делал. Буквально всё вокруг было измазано чем-то бурым – словно бы раздавленной свиной печенью. И волосы, волосы!.. «Волосня» – вспомнил я неприятное слово, прозвучавшее сегодня утром из уст Виталика. Это слово подходило как нельзя кстати к той гадости, которая была на всём. Даже на салфетках, которыми я хотел вытереть руку. С моей настольной лампы свисал кусок какой-то дряни, похожей на бледную кожу. А потом упал на одну из накладных. И тут же в дверь что-то затюкало. Стремительно нарастала выедающая глаза вонь. Тюканье породило в моей голове странную картинку: собачья голова с выклеванными глазами свисает с грязной верёвки и беспорядочно стукается о дверь, задевая поверхность наполовину вывороченным клыком. Взвизгнув, я отскочил от двери к одному из окон и забрался с ногами на подоконник, хлопая по карманам штанов в поисках мобильного. Звонить ментам. В МЧС. В скорую. Куда угодно. Только пусть выковыряют меня отсюда. В психушку – лишь бы прекратить всё это. Но мобильного в карманах не оказалось. Да, точно. Штаны-то не мои. Телефон остался у Виталика. Трубку городского я расхерачил. Осталось или кричать, или вылезать через окно. Но решётки! Тюканье превратилось в поскрёбывание. Очень и очень неприятное поскрёбывание. Я встал на подоконнике высокого окна в полный рост и схватился за ручку. Старая рама захрипела, не желая поддаваться, стекло затряслось, но правая створка окна в итоге распахнулась. Я посмотрел на улицу за решёткой. Там было темно и холодно. Фонари на проспекте больше не горели. Когда я обернулся, чтобы посмотреть на дверь, с потолка упало что-то большое и бесформенное – с оглушительным чавкающим плюхом. В ту же секунду погас весь свет вообще – даже настольная лампа. Я запретил себе думать. Просто навалился на решётку всем телом. И выпал вместе с решёткой в окно.