***
Здоровая рука тряслась от озноба. Михаил Богданович только тихо молился о том, чтобы она случайно не опрокинула чернильницу. — Я прошу прощения, — тихо сказал Барклай. Ему было стыдно и даже противно за то, что он задремал над бумагами, несмотря на то, что рядом сидел начальник штаба. Ермолов улыбнулся настолько мягко, насколько это позволял устав. Михаилу Богдановичу стало не по себе от этой улыбки, которая обычно своим очарованием брала любые редуты человеческих сердец. Уж слишком редко начальник штаба в его обществе принимал дружелюбный вид! — Вам бы отдохнуть, Михаил Богданович. Мы ведь почти закончили… — тихо, будто сообщая какую-то тайну, сказал Алексей Петрович. — Да? А бумаги из министерства? — Вы всё сделали час назад, будьте покойны. Барклай попытался поправить плащ, который спасал его от озноба, но руки ему не подчинялись: лихорадка брала верх. Эта немощность вконец разозлила его. Был бы здесь Левенштерн, его старший адъютант… Но нет, рядом сидел этот лев с огненными серыми глазами, он уже собирается прыгнуть на беззащитного больного… Перед лицом промелькнул зелёный рукав. Тепло чужих рук, возвращающих плащ обратно на плечи. — Вам бы отдохнуть, Михаил Богданович. Барклай поморщился. Он вовсе не болен, это сейчас пройдёт, как проходило и раньше. — Благодарю, Алексей Петрович. Но я вовсе не устал. Ермолов улыбнулся ещё раз. Только эта улыбка была ещё более мягкой, чего вовсе не ожидаешь от огромного человека в форме, который открыто строит против тебя различные козни. Михаила Богдановича начала одолевать тревога: кажется, он начал поддаваться знаменитому очарованию своего начальника штаба. Генерал уже приготовился отражать следующую атаку, но тут Ермолов неожиданно встал и, собираясь уйти, неожиданно бросил: — Поужинайте сегодня, пожалуйста. Улыбки не последовало. Только глаза вдруг преобразились: они стали похожи на дым из печной трубы, на тот самый дым, который ты видишь, когда по морозу спешишь домой, где тебя уже давно ждут.***
Удивительно зелёная трава шуршала под лапами дивного говорящего льва, который помогал внезапно заблудившемуся Михаилу. Лев постоянно уходил вперёд, долго вглядывался в магические пейзажи, которые Барклай и вообразить себе не мог, и возвращался назад, помня, что у человека рядом с ним больная нога. Горы сменялись лесами, леса переходили в равнины, и вот перед человеком и львом возникло небольшое селение. Барклай сам двинулся вперёд, как будто он уже бывал тут много раз. Дома напоминали ему Петербург, где сейчас жила его семья, но только один из них был ему знаком. Когда Михаил дошёл до этого ничем не примечательного дома, лев неожиданно с ним попрощался, сообщив, что на этой улице живёт один орёл, который приходится ему, говорящему льву, близким другом и чуть ли не братом, и к этому орлу он давно собирался сходить в гости. Прощаясь, они пожали друг другу руки, и Барклай с удивлением обнаружил, что в его ладони оказалась не пушистая лапа с когтями, а обычная человеческая кисть. Он смог различить в возникшем из неоткуда сером тумане только знакомую широкую спину в зелёном мундире.