Достоинство Месье

Бал у герцога Неверского удался. Уже светало, когда почетный гость (а именно, его королевское высочество герцог Орлеанский без супруги, которая – какая досада! – занемогла, но с неизменной свитой) наконец-то покинул сборище, заметно пошатываясь и заливисто хохоча, и с посторонней помощью погрузился в свою карету. И вот тут случилось недоразумение, неожиданно омрачившее приятно проведенную ночь: принц пожелал, чтобы шевалье де Лоррен сел в его карету (раз уж Мадам все равно нет!), а фаворит, напротив, собирался вернуться в Пале-Рояль пешком, ибо нет ничего хуже, чем когда ты выпил лишнего, а тебя еще и трясет в карете по мостовой. Поскольку Месье сам был сильно подшофе, он не снизошел к этим резонам и сначала упрашивал, потом принялся требовать, упирая на то, что вот прямо сейчас присутствие шевалье совершенно необходимо ему, и ни о каких отсрочках или компромиссах речи быть не может, и наконец просто затащил упирающегося сердечного друга в карету силой. Карета, однако, не трогалась. Дискуссия продолжалась. Шевалье предложил пойти пешком вместе. «Да вы издеваетесь!» – закричал принц, и еще какое-то время они развлекали расходящуюся с бала публику бурной ссорой. И вдруг, подобно грому среди ясного неба, из кареты раздался звук пощечины. Все притихли – и спутники принца, и хозяин с домочадцами, вышедшие провожать Месье. Все терялись в догадках, кто из двоих был, если можно так выразиться, давателем, а кто получателем роковой пощечины. А главное, никто не знал, что хуже и тяжелее по последствиям. Шевалье выскочил из кареты и, никому не сказав ни слова и ни с кем не прощаясь, просто растворился в рассветном сумраке. Пешком, как и хотел. Куда он пошел, осталось загадкой, ибо во дворце в то утро его не видели. Месье, вместо того, чтобы забыться сладким пьяным сном, рвал и метал. Найдите, найдите немедленно этого негодяя, это чудовище! Сейчас же приведите его сюда! Беспокойство, которое явственно проступало за благородным гневом принца, от которого сбежала любимая игрушка, намекало на то, что роковую пощечину дал все-таки Месье и теперь боится, что нанесенного оскорбления ему не простят и не вернутся вовсе. Полдень уже миновал, когда шевалье все-таки соизволил объявиться. Месье, когда ему доложили об этом, прекратил свои метания и даже лег в постель, но, разумеется, не для того, о чем можно было подумать, а с целью принять кающегося, импозантно возлежа на парадном ложе, окруженном позолоченной балюстрадой. И пусть этот мерзавец встанет там, за балюстрадой, и объяснит свое возмутительное поведение. Только в случае удовлетворительного объяснения ему будет позволено подойти ближе. Но шевалье не встал за балюстрадой. Он вообще не спешил предстать перед своим господином и, согласно донесениям слуг, проследовал сразу к себе. Задыхаясь от ярости, Месье спрыгнул с парадного ложа и, как был, в ночной рубашке и халате, бросился в покои фаворита, которые превосходили великолепием покои Мадам Генриетты и которых эта свинья, конечно, не заслуживала. Там он застал половину своего двора во главе с Эффиа, и все уговаривали шевалье пойти к его высочеству и помириться. Месье, в обычное время бывший самым очаровательным, снисходительным и щедрым господином, какого можно пожелать, в дурном настроении становился таков, что живые завидовали мертвым. Сразу начинались отставки и разжалования, отбирались привилегии и подачки, и, хотя по прошествии бури почти все возвращалось назад (иногда даже с утешительными прибавками), пострадавшие успевали пережить немало неприятных минут. Поэтому неудивительно, что приближенные умоляли шевалье поступиться гордостью и избавить себя и их от этого кошмара. Но шевалье не слушал и, стоя посреди комнаты, продолжал спокойно переодеваться при помощи своих камердинеров из залитого вином и перепачканного уличной грязью костюма в чистый и свежий. - Вон! – повелел Месье, обозрев эту картину. – Все вон! Мне нужно поговорить с шевалье наедине. Даже в том гневе, который владел им, он понимал, что еще одно публичное оскорбление, нанесенное шевалье, станет фатальным для их отношений, и поскольку не вполне ручался за себя, особенно при виде такой наглости, то благоразумно решил провести переговоры с глазу на глаз. Придворные, кланяясь, засеменили к выходу, но слуги шевалье продолжали в четыре руки застегивать на нем камзол с бесконечным рядом пуговиц. - Я что, – спросил Месье, – должен повторять дважды? Я сказал: убирайтесь все. - Мои люди, – снизошел до объяснений шевалье, – слушаются только моих приказов. - В этом доме все слушаются моих приказов, – напомнил Месье. – И вы тоже, любовь моя. Маркиз д’Эффиа вернулся неслышным шагом, взял обоих камердинеров под локти и вывел за дверь. Только в этот момент Месье заметил, во что оделся его любовник – в темный строгий костюм в испанском стиле, который французские модники предпочитали для дальних поездок. На ту же мысль наводили высокие тяжелые сапоги с квадратными носами. Собственно, эти сапоги и бросились в глаза Месье в первую очередь. Они невероятно шли шевалье. Какие же у него красивые ноги. Обладатель таких ног, пожалуй, может себе позволить много лишнего… Но куда он собрался? Неужели он уезжает? Как спросить его об этом, не роняя окончательно достоинства? И как уговорить остаться, не доходя до последних крайности (не ползая, например, по полу, и не обнимая эти сапоги)? Пауза все длилась и была ужасна. - Ну, хватит, мой дорогой, – заговорил наконец Месье с преувеличенной бодростью. – Я не могу ссориться с вами, вы это знаете. Простите меня, если я погорячился. Но и вы должны понять, что со мной нельзя обращаться так, как вы позволяете себе. Герцог Неверский был потрясен вашим поведением. Я – брат короля, мой дорогой. Не забывайте об этом. Вы должны… - …Слушаться ваших приказов, – договорил шевалье. – Я уже понял. - Хотел бы я, мой драгоценный, чтобы вы действительно поняли. - Давайте проверим? Прикажите мне что-нибудь. Месье знал его достаточно хорошо, чтобы сразу заподозрить ловушку. Но пойти на попятный, отказавшись приказывать, он не мог: это значило бы выдать шевалье полную индульгенцию на все дальнейшие грубые выходки. Ох, как бы сделать так, чтобы это недоразумение рассосалось само собой? На ум приходил только один способ. - Разденьте меня, – прошептал Месье со сладкой улыбкой. Шевалье спокойно снял с него халат и рубашку. Он действовал как придворный, а не как любовник, стараясь по возможности не дотрагиваться до обнаженной кожи, но Месье все равно задрожал от возбуждения. Само положение, в котором они оказались, сводило с ума: один полностью одет и даже в этих ужасных сапогах, а на втором нет даже нитки, и свой выразительный стояк он может прикрыть разве что ладонью. Но, подумав, Месье решил отбросить стыд и не прикрываться: «Пусть он увидит, как сильно я хочу его. Как я слаб перед ним. И пусть не раздевается сам, пусть останется как есть, когда возьмет меня». Он толкнул шевалье в кресло, а сам опустился на колени и протиснулся между его ног. «Сейчас, милый, сейчас, я сделаю то, что вы так любите, и вы забудете все…» Но он успел расстегнуть только несколько пуговок, прежде чем шевалье стиснул его плечи, вынуждая встать. - Вы не должны стоять передо мной на коленях, монсеньор. Если уж так печетесь о своем достоинстве. Хорошо же, упрямец. Хорошо. Месье усмехнулся и забрался к нему в кресло, оседлав колени. - Так лучше, по-вашему? - Если вашему высочеству удобно… Высочеству было неудобно: что-то определенно мешалось, когда он пытался поплотнее угнездиться на коленях шевалье, но эта помеха была из тех, которым стоит порадоваться. Месье соблазнительно поерзал, вглядываясь в лицо любовника, но тот даже бровью не повел. Удивительно, какая у него выдержка. Терпеть может просто до бесконечности, если хочет, конечно (а если не хочет, то наоборот, подавай ему здесь и сейчас – где угодно: за портьерой, под лестницей, в парке за кустами, в карете, в театральной ложе…). Месье впился с поцелуем в каменно застывшие губы шевалье, сделав все для того, чтобы пробудить ответный пыл, даже чувствительно куснул, но, конечно, все было бесполезно. Его не будут целовать сегодня. Его просто разложат на полу и отымеют. Но прежде, чем это произойдет, он свихнется сидеть на этих твердых коленях, чувствуя под собой штуковину, которую до одури хочет чувствовать внутри себя. - Милый, хватит, ну хватит же, – умолял он, страстно прижимаясь к шевалье. Серебряное шитье камзола и острые граненые пуговицы царапали обнаженную грудь. – Не мучайте меня! Шевалье почтительно, но твердо отстранил его. - Вы брат короля, а не течная сука. Прекратите об меня тереться. - Но… Одним пальцем шевалье приподнял его голову за подбородок. Это был вовсе не любовный жест, просто принцу подобает держать голову высоко. - Я научу вас вести себя с таким достоинством, – пообещал фаворит, – что даже его величество покажется лавочником рядом с вами. - В жизни не встречал второго такого чудовища, как вы. - А как вы хотели? Если желаете, чтобы к вам относились как подобает, научитесь сначала вести себя как подобает. - Но если я буду вести себя как подобает, как же мне соблазнить вас? - Вам нет нужды меня соблазнять. Прикажите, и я сделаю. - Возьмите меня, – по правде, эта отчаянная просьба мало напоминала приказ. Сухие жесткие пальцы (сразу три!) проникли в него, и Месье жалобно застонал. Шевалье сразу же остановился. - Тихо. Помните, кто вы, и ведите себя с достоинством. Или вы думаете, что король в постели так же верещит? Месье морщился, кусал губы, но терпеть это было невозможно, и он не выдержал и перехватил руку, так терзавшую его под видом ласки. - Можно я принесу масло?.. - Нельзя. Вам не подобает самому бегать за чем-либо, даже за маслом. - Но мне очень больно, милый. - Мне жаль, что ваше высочество испытывает неудобство. Остановимся на этом? - Неужели, – робко спросил Месье, – этикет не оставляет нам никакой возможности раздобыть это проклятое масло? Шевалье испустил тяжкий вздох с видом человека, который, конечно, очень терпелив, но которого, тем не менее, вот-вот доведут. - Вы по-прежнему можете приказать мне. В чем дело, монсеньор? Вот уже который раз я вынужден напоминать вам об этой упоительной возможности, хотя вообще-то это ваша любимая теория. - О, вы же отлично знаете, что я ничего не могу приказать вам! Вам я могу только повиноваться. И если вы хотите сделать мне больно, мой господин, чтобы наказать меня, то вам нет нужды изобретать для этого уловки. Вы можете просто взять и сделать это, - глядя прямо в глаза своему палачу, Месье сам решительно направил его руку. Боль пронзила его насквозь, и он приоткрыл было рот, но от крика удержался. Шевалье одобрительно кивнул. - Уже лучше. Право, вы начинаете обретать подобающую выдержку. Терпеть пришлось недолго. Ей-ей, в прошлом принцу приходилось сносить истязания и похуже, и более продолжительные. Сейчас же у шевалье явно было на уме что-то более занятное, нежели примитивные физические издевательства. - Ладно уж, - томно сказал он, - я сам принесу масло. А вы пока отправляйтесь в постель. Он почтительно помог его высочеству встать, и помощь была как никогда уместна, ибо Месье обнаружил, что колени подгибаются, а ноги никак не держат. - Хотите, я подожду вас здесь? - предложил он слабым голосом, вспомнив о своей первоначальной фантазии. - Хотите... сделаем это на полу? Шевалье округлил глаза. - Господь с вами, монсеньор! Как можно! Кем бы я был, если бы осмелился подвергнуть вас такому обращению?! Лягте в постель, и чтоб никаких развратных поз и прочих ухваток из вашего богатого арсенала. Не забывайте, кто вы. Месье забрался в постель. Он ощущал себя так, будто с него содрали кожу: такую невероятную чувствительность обрело все тело, что даже прикосновение к простыням было нестерпимо. В конце концов он сбросил их прочь. Погладил себя по груди, по животу, стараясь успокоиться. Ладонь сжала ноющий от напряжения член. Вдруг раздался стук кованных каблуков по полу. - Что это, ваше высочество?.. Как это называется?.. Полагаете, это сообразуется с вашим достоинством? Нет, нет и нет. Давайте сначала. Укройтесь. Руки поверх одеяла, дабы я был уверен, что вы не занимаетесь втихую чем-нибудь не тем. Представьте себе, что на вас смотрит его величество. Вообще-то Месье давно уже установил опытным путём, что шевалье не следует слушаться, наоборот, лучше поступать наперекор его желаниям: тогда он начинает злиться, а когда шевалье злится, с ним, как это ни странно, легко сладить. Если же он чувствует, что полностью владеет ситуацией, то может развлекаться очень долго. Но у Месье все мутилось в голове, и он не мог просчитывать ходы наперёд, поэтому слушался. Хотя нет. Конечно, он слушался, потому что хотел этого, и только так. На самом деле, в нем, сыне короля и брате короля, было слишком много достоинства, которое он носил, как бриллиантовую корону, но иногда уставал от этой восхитительной и тяжёлой ноши и мечтал передать её кому-нибудь хотя бы на время и быть с кем-то слабым и ведомым. Но только не с Луи: для этого Месье слишком хорошо его знал, со всеми его слабостями, страхами, ошибками. Он долго искал подходящего человека и наконец нашёл. Тяжесть его тела прижимала Месье к постели, руки упирались в плечи, а скользкий от масла жезл входил с силой и резко, но выходил с мучительной медлительностью. Хуже всего было удерживать крики и стоны, но Месье справлялся так хорошо, что, когда шевалье в самом конце разрешил ему: "Можете кричать, если хотите. Давайте же", - он обнаружил, что не в силах подать голос и может разве что шептать на ухо любовнику ужасные слова и откровенные и непристойные просьбы. И тот незамедлительно исполнял их, все до единой.