Японский тур

Сеул — Обиделся? — … — Да ладно тебе! Минари. Да это же шутка! — Не смешно, хён.       Ну вот почему не смешно, если очень даже весело? Хонки весело. И всем его подписчикам в социальных сетях тоже. И вообще Хонки ни в чем не виноват. Ну не виноват же он на самом деле, что FTIsland застряли в сеульском аэропорту и долго ждали вылета своего рейса. И не виноват, что было просто адски скучно, а ведь все знают как опасно сочетание Ли Хонки и скуки. Вот он со скуки и начал спамить в соцсетях уродливыми фотками и раритетными видео своих мемберов. Вошел в раж и выложил видео, в котором Минхван ест лапшу быстрого приготовления. И что здесь такого? Ну ничего же страшного. Смешное же видео! Просто - очень пьяный Минари в белом гостиничном халате, закрыв глаза, сосредоточено и с удовольствием, ест холодный рамен из стаканчика, роняя большую часть мимо рта на пол. Все поржали — и друзья и фанаты, а вот сам Минари чего-то замолчал… обиделся видимо. Нагоя       Группа благополучно прилетает в Японию и едет в отель. Хонки непонятно умиляясь, неотрывно смотрит на всклокоченного обиженного Минхвана, чем, судя по всему, раздражает его.       Микроавтобус резко тормозит на светофоре, Минари бьется затылком об подголовник, сердито вздыхает и косится на Хона. — В этом тоже я виноват? — весело спрашивает Хонки, а макне отворачивается, бурча в сторону: — А никто и не говорит ничего…       Смешной и трогательный.       Хон внезапно вспоминает, как Минари когда-то просил не рассказывать о нем личного — мол, неловко ему. А может быть поглощение лапши в пьяном виде тоже считается личным? Вряд ли конечно… ну, а вдруг?       Хонки часто прикалывается над одногруппниками. И ему также часто говорят, что он переходит черту — бывает излишне откровенен или обидно-насмешлив. Он и в самом деле эту грань не всегда чувствует, и мемберы злятся, ругаются или мстят, в общем как-то ясно реагируют. А вот Минхван почти всегда спокоен. Как-то прямо снисходительно спокоен, будто это он старший, а Хонки просто бестолковый ребенок. И от этого еще сильнее хочется дожать макне — чтобы прекратил быть таким степенным, ведь прямо провоцирует своим терпением! Но с другой стороны, если уж удается его зацепить, то слишком беззащитно смотрит и слишком громко молчит, так что Хону почему-то неудобно становится за сказанное или сделанное. Вот как сейчас.       Минхван вообще очень искренний и открытый среди тех, кому доверяет. Во время концертов драммер всегда на заднем плане, за ударной установкой, в глубине сцены. Да и после концертов старается уединиться, ведь отыграть на барабанах несколько часов — неимоверно тяжело физически. Когда после выступлений остальные музыканты идут тусоваться, барабанщик думает только о том, как бы поскорее принять душ, упасть в кровать и отоспаться… Вот и получается, что макне обычно в стороне от всеобщего внимания. Может быть поэтому он так и не привык лукавить, играть на публику и скрывать свое настроение, может быть поэтому такой уязвимый. В каком-то смысле он даже честнее всегда откровенного Хона. Просто чаще молчит.       В Минари странным образом сочетаются неуемное детское эгьё и уверенная мужская сдержанность. Он не стесняется быть милым и очаровательным. По-детски спокойно принимает ласку и заботу своих хёнов, по-взрослому внимательно помогает своим донсенам. Всегда отвечает симметрично, возвращает сполна — и дружбу, и доверие, и негатив. Он тот, кто никогда не простит обиду, нанесенную любому из тех, кто ему дорог. Хонки не раз бывал свидетелем, как Минхван замечал любой нечестный поступок, любое гадкое слово, сказанное за глаза о любом из мемберов, и не спускал на тормозах — заставлял отвечать, извиняться. В общем, не смотря на милашность и младший возраст, характер у Минхвана очень мужской. А еще, не смотря на постоянную готовность пожертвовать своими интересами ради группы, он единственный кто осмеливался не на жизнь, а на смерть схлестнуться с лидером. Они как-то три месяца провели в состоянии холодной войны, пока Джонхун не понял, что Минари не переупрямить. Минхван тогда послушно выполнял все указания, но ничего более. Отвечал коротко и без энтузиазма. Чаще молчал, игнорировал обращения не по работе, отпускал редкие замечания в пространство и жутко накалял обстановку.       Сейчас вот тоже замолчал. А вдруг тоже на долго? А вдруг на три месяца?! Блин… Надулся как маленький. Совсем глупый. — Минари, а правда, что у барабанщиков железная задница? — … — Я вот тут подумал, драммера же легко можно заменить драм-машиной. Как считаешь? — … — Ну что ты так серьезно ко всему относишься? — … Молчит, насупленный и отдалившийся.       А ведь стартует японский концертный тур. Впереди множество переездов, интервью, встреч с фанатами, репетиций и выступлений в разных городах. Сейчас очень важна командная работа и отсутствие малейших недомолвок, а значит вокалисту необходимо помириться с барабанщиком. Да и вообще, Хонки не любит когда на него обижаются, поэтому старается исправить ситуацию. Ластится к Минари, подлизывается, пытается подкупить. Насмешливо обзывается, по-детски дразнится — вновь не понятно кто из них хён, а кто макне. Бьет в плечо, пинает в голень, в общем извиняется как умеет. Минхван это явно понимает, но продолжает бойкотировать, видимо для профилактики.       Не желая угомониться, Хонки очередной раз подходит со спины, обнимает за плечи: — Мина-ари. — … — Макне, хёну скучно! — Жалко тебя, — с деланным сочувствием вздыхает Минхван и опять погружается в какую-то игрушку на телефоне. — Да ладно, Минари! Если я решил, что ты меня простишь, то у тебя нет никаких шансов, — Хонки почему-то не может не тискать драммера. Он гладит его по затылку, проводит пальцами по шее, и Минхван наконец сдается, убирая телефон.       Хонки как ребенок радуется победе над мобильником, и решает закрепить результат. Дурачась, прижимается плотнее, утыкается носом — «Ты так хорошо пахнешь! Вкусно…» — дышит в шею, улыбается в ухо. И с удивлением замечает, как у Минари мурашки бегут по коже и вздыбливаются короткие волоски на затылке, как он громко сглатывает и буквально отпрыгивает, оборачиваясь. Такая реакция кажется подозрительной — Минхван же почти не боится щекотки — и вокалист продолжает эксперименты. Кладет ладони на чужие плечи. — Ты чего? Хён, что делаешь? — Минари дергается, но Хонки не убирает рук. Сверкая плутоватыми глазами, он большими пальцами мягко гладит его шею, очерчивает ключицы, оттягивая ворот футболки. И чувствует, как плечи под его ладонями становятся каменными, как макне мелко вздрагивает, и так смотрит, что на этот раз мурашки бегут по спине Хонки.       Хону передается чужое смущение, передается чужая непонятная дрожь, и он отчего-то нервничает, не зная куда теперь деть руки и что сказать. Он уже видел у Минари подобный взгляд. Когда в юности они с Джонхуном, вернувшись из клуба, рассказывали младшим о своих похождениях, привирая и наслаждаясь их восхищением, возбуждением и завистью. Когда они впервые всей группой забурились в стрип-бар. Когда сам инструктировал макне перед первым его взрослым свиданием, снабдив наличкой и кондомами.       Он помнит каким был Минари в свои вечно вздрюченные и перевозбужденные шестнадцать лет. Как смотрел на девчонок. Сейчас в его взгляде что-то похожее. Что-то такое, от чего у Хонки кровь приливает к щекам. Что-то такое… Не дав возможности Хону додумать эту мысль, Минари, тряхнув головой, прячет глаза за челкой и мило улыбается: — Ладно, хён, ты покупаешь мне новые кроссовки, и я забываю о подставе с видео. — Чего? Жить надоело? С чего это я должен тебе что-то покупать? Какие хочешь? Собирайся. Пошли в магазин! — Хонки моментально отвлекается, в предвкушении шопинга и от облегчения, что все снова стало понятным.       Вечером все мемберы собираются в номере Хонки и ведут ожесточенные сражения в LOL.       Горят только бра, уютно гудят желтые игровые ноутбуки, вкусно пахнет заказанной в номер пиццей. Хон любит такие спокойные совместные вечера также сильно, как и веселые тусовки.       Очередной раз доблестно погибнув в бою, Хонки, побегав по комнате и заскучав, подходит к Минхвану, заглядывая в его монитор. Минари играет очень хорошо, но смотреть на чужую игру все равно скучно, и Хонки принимается рассматривать обтянутые тонкой футболкой плечи макне.       На голове Минари наушники, он увлечен игрой и не замечает скучающего хёна. Это обидно, поэтому Хонки решает действовать проверенным способом — прижимает ладонь между лопаток Минхвана, проводит вверх по спине, по шее, и взъерошив затылок, запускает пальцы в волосы.       Скорость, с которой макне шарахается в сторону, впечатляет. — Дурак. Зачем же так нервничать? — Ты подкрался, я тебя не слышал, — бормочет Минари. В глазах детская беззащитность и удивление. Он облизывает губы и Хонки почему-то старательно отслеживает это движение. Макне вновь поворачивается к ноуту, опустив чуть дрожащие руки на клавиши. — Хён, не мешайся.       Хонки послушно не мешается, испытывая какое-то острое изумление — он ведь всегда искренне считал Минхвана обычным. Смотрел на это лицо и ничего не чувствовал… Почему же сейчас взгляд не отвести? Токио       После завершения очередного концерта, в баре отеля организуется небольшая вечеринка. Хонки, как всегда после выступления, ужасно вымотался, но на душе легко и спокойно. Он с удовольствием рассматривает таких же уставших, но довольных мемберов, видит как улыбается Минари… и чувствует, будто его что-то ударило в грудь… он почему-то не может вздохнуть, не может не смотреть на подозрительно красивого Минхвана, и только растерянно хмурится.       Щека Минари перепачкана в чьей-то губной помаде, его счастливый и громкий смех перекрывает всех в помещении, и у Хона слабеют колени. Он опирается спиной о барную стойку и заказывает еще одно пиво, крутит бокал в руках, тщательно сосредоточившись на своих движениях. — Это мне или тебе, хён? — крепкие пальцы Минхвана обхватывают запястье. Хонки поднимает взгляд — от новых кроссовок, вверх по джинсам и останавливается на футболке с ярким принтом. — Это мое, но ты можешь взять, — мямлит он, наконец заглядывая в улыбающееся лицо макне. У того волосы торчат во все стороны, словно многие желающие запустили в них руки. И судя по тому, как он надолго замирает глядя в упор своими темными глазами — он очень пьяный. — Ты в порядке? — Я отлично, — Мин яростно кивает, от чего его ведет и он почти заваливается на пол, в последний момент цепляясь за Хонки, — мне что-то не очень хорошо, — признается он. — Давай, Минари, — говорит Хон, подхватывая его, — тебе нужно на свежий воздух.       Минхван почти не помогает, пока Хонки с трудом выводит его на открытую террасу. — Макне, ты сколько выпил?       Драммер вздыхает и показывает четыре пальца. — Четыре? Четыре бокала? — голос Хонки подскакивает от удивления, — ты хочешь сказать, что убрался с четырех бокалов? Такой большой, а пить никак не научишься. — Хён, ты глупый? — бормочет Минари. Он почти засыпает. — В смысле? — Что значит пить не умею? Я отлично напился. — Да, действительно, редкий талант, — смеется Хонки, подталкивая Минхвана, чтобы он мог прислониться к стенке. — Да, — важно соглашается тот, слегка трясясь на прохладном ветерке и съезжая по стене в сторону.       Чтобы удержать, Хонки приходится обхватить его, прижав к себе и удобно устроившись щекой на густых мягких волосах Минхвана. Макне тут же сцепляет теплые руки на поясе Хона и затихает.       У Хонки по телу расползаются мурашки, руки покрываются гусиной кожей, и где-то в животе екает странным предвкушением. Конкретных желаний нет, но ощущение, что он на пороге каких-то грандиозных глупостей…       Они стоят так очень долго, пока на террасу не выходят покурить Джеджин с менеджером, которые освобождают Хона и уводят Минхвана в его номер. Хонки тоже уходит к себе, и усевшись в кресло напротив выключенного телевизора, целый час сидит, спрятав лицо в ладонях. Ниигата       На репетиции Хон замирает в проходе зрительного зала и наблюдает, как на сцене настраивает и проверяет свою ударную установку Минхван.       Минари как раз закончил подкручивать крепления, и сейчас палочки стремительно мелькают в его руках, рождая каскад звуков. Он отличный барабанщик. Это не обсуждается и не требует отдельных слов: вода — мокрая, Хонки — классный, Минхван — виртуозный драммер. Тут не о чем говорить и это совсем не интересно и привычно. Привычно даже то, каким самозабвенно-страстным становится лицо Минари, когда он, подхваченный музыкой, уверенно ведет ритм. Но если все так привычно, то почему сейчас вдруг никак не оторваться от ударника? Почему так перехватывает дыхание? Почему так хочется прижаться губами к влажным вискам, уткнуться носом в шею, вдыхая запах?       Минхван взмахивает палочками, ткань его футболки натягивается, плотно обхватывая бицепсы, и желание коснуться, почувствовать его всем телом, неумолимо струится в низ живота. Почему один вид Минари неожиданно взвинчивает до предела? Хонки никогда себе не врал. Ответ простой — он запал на одногруппника. Холодным ужасом окатывает осознание того — что он думает… и о ком…       Казалось бы столько времени были знакомы, через столько всего вместе прошли. Жили, репетировали, работали вместе — и не замечал. Относился к Минари как к должному, будто тот всегда был. А сейчас вдруг тянет, так тянет… А нельзя. Совершено точно нельзя. Пусть Минари всего на два с половиной года младше, пусть физически сильнее, но Хону он кажется практически ребенком. Маленьким. Смотришь на него и страшно — сломать, раздавить этой жаждой. Хонки чуть ли не педофилом себя ощущает. Но как же хочется сделать его своим…       Сердце в панике бьется под горлом, во рту пересыхает, не сглотнуть. Дурацкий Минари! Ведь никогда же, никогда раньше… Ну с чего?! Это… это не может происходить на самом деле. Минари. Его ни в коем случае нельзя ранить, обидеть, обжечь. Каким бы скотиной Хон не был, но так неразумно и низко не опустится даже он. Нельзя. Вопрос закрыт. Все.       Вообще-то нужно бы уединиться и снять напряжение, но Хонки так зол на себя, что принципиально не думает этого делать. Просто одергивает ниже рубашку и возвращается на сцену для репетиции. Осака       После интервью группа едет в отель, и Хонки проходит через все стадии смущения, ужаса, злости на себя и на одного гадского барабанщика. Он смотрит на Минхвана, а тот открыто смотрит в ответ и застенчиво, совсем по-детски, улыбается. Улыбается и сосет леденец на палочке. Зрелище завораживает. Ярко-розовая конфета оставляет на губах краситель, делая их еще ярче, полнее. В паху не вовремя тяжелеет, и Хонки чувствует себя самым ужасным человеком из всех, когда-либо живших на этой планете.       Кажется, что макне сосет блядский чупа-чупс своими невыносимыми губами специально, нарочно, зная, что Хонки смотрит. Хотя глаза невинные, как будто вообще не понимает, что делает… И от этого к чертям сносит крышу.       Хонки едва дожидается остановки машины и буквально вбегает в отель, прикрывая клатчем ширинку. Пролетает мимо ресепшена, не замечая удивленных лиц администраторов. А добравшись до номера слышит быстрые шаги за спиной, затылком уже чувствуя — кто это… — Блять-блять-блять, — шепчет он сквозь зубы, с трудом попадая карточкой в щель замка.       Минари входит в номер следом за Хоном. — Хён, ты в порядке?       Чертов заботливый макне все еще перекатывает конфету во рту, оттопыривая щеку, гоняет палочку туда-сюда и, кажется, совсем не осознает, как выглядит.       Хонки с трудом соображает, уставившись на рот Минари. Тот вопросительно вздернув брови, тянется вытащить чупа-чупс изо рта, но не успевает — Хон дергает за белую палочку первым. — Это моя! Мне не жалко, конечно, но…       Хонки, не дослушав, нервно отшвыривает конфету в сторону.       Минхван проследив за ней взглядом, раскрывает рот — прокомментировать. Быстрый шаг вперед — и Хон затыкает его поцелуем.       Хонки чувствует как поцелуй горячо хлещет в солнечное сплетение, вспыхивает и расходится теплом. Губы у Минари клубничные от леденца. Сладко, так сладко, что пить хочется. Хонки и пьет — Минхвана, размазывая языком клубничную сладость по губам, деснам, нёбу, изнанке щек. Рука сама тянется к чужому затылку, скользит по сильной шее. Хонки отстраняется, чтобы сделать вдох, видит ошарашенное лицо макне и приходит в себя: — Черт. Уйди. Уйди с глаз моих! Быстро, блять! — Хонки… — Пошел вон!       Минхван дышит тяжело, судорожно облизывает блестящие губы, опасно смотрит каким-то напряженным взглядом, сжимает-разжимает кулаки. А потом молча поворачивается и выходит. И Хонки тут же начинает задыхаться от чувства вины: за то, что захотел; за то, что сорвался; за то, что обидел макне; за то, что прогнал ничего не объяснив. Как вернуть всё назад он не знает, и решает хотя бы извиниться.       Пока Хонки идет в номер к Минари, он успевает сотню раз мысленно убить себя за глупый порыв, за секундную слабость, которая все испортила. Успевает решить, что Минхван больше никогда не будет с ним общаться, что ему наверняка противно даже смотреть на него… Зачем он это сделал? Как же хреново… Но почему Минари не оттолкнул, не вытер губы, не уставился в отвращении? Наверное просто был в шоке… Точно. — Минари. — Да, хён?       Минхван лежит на кровати. Он даже не поворачивает головы. Не смещает взгляд. Лишь пялится в потолок и трет кончиками пальцев губы, словно они занемели или замерзли. Он выглядит каким-то больным и замороченным.       Хонки проходит в комнату и садится на краешек матраса. — Это… Хочешь, я тебе еще кроссовки куплю? Черт... Просто... извини. Забудем? Я сам не знаю, что на меня нашло… Не знаю как объяснить... но это, честно, без всякого там умысла. Ничего такого. Только не молчи снова. О чем думаешь? Разозлился? Или испугался? — По сравнению с тобой? — в намеке на улыбку кривит губы макне. — В смысле? — Это же ты чуть не обделался от страха.       Они молчат целую вечность, но Хонки не может заставить себя поднять задницу и свалить в свой номер. — Я виноват. — Конечно, хён. Ну, хоть так, — мягко произносит Минари. — Что хоть так? — беспомощно спрашивает Хонки. — Ничего, — как-то нежно улыбается Минхван, — Хён, я устал. Спать буду.       За завтраком барабанщик так задумчиво смотрит, что Хонки становится не по себе, будто тот видит его насквозь. Как будто голова Хона аквариум, и Минари смотрит прямо внутрь. Словно он сейф, а Минхвану известен код. Это сбивает с толку. Пока макне его рассматривает, Хонки пытается сосредоточиться на своей тарелке, но все равно чувствует траекторию чужого взгляда: губы, веки, потом снова губы, скулы, подбородок, и опять губы. — Чувак, хватит пялиться, — Хонки ерзает на стуле. — Не смешно. Минари кивает коротко — будто не Хону, а самому себе — улыбается и отворачивается к окну.       Какое-то время уже Хонки изучает макне, его челку, спутанными прядями прилипшую ко лбу, проколы в мочке уха, уголок его рта. Хотелось бы ему знать, о чем Минхван думает. Хотя какая разница? В любом случае, Хонки теперь должен лучше себя контролировать.       Хонки старается вести себя ответственно. Он самый старший в их команде, Минари — самый младший. Хон помнит его еще ребенком, он знает о нем практически всё, он с полузвука, полувзгляда узнаёт каждую его интонацию, каждый жест. Он привык опекать макне, отвечать за него. Откуда теперь такие непотребные чувства и желания? Как он может даже думать о нем так?       И ведь если вспомнить их дебютную юность: как часто, экономя воду и время, им приходилось вместе мыться, сколько узких кроватей им приходилось делить, и даже просыпаться со стояками — спасибо молодым организмам и хорошим снам — и не смотря на все это, никогда таких непозволительных мыслей и эмоций не было, хотя Минари тогда был очень нежным и ласковым, постоянно ищущим внимания и тактильного тепла. Вообще-то Хонки привык к прикосновениям мемберов настолько, что обычно даже не замечает их, воспринимая как что-то само собой разумеющееся. Но сейчас дергает разрядом от любого касания макне, мучает необъяснимое волнение от тепла его тела. Хонки старается скрывать это изо всех сил, но чем он взвинченней, тем сильнее льнет к нему Минхван, тянется на его возбуждение, следует за ним, будто на невидимом аркане. Убирает телефон, как только в комнату входит Хон, внимательно слушает, оказывает какие-то мелкие незначительные знаки внимания, которыми макне-лайн давно уже себя не утруждают по отношению к хёнам. Со стороны все это выглядит неожиданно трогательно. Но так мило это выглядит только со стороны. Для самого Хонки происходящее походит на пытку, ему кажется, что барабанщик издевается. Хон не понимает — это его больная фантазия или действительно Минари специально бросает взгляды, от которых ускоряется пульс, вечно вертится поблизости, лезет под руки, садится рядом, обнимает, разминает плечи, укладывается головой на колени. И тогда становится слишком мало воздуха и слишком много Минари, и с реакцией своего тела Хонки справиться не в силах. Минхвану достаточно просто находиться рядом, и он уже не может думать ни о чем другом.       Хонки злится на Минхвана, злится на эту чертову Японию, на эти бесконечные номера в бесконечных гостиницах, на работу из-за которой нельзя на все плюнуть и уехать, на концертный тур из-за которого им постоянно приходится быть рядом. Слишком близко.       А больше всего злится на самого себя — за то, что так сильно хочет.       Сейчас Хонки не может сказать — хотел ли он когда-либо раньше кого-то настолько же невозможно сильно, задыхаясь и потея от возбуждения. Нет никаких шансов остаться спокойным после целого дня подначек, намеков и вроде бы случайных прикосновений. Теперь по вечерам он разбитый, перевозбужденный, растерянный, запирается в номере и дрочит, дрочит до полного истощения. Это мучительнее всего, что он когда-либо делал: сжимать ладонью член и понимать — все, что он нафантазировал, останется постыдной фантазией. Должно остаться фантазией. И он дрочит, пока не отступают даже стыд и злость на самого себя, пока не остается только тупое безнадежное сожаление. Фукуока       Хонки просыпается к обеду, долго принимает душ, а когда выходит из ванной, вытирая на ходу полотенцем мокрые волосы, то почти не удивляется, обнаружив в номере Минхвана. Хонки вздыхает, глядя как тот почему-то пятится от него, отступая на несколько шагов.       Упрямо его игнорируя, Хон начинает одеваться, но услышав, что Минари что-то шепчет, замирает, недоуменно вглядываясь в прижавшегося к стене макне. Во взгляде того столько всего намешано, что Хонки почему-то становится страшно и трудно дышать. Заволновавшись и не понимая причины своего беспокойства, он опускает голову, пытаясь справиться с пряжкой ремня. — Хён. Ты… — начинает Минхван, затем с трудом сглатывает, — Ты мне нравишься. По-настоящему.       Он говорит тихим напряженным голосом, как бы стараясь сдержать, насколько это возможно, взрывную силу информации. Даже голову вжимает в плечи, словно защищаясь от осколков.       Что?       Чужое признание оглушает до пятен перед глазами.       Ну нет же. Нет. Не надо. Ведь так будет только сложнее. Сложнее держаться на расстоянии. Минари просто еще маленький и глупый. Он просто не понимает… Не понимает, как подставляет сейчас их многолетнюю дружбу, их совместную работу, их профессиональные планы и мечты…       У Хонки немеют пальцы, и он никак не может просунуть пуговицу в петлю на рубашке. Именно в этот момент ему кажется очень важным застегнуться как можно быстрее. Непонятно почему, он вдруг чувствует себя одновременно виноватым и испуганным. Огромным усилием воли он заставляет себя не торопиться, сосредотачиваясь на каждом движении, негнущимися пальцами приводит одежду в порядок, и только тогда поднимает голову. Макне не смотрит на него. Мало того, что не смотрит, он даже отвернулся, и Хону хорошо видно, как закаменела под кофтой его спина. — Эй…       Минари оборачивается. — Но ты… ты никогда не говорил. Я даже не догадывался. — Идиот потому что. — Я? — Нет, — усмехается Минари, — Я. Я думал, что так нельзя, что это лишнее и ни к чему хорошему не приведет.       У Хонки холодеет где-то в животе. Ну почему же «идиот»? Ну умница же Минари, ну правильно же думал. — И что изменилось? — Мне показалось, что ты тоже… что есть шанс.       Наверное надо что-то сказать, но на языке ничего, кроме «пиздец», не вертится. Хонки пытается отмотать сказанное Минхваном назад, в отчаянной надежде перевести все в шутку, дать возможность тому все исправить: — Ты же шутишь, да? Макне, странные у тебя приколы.       Хонки неуверенно усмехается. Смешок, второй, третий, и тут сильный толчок в грудь отшвыривает его на пару метров назад, так что едва удается устоять на ногах. — Не смейся. Хён, вот над этим — не смейся, — Минари кажется совсем беззащитным сейчас. Он снова толкает Хона, на этот раз гораздо слабее, и отступает.       Хонки смеяться перестает, но продолжает улыбаться слабой улыбкой не понимающего, что дальше делать, человека: — Да что с тобой, Минари? — Что? Я… счастлив.       Хонки молча смотрит на него. — Счастлив, — повторяет Минхван, глядя в ответ ясными глазами, — оттого, что сказал тебе. — Ну, ладно… — говорит Хонки. — Пошли обедать?       Теперь Хонки старается как можно реже появляться в своем номере. Или отсиживается у деликатно молчащего менеджера, или выпивает в барах с какими-нибудь знакомыми, или сняв кого-нибудь в клубе, отправляется в ближайшие мотели. Мияги       Утром Хонки едва не опаздывает на интервью и влетает в комнату ожидания, когда все уже в сборе. — Почти успел. Слушай, ты уже сколько ночей в номере не появлялся? — лидер хмурится. — Ага! — Поддерживает Сынхен. — И вид такой уставший. Хён, ты случайно тайком от мемберов по клубам не подрабатываешь? — Сонсари, по ночам мужчины устают из-за другого, — Джеджин улыбается. — Ну что, хён, рассказывай! Кто она? Или они?       Хонки видит, как дергается Минхван, как смотрит с такой безнадежной тоской, что на душе становится противно. И самое странное, что неприятное ощущение слишком походит на чувство вины. При том, что объективно Хонки не виноват. Ни в чем.       А вечером Хонки почему-то, впервые за последнее время, остается в своем номере. И просыпается ночью от стука в дверь.       Он недовольно скидывает одеяло и смотрит на часы. — Охренели вы там что ли? — возмущается увидев, что на будильнике два часа ночи. Стук в дверь не прекращается. Хонки матерится, но все-таки идет открывать. — Минхван, ты с ума сошел? Знаешь который час? — Понятия не имею, — честно отвечает Минари. — Уйти? — Проходи уж, — говорит Хонки, отходя в сторону и пропуская гостя.       Минари улыбается и заходит внутрь. Вместе с ним в номер врывается запах его любимого парфюма, клубничных леденцов и сигарет.       Хонки устало смотрит на него и думает, что так не честно. Он с трудом боролся сам с собой, а теперь приходится сражаться и с собой, и с этим безмозглым макне. А ведь Хонки не привык отказывать себе в том, чего хочется. Хонки себя любит, и балует, и все позволяет. Это его, вообще-то, должны сдерживать и не давать наделать глупостей. Хонки не привык быть взрослым, и ему все труднее сопротивляться заманчивым мыслям о том, что может… может быть все-таки можно? Если осторожно… если аккуратно как-нибудь… Хочется хоть разочек почувствовать Минари кожей, впитать его тепло, коснуться губами. И в то же время ясно, что даже если он сейчас разрешит себе подобное, то вскоре этого будет катастрофически мало.       Будто прочитав что-то в его взгляде и осмелившись, Минхван вдруг подходит близко, касается неуверенно кончиками пальцев его шеи и тут же отдергивает руку, будто ошпарившись. Хона от этого короткого соприкосновения прошивает острым возбуждением. Такая реакция ненормальна, поэтому он ощутимо напрягается, но не шевелится: — Ты… у тебя это не прошло? Ты все еще… ну… — Да. Сердишься? — Н-нет. Вот же черт… Минари, — выставляет вперед ладонь Хонки. — Я не могу, ну, нельзя нам, хреново все будет… плохо… Вот, — неловко заканчивает он. — Чего молчишь?       Хон чувствует себя стеснительным подростком. От этого давно забытого, смешного и горячего ощущения обмирает все внутри, и неожиданно очень хочется проверить — натянуты ли джинсы в паху Минхвана так же, как пижамные штаны у него самого. Он отгоняет нелепое желание, и тут макне вновь делает маленький шаг к Хонки. — Можно я тебя поцелую? — спрашивает очень тихо.       Хонки вдруг, как пацан смущается, задрожав ресницами, выдыхает нервно: — Я не… Нет.       Что-то жаркое, пьянящее сжимает сердце, когда, противореча самому себе, Хонки тоже делает шаг вперед. И Минари торопливо прижимается грудью к груди, неловко касается горячими губами щеки Хона, опускает ладони ему на плечи и быстро целует в ямку под ухом. — Хоть так, — шепчет Минхван, пока Хонки отворачивает лицо. — Хоть так, — прижимается губами к его шее и сорвано дышит. Кладет ладонь Хону на затылок, не давая уворачиваться. — Ну хотя бы так…       Минари целует так порывисто и жадно, что возбуждение жаром приливает к щекам Хонки, стекает вниз к груди, животу и бедрам. Это все очень неправильно и странно, и сильно, слишком сильно — так, что потряхивает с ног до головы от прикосновений, от собственного желания и чужой одержимой нежности. И господи, когда Минари так прижимается, так хочет, Хон не в состоянии думать, почему же он не должен ему этого позволять.       Хонки замирает, не отвечая, но и не отворачиваясь уже, и вдруг неожиданно даже для самого себя накрывает ладонью пах макне, трогает его выступающий сквозь плотную джинсу член. — Минари, да у тебя тут… черт.       И тут же отдергивает руку, когда Минхвана почти скручивает от этого неловкого жеста. Мин вздрагивает, шипит сквозь зубы, подается навстречу: — Я хочу, хён, так хочу, — горячечно шепчет он. — Я уже не могу…       Хонки отступает, понимая что опять сглупил, опять сдвинул границы. Он и сам тяжело дышит, и в паху тяжело. Ему кажется, что воздух в номере сейчас заискрится от напряжения. Хон видит блестящие глаза Минари, его вздыбленную ширинку, его полуоткрытые губы — оказывается, когда Минхван возбуждается, у него ярче становится самая кромка губ — он смотрит на взбудораженного барабанщика, и огромным усилием сдерживает себя от того, чтобы не сдаться. — Минари, успокойся, всё, хватит. Остынь. — Ты не представляешь, чего мне стоит…       Хонки представляет. Он видит, как капля пота катится по виску макне. Очерчивает скулу, ласкает шею и скрывается за воротом свитера. Хон почти чувствует на языке соленое. Он видит, как Минхван кусает губы. Видит, как его трясет. И больше всего на свете Хонки хочет сейчас сгрести Минари в охапку, чтобы как-то унять эту дрожь. — Хён, ты ведь тоже хочешь. — Нет.       Он безбожно врет, Минари знает, и Хон знает, что тот знает, и все, черт побери, всё знают, но макне так близко, что Хонки не в состоянии связно мыслить! — У тебя стоит, — опускает глаза Минхван. — Хочешь, я… тебе помогу?       Хонки теряется, делает какое-то движение, словно хочет прикрыться руками, отступает, поворачивается боком: — Нет, не нужно. Я… я потом, я сам, — бормочет он. Да что ж такое происходит? Кажется Хон действительно превращается в подростка. — Ты иди. А я это... Спокойной ночи, — Хонки сбегает в ванную. — Хён, не закрывай дверь, — тихий голос за спиной. — Я хочу послушать.       Хонки с трудом сдерживается, чтобы не спустить прямо в штаны от этой просьбы.       Долго ему не приходится возиться со своей проблемой. Он и так уже на грани, а осознание того, что Минари стоит в паре метров от него и слышит его рваное дыхание, совсем срывает крышу. Прислонившись спиной к стене, он высвобождает и наконец сжимает в кулаке, ноющий от возбуждения, ствол. Воображение услужливо подбрасывает картинку: растрепанный Минхван с пятнами румянца на скулах, и губами, сложенными буквой «О» вокруг члена Хона. Несколько яростных движений и Хонки кончает, зажимая рот рукой и давясь вздохами. И может быть он ошибается, но когда он кончает, ему чудится стон макне.       Хонки твердо решает оградить драммера от себя. Минхван напористый, упрямый в своих желаниях, но вместе с тем какой-то совершенно неопытный и откровенный. Он ведь просто не понимает, что так нельзя. Хонки боится сделать ему больно, боится зайти слишком далеко. Это ведь Минари, глупый Минари, упрямый, родной Минари… Как он может тронуть его? Обидеть? Обжечь? Мемберы постоянно ржут, что Хонки в своих отношениях как фейерверк, как быстрое мощное пламя — ярко горящее, моментально опаляющее и скоро гаснущее, оставляющее за собой сожженные мосты и выгоревшие земли. С Минари так нельзя. Ни в коем случае! Хон боится накосячить. Все испортить. Навредить группе. Потерять друга. Кажется, лучше оставить все как есть, чем неверным шагом настроить против себя, испугать, разрушить доверие.       Но, как ни парадоксально, неслучившееся все равно встает между ними — нестерпимой жаждой прикосновений, темными влажными снами и молчанием.       Хонки боится сорваться, поэтому молчит и избегает. Минхван же ходит за ним по пятам и робко пытается заговорить, о чем-то спрашивает, что-то рассказывает и прикасается. Прикасается так же часто как и раньше, но больше не делает вид, что это невзначай. Он кладет ладонь на плечо и кажется, что ее жар обжигает сквозь слои ткани. Говорит что-то на ухо, и мурашки спускаются от шеи, по руке к запястью, по бедру — ниже, и напряжение загустевает внизу живота, собирается в пульсирующий жар. Черт, макне попросту играет нечестно! Он прикасается так нежно, до боли аккуратно, что позвоночник прошивает острой молнией возбуждения; так осторожно, ласково и отчаянно, что хочется материться. Но Хон молчит. Его молчание такое же отчаянное, как и поведение Минари. Саппоро       Минхван вновь приходит в номер к Хону.       Хонки демонстративно садится на кровать, скрещивает руки и плотно сжимает губы. Минари так же демонстративно намеков не понимает, и подходит ближе: — Молчишь. Я побуду?       Хонки замучено прикрывает веки.       Минари опускается перед Хоном на колени и устраивает ладони на его бедрах. — Чхве Минхван, мать твою! — Заговорил. Знал, что сработает, — Мин ухмыляется, но видно какое бледное у него лицо и как нервно бьется жилка на виске, быстро, как перед первым его официальным выступлением в четырнадцать. — Ты ебанулся? — Да, хён. Пара заявлений. Я восьмой год по тебе сохну, как школьник в гормональной буре. Теперь второе. Я тебе отсосу. Для начала. Я конечно не умею, но у меня получится, поверь. — Свали. Сейчас.       Минари послушно кивает. А потом кладет голову ему на колено. — Ты правда… влюблен в меня? — прерывает долгое молчание Хонки, чувствуя себя ужасно глупо. — Очень сильно, — отвечает Минхван и поднимает голову, глядя Хону в глаза. — …восьмой год? — Я не могу сказать, когда именно понял. Как-то не было одного момента или события. Оно просто… не знаю, просто так вышло. Мне кажется, так было всегда. Я просто понял, что вижу только тебя. Это как на сцене во время концертов — я всегда смотрю только на тебя, пока ты смотришь в зал.       Хонки зачем-то касается его щеки, медленно проводит пальцами от подбородка к уху, и Минари закрыв глаза, льнет к ладони как котенок. — Как же нас угораздило? — голос Хона даже в собственных ушах звучит непривычно хрипло, и Минхван вздрагивает, как от щекотки. Он не отвечает, поворачивает голову вбок и ловит горячими губами кончики пальцев Хонки.       Эти губы сейчас неприлично ярко выделяются на бледном лице макне. Хонки мягко надавливает большим пальцем на нижнюю — Минари сглатывает, не сводя с него взгляда, и сотни стоп-кадров из сотен порно-роликов проносятся в памяти Хона. Черт. — Я… — Минхван вздыхает, теплым дыханием пощекотав подушечки пальцев. — Хочу тебя… хотя бы трогать… — На его щеках проступает неровными пятнами румянец, зрачки почти закрывают радужку. Он поднимает руку и как клеймо прижимает ладонь к голой коже в растянутой горловине футболки Хона. Ладонь горячая, прикосновение слишком сильное, а лицо Мина выражает почти болезненную сосредоточенность, он не отрываясь смотрит на собственные пальцы. Давление усиливается, а потом медленно смещается вниз, насколько позволяет вырез одежды. — Хочу трогать, сколько захочется… чтобы ты… чтобы мы… О бо-оже… — Он прикусывает губу так, что отхлынувшая кровь оставляет побелевший след. И он так заметно возбужден и нервничает, что Хон просто не может больше этого выносить. Это странно и совершенно ненормально даже для Хонки. Он резко встает, Минхван следом подскакивает на ноги, и они оказываются лицом к лицу. Хонки кладет руки на плечи Минари, он сам не знает, что собирается сделать: оттолкнуть, обнять или встряхнуть, чтобы привести его в чувство. Растерянно скользит ладонями вниз по плечам и локтям макне, гладит его запястья. — Ты пробовал? — интересуется вполголоса и, уловив изумленный взгляд, уточняет, — С парнями.       Минхван отрицательно мотает головой. — Ну вот видишь… Может и не надо? Не надо, Минари, уйди лучше. Я же тоже могу не сдержаться. Я же тоже… пиздец как хочу… — Хон зажмуривается, чувствуя, как начинает покалывать скулы прилившая кровь. — Ты такой красивый сейчас, просто невозможно. Хочу тебя. Всегда, все время, даже когда не хочу — хочу… Безумие какое-то.       Минхван молчит так долго, что глаза приходится открыть. Неистовая надежда во взгляде Минари перемешивается с абсолютным доверием, и сейчас он выглядит даже младше, чем обычно. И это заставляет обрушиться в какое-то отчаяние: — Не надо, Минари! — Я знаю, — кивает макне и он неожиданно пугающе серьезен. — Но я хочу. Очень. Я уверен, хён, брось, перестань сомневаться. Тебе плохо, и мне еще хуже. Ты же знаешь, это все равно случится, рано или поздно. Парни тоже делают это. Вместе. И ничего страшного. Ты придумываешь проблему. ─ Да причем тут… Да не в этом дело! Дело в том, что ты не какой-то там парень. Ты Минари, понимаешь?! ─ Ага. А ты Ли Хонки и именно в этом все дело.       Они едва касаются друг друга, но Хонки, кажется, слышит, как быстро стучит сердце Минхвана. Так же быстро, как его собственное. Густое напряжение висит в воздухе, жаркое, терпкое, связывающее их тысячами натянутых нитей.       Ладонь ложится на щеку Хона, гладит, перемещается на затылок, Минхван нервно облизывается, закрывает глаза и слепо тянется губами к лицу. Они замирают на расстоянии вздоха друг от друга, дыхание смешивается, сердце Хонки стучит так сильно, будто сейчас выпрыгнет из груди… Или это сердце Минари? Спустя пару секунд, давление на затылок усиливается, и Хонки осторожно подается вперед. Когда их губы соприкасаются, Минхван то ли задыхается, то ли охает, и этот потрясенный прерывистый вздох отзывается у Хона где-то в желудке и рикошетом — в паху. — Дай нам шанс, — шепчет Мин, когда отстраняется.       Хонки не собирается давать никакого шанса, он уговаривает себя одуматься, пытается обратиться к собственной совести или хотя бы здравому смыслу. Тщетно. Он хочет выгнать Минхвана, или еще лучше сбежать сам. Он не должен делать то, что делает — они не должны — но Хон чувствует, что прикован: теплом, запахом, руками на плечах, открытым взглядом, откровенностью. Кажется бежать уже бесполезно, Минари уже догнал, сшиб с ног и разнес вдребезги. На данный момент Хонки не готов свернуть с этой дороги, куда бы она ни вела, и окончательно осознав это, он вдруг чувствует, как тугая пружина внутри разжимается, и становится легко-легко, просто невесомо. — Пошло оно все. Какого хера, да? — спрашивает Хонки, просто, чтобы что-то сказать. — Да, — успевает ответить Минхван и подставляется под губы жадно и отчаянно.       Хон действует на инстинктах и не успевает зафиксировать, когда его руки успевают оказаться на талии Мина. Он обхватывает его, стискивает, сильно, отчаянно вминает в себя, втирается пахом в пах, и Минари — тот самый Минари, обожаемый макне, компьютерный задрот, гениальный барабанщик — бессвязно стонет и подается навстречу. Хонки все хочет сказать что-нибудь шутливо-глупое, но мысли не складываются в слова, не сосредоточиться никак, когда Минхван выгибается, и жмурится, и, господи… Хонки проникает пальцами под его рубашку, касается горячей кожи и Минари громче звучит в поцелуй, жмется к Хонки так, что тот чувствует губами вибрацию голоса. Чувствует, как дрожь рождается под коленками, поднимается выше, к паху, весь низ живота печет, в виски бьет пониманием, что это Минхван, и от этого только слаще.       Наконец макне, задыхаясь, отрывается от поцелуя и утыкается лицом в шею Хона, обжигая кожу горячим влажным дыханием. — Минари, — выдыхает Хонки. — Господи, боже, Минари.       Минхван поднимает голову, смотрит доверчиво и чуть-чуть растерянно, а затем, неожиданно сурово нахмурившись, начинает быстро и нервно стягивает с себя одежду, под удивленным взглядом Хонки. А полностью раздевшись, настойчиво дергает Хона за рукав: — Сними, хён. Разденься, пожалуйста, — Хонки только брови поднимает, изумленно разглядывая старательно прячущего взгляд макне. Сильные плечи, узкие бедра, гладкая кожа, разумеется всё это Хон уже видел, но почему-то сейчас Мин красивый как никогда. — Хён, ну же…       Хонки медлит, смотрит, не произнося ни слова, и Минхван решает за него. Он снимает с Хона толстовку, с трудом стягивает футболку, бестолково дергает трясущимися пальцами ремень, молнию. Фыркнув, Хонки отталкивает его руки, сам скидывает джинсы вместе с трусами, а затем падает на кровать спиной и даже глаза закрывает. Во всем происходящем есть что-то от странности и абсурда первых мокрых снов.       Матрас прогибается под весом второго человека, а потом Хонки чувствует прикосновения — Минари осторожно касается его лица, шеи, ключиц, будто все еще не верит и боится спугнуть. Похоже, он действительно очень давно хотел этого. Подрагивающими ладонями он медленно и вдумчиво трогает грудь, плечи, руки Хонки. Гладит, дрожа от нежности, желания и жадности, будто стараясь успеть все и сразу. Хона тоже мелко трясет — прикосновения отзываются во всех нервных окончаниях, он плывет, растворяется в изучающих касаниях, в ощущении крепких ладоней. От неловкой ситуации хочется провалиться под землю, и в то же время так приятно плавиться, растекаться от каждого движения. Нежно-ласково-мягко, словно длинными океанскими волнами — накрывает, откатывает, и вновь смыкается над головой. Задевает, пускает импульс удовольствия, отступает.       Хонки чувствует как ладонь ложится на его колено. Упрямое, с усилием, касание. Он даже с закрытыми веками ощущает на себе слишком внимательный взгляд, следующий за этими прикосновением. Этот взгляд ощутимо жжет кожу, и Хон сам не понимает, почему это так его заводит. Сдерживая стон, он приподнимает голову и открывает глаза: Минхван сидит у него в ногах, изогнувшись так, чтобы касаться ладонями уже у самого паха. Опущенные ресницы неожиданно четко выделяются на фоне покрасневших щек, и он очень внимательно смотрит, будто исследует, будто запоминает, пока вот так ведет ладонями по бедрам вверх. — Ты меня изучаешь, что ли? — тихо уточняет Хонки и тут же со стоном падает на кровать снова — собственные слова отзываются ужасным возбуждением, член полностью поднимается, качнувшись.       Минхван наклоняется, практически прижимаясь лицом к паху Хона — их разделяют считанные миллиметры — и рвано выдыхает. Хонки едва не выгибает в дугу, когда он отчетливо ощущает теплое движение воздуха. Дыхание Минари щекочет чувствительную кожу, и Хон совершенно инстинктивно сгибает правую ногу в колене, отводя ее в сторону. Он закрывает ладонями лицо и с силой трется затылком о простыни, чувствуя, что сам заливается краской. Неожиданная, странная ситуация, комбинация самых неловких элементов, а его стояком можно гвозди забивать. — Пиздец, — выдыхает Хонки и стонет, чувствуя первое прикосновение языка, слишком влажное и легкое, но от последовавшего чужого потрясенного вздоха он чуть не кончает тут же. — Пиздец же, — бормочет он, еще немного раздвигая ноги, и снова зажмуривается, мысленно представляя, что берет макне за волосы на затылке и надевает его горлом на свой член. Чертов Минхван будит в нем темные желания.       Это точно первый минет в жизни Минари. Он лижет член Хона очень влажно и медленно, сжимает пальцы слишком осторожно и редко. Он давится сразу же, как только пробует взять головку в рот целиком и постоянно сбивается с ритма. Слюна остывая стекает к мошонке, а у Хона лопается терпение, потому что, несмотря ни на что, эрекция с каждым мгновением только усиливается: Минари облизывает его так методично и последовательно, как будто пытается запомнить вкус и ощущение каждого миллиметра. Невыносимо концентрированное внимание и полная сосредоточенность, словно член Хонки — самый важный объект в жизни макне. И есть в его неопытности что-то такое, отчего у Хона сладко ноет низ живота и поджимаются яйца.       Застонав, Хонки останавливает Минари, садится в постели, а затем поднимается на колени и наконец-то хватает в горсть темные пряди, молча пригибая голову Минхвана к своему паху. Тот с готовностью подчиняется, теплые губы раскрываются еще до того, как Хон утыкается в них членом. И Минари то ли всхлипывает, то ли стонет, и обхватывает Хона за бедра, притягивая ближе. Сдерживаться почти невозможно, Хонки невольно ускоряет темп, стараясь, не проникать слишком глубоко, а Мин послушно сжимает губы плотнее и шумно дышит носом, прогибаясь в спине и царапая его бедра.       По стыдному взвинчиваясь еще сильнее от покорной беззащитности Минхвана — на, бери, делай, что хочешь — Хонки срывается в оргазм так резко, что едва успевает оттолкнуть его от себя. Стонет сквозь стиснутые зубы, кончает, вздрагивая крупно с каждым долгим-долгим выплеском, растворяясь в остром удовольствии. А Минари тут же тянется к поцелуям, бесстыдный, зараза, и такой отзывчивый.       Все еще тяжело дыша, Хонки молча нажимает ему на грудь, заставляя лечь, и Минхван неожиданно теряется — пытается приподняться на локте, по лицу снова стремительно расползается краска, на этот раз заливая уши, шею и грудь. Он по прежнему выглядит беззащитным и открытым, но вместо того, чтобы разбудить совесть, это лишь выводит на новый виток возбуждения.       Хонки смотрит ему в глаза, наклоняется, медленно трется щекой о его колено, а затем прижимается губами к внутренней стороне бедра, лаская языком и втягивая кожу, чтобы оставить след. Минхван задыхается, дергается — Хонки только сильнее сжимает пальцы, удерживая, и медленно двигается вверх, оставляя отметины одну за другой — блестящие от слюны и прилившей крови засосы, ровной яркой дорожкой к паху.       Минари больше не вырывается, напротив, он сгибает ноги, и его колени — будто под нажимом языка Хона — медленно раскрываются. Все это должно бы выглядеть кадром из порно, горячо и пошло, но сейчас голову кружит даже не физическое желание, а эмоции, комком вставшие в горле, и удовольствие Минари сейчас самое главное.       Хонки придерживает Минхвана за бедра, гладит большими пальцами выступающие косточки и с трудом отводит взгляд от темного от прилившей крови члена, резко выделяющегося на фоне нежной светлой кожи, чтобы снова взглянуть Минхвану в лицо.       Яростно прикушенная губа, и жгучий пристальный взгляд, под тяжестью которого Хонки медленно наклоняется и начинает — аккуратно и тщательно — выцеловывать и вылизывать пространство между раскрывшимися бедрами.       Минари всхлипывает и дрожит, но ни разу не попытается сдвинуть ноги или оттолкнуть, его руки доверчиво лежат на плечах Хона. Абсолютное, полное принятие — этого достаточно, чтобы у Хонки уже снова крепко встало.       Между ног у Минхвана горячо и влажно от слюны, Хонки размеренно вылизывает основание члена, закончив — ласкает языком поджавшиеся яички и целует сразу за ними, осторожно втягивая нежную кожу. Мин кажется перестает дышать, выгибаясь, а Хонки успокаивающе гладит разведенные колени и спускается ниже, обводит отверстие кончиком языка, толкается внутрь, вызвав длинный потрясенный стон, и не давая опомниться, поднимает голову, наконец вбирая в рот прекрасный, тяжелый и давно уже блестящий от смазки, член.       Медленно облизывает головку, всасывает ствол глубже, в кольцо напряженных губ, и Минари бьет кулаками о матрас, запрокидывает голову, стонет что-то невразумительное. — Я сейчас… — шепчет он, и вдруг аккуратно обхватывает ладонями голову Хонки, отстраняя от себя. — Стой… стой, хён, хочу по-настоящему, — просит, зажмурившись от собственного бесстыдства. — Пожалуйста…       Хон сразу понимает, о чем он. Ему тоже хочется, хочется до дрожи, но ведь это будет означать, что всё… по-настоящему. — Ты псих.       Минхван нетерпеливо дергает плечом: — Я хочу, — повторяет упрямо, и Хонки удивляется — насколько же его заводит этот контраст покорности и настойчивости макне.       Он облизывает губы: — У м-меня нет… — У меня есть.       В подтверждение Минари скатывается с кровати, выуживает из заднего кармана брошенных джинсов два почти одинаковых квадратика — презерватив и одноразовая упаковка лубриканта. — Я хочу, чтобы ты… Хочу. Пожалуйста, давай, — Минари возвращается на кровать. Прижимается к Хону, тяжело дышит, покусывает кожу на его плече, спускается рукой по его груди, по животу, гладит член. Хонки ловит чужие пальцы: — Минари, — выдавливает он. — Черт, я не могу…       Он действительно не может — никак не может придумать достойного возражения. — Хён, я смотрел про это. Читал кое-что. Я хочу чтобы ты. Пожалуйста.       У Хонки кружится голова и он… он пытается остановиться, но Минари твердит, что он хочет, и раз он хочет, значит пусть, пусть это произойдет.       Минхван откидывается на подушки, настойчиво тянет Хона на себя, и Хонки не может больше терпеть, он не железный, с ним нельзя так. — Да, ты точно псих, — он ведет руками по груди барабанщика, по гладкому разлету мышц, проводит раскрытыми ладонями по маленьким острым соскам — чувствительным: Минари шипит и толкается бедрами в ответ на прикосновения.       Хонки всерьез наваливается сверху. Прижимается к макне — кожа к коже — и тот скулит, прикрыв глаза. Хон долго целует, облизывает его губы, подбородок, шею, грудь, живот, и никак не может отпустить, разжать объятья, убрать руки, не тянуться губами.       Наконец отстранившись — оторваться от Минари стоит нечеловеческих усилий — Хонки садится на нем верхом, сдавливает коленями бедра и обхватывает его член, чувствуя ладонью упругое тепло. Двигает рукой, сильнее стискивает кулак и ведет осторожно к головке, вверх, мучительно вверх, и указательным пальцем по щелочке, где скопилась смазка.       Минари задыхается, извиваясь, плечи отрываются от кровати, а потом он снова бессильно падает обратно, выгибает шею, поджимает пальцы на ногах. — Ну же, хён, — выдавливает он, едва дыша, — Давай, — и раздвигает ноги, сминая простыни.       Хон нащупывает подушку и подталкивает ее под поясницу Минари. Теперь его задница приподнята, ноги согнуты в коленях и широко раздвинуты.       Такое уязвимое, идеальное положение. — Точно… ты точно в этом уверен? — спрашивает Хонки, хотя его смоченные слюной пальцы уже скользят вниз, касаются горячего местечка под яйцами макне и опускаются ниже. Он с ужасом думает, что это крохотное, тугое отверстие не сможет не то что член, но даже его пальцы принять в себя. Но пусть он не уверен — сейчас он просто не сможет остановиться. Жаркая волна окатывает его с головой, сердце колотится как бешеное, между лопаток щекотно ползет капля пота, и он не может оторвать взгляда от невозможно красивого лица Минари. — Боишься? — внезапно ухмыляется макне, и Хонки стирает усмешку с его лица: сжав зубы, жестко двигает рукой на его члене, в то же время впихивая кончик пальца в горячее и тесное. Затем вытаскивает его, а Минари прикусывает губу: — Хё-ен…       Хонки, выдавливает немного смазки на руку, и Мин жадно смотрит, как блестят его пальцы. Снова проскальзывает одним пальцем внутрь — теперь легче, но все равно приходится прилагать усилия — и макне подается навстречу. Проталкивает палец до второй фаланги, и глаза Минхвана широко распахиваются, а дыхание срывается. — Все нормально? — Д-да, я просто… боже, Хонки-хён, — лицо Минари разглаживается, и он закрывает глаза, когда Хон, впихнув палец еще глубже, ведет им внутри по кругу.       У Хонки горят щеки и член пульсирует возбуждением: он трогал себя так, там, ему знакомо это захлестывающее ощущение, когда находишь нужную точку, и все вокруг взрывается, ослепительно, необычно и совершенно потрясающе. — Нравится? — выдыхает Хон, чувствуя, как собственный член липко мажет по животу, когда он двигается. Пользуясь тем, что Минари теряет голову от удовольствия, Хонки вталкивает в него второй палец, очень тесно, но с искусанных докрасна губ Минхвана срываются прерывистые стоны, и он заставляет Хона продолжать, осторожно двигая бедрами навстречу. — Если будет больно — обязательно скажи, — требует Хонки, убирает руку и тянется за презервативом.       Он боится, что не продержится долго после того, как вставит, даже не смотря на то, что уже кончил один раз. Одна мысль о том, как будет тесно, и он едва не срывается от прикосновения собственных пальцев, раскатывающих по члену резинку. Хонки выжимает весь пакетик смазки и толкается головкой между ягодиц макне. Чувствует, как тугие мышцы самую чуточку уступают, и кажется, он сейчас потеряет рассудок если не окажется внутри. А может — как раз именно если окажется. Минари ерзает нетерпеливо, но Хонки все еще колеблется, стены запретов в сознании рушатся одна за другой, и когда он наконец, не в силах сдерживаться, наклоняется и одновременно с глубоким, жадным поцелуем втискивается в жаркую, одуряющую тесноту, ему кажется, что вот теперь он пропал окончательно и бесповоротно. Блаженное, невозможное погружение в горячее и живое. И это лучше, чем все… чем все, что было до этого.       Задыхаясь, он продолжает вталкиваться глубже, даже когда лицо Минари кривится — просто не в силах остановиться. — Минари, — выдыхает он. — Ты… в порядке… скажи…       Макне дышит быстро и глубоко, глаза зажмурены, рот приоткрыт. — Да, — говорит он, прерывисто втягивает воздух и вцепляется зубами себе в запястье.       Теснее чем все, что Хон когда-либо трахал, ствол крепко стиснут, чуть ли не до боли, но это охренительно; он входит глубже со следующим толчком, и тело Минхвана принимает его почти полностью. Это так… боже, он не в состоянии даже придумать, с чем это можно сравнить…       Хонки едва не захлебывается бешеным желанием двигаться — в полную силу, жестко. Макне, распластанный под ним, задыхающийся, извивающийся — просто олицетворение греха и невинности. Хочется его до помутнения рассудка: нежно и медленно, грубо и резко, в тысяче разных поз, как угодно, хочется попробовать с ним все, что только можно, и даже чуть больше.       У Минхвана дрожат бедра и еще сильнее краснеют скулы и лоб. Он раскидывает руки и до белых пальцев сжимает простыню, не трогая Хонки, не шевелясь, только гулко, звучно сглатывая. Хонки, справившись с горячей волной одержимости, сам дрожащей рукой нащупывает член макне, сжимает его, размазывая по коже остатки смазки с пальцев, и Минари дергается всем телом, издав приглушённый звук. Он жмурится, Хон не может понять, от боли или удовольствия, но его самого скручивает желанием, и он продолжает двигаться, чувствуя, как плотно сжимаются вокруг члена нерастянутые мышцы. Он двигается размеренно и плавно. Медленно, погружая их обоих в сладкий транс. Хонки никогда не было так хорошо. Горячая кожа Минари, член в нем, рука на его члене. Хон целует его влажные плечи, зажмуренные глаза, заломленные брови, пылающие щеки. Удивляется необыкновенному ощущению контроля и власти — он держит Минари в своих руках и губах, на своем члене. Сейчас Минхван, лежащий под ним, не отдельная личность, а часть, продолжение самого Хонки. И этого всего так много, что трудно удержать в себе, и Хонки рад, что всё это досталось именно ему.       Минхван хватает ртом воздух, комкает простыню, мечется под ним, а потом неожиданно выгибается, вминается грудью в грудь с протяжным стоном и шепчет, распахнув глаза: «Сделай так еще, еще!». Хон совершенно не соображает, не знает, что от него хотят и что повторить, но честно пытается. С раздраженным шипением макне обхватывает его ногами, заставляя остановиться и, черт, начинает насаживаться сам, чуть меняя угол, пытаясь найти правильное положение. — Вот тааак… — стонет он в какой-то момент, изгибаясь и надеваясь на член. – Еще, хён, еще, пожалуйста, дааа…       В этот момент Хонки окончательно сносит крышу. С тихим рычанием, чуть сменив позицию, он поудобнее обхватывает Минари и, стремительно наращивая темп, начинает трахать его в уверенном и жестком ритме, слушая задыхающиеся стоны. Слушая треск ткани — это рвется простыня под сильными пальцами драммера.       Они отдаются друг другу так неистово, словно их первый секс одновременно будет последним. Кажется, Хон чувствует за двоих — спазмы удовольствия, дрожь, проходящую через тело Минари так, словно через его собственное — чувствительность будто обостряется в несколько раз. Такое долго не выдержать. И когда Минхван сжимается и кончает на выдохе, с протяжным, высоким стоном, и вокруг члена Хонки начинает мягко пульсировать, то он почти тут же срывается вслед, позволяя волне безумного кайфа захлестнуть с головой. Минари под ним кончает долго, содрогаясь всем телом, совместный оргазм оказывается невероятным и опустошающим, похожим на обжигающую ослепительную лавину — огромную, жаркую, накрывающую с головой, лишающую последних сил и мыслей.       От переизбытка слишком сильных, вздернутых чувств, на глаза наворачиваются слезы, и Хон смаргивает их, наклоняясь к лицу Минари. Вглядывается, целует его в лоб, замирая от страха, что тот скривится под его губами от ужаса или гнева. — Ты в порядке? Да? Ты в порядке? — безостановочно спрашивает Хонки, слова сами собой срываются с языка. Он боится, что все сделал не так, несмотря на то, что видел, как Минари кончил, слышал, как он умолял. Но кажется Минхван не слушает — у него дрожат губы, когда он зарывается пальцами в волосы Хона и принимается покрывать неловкими поцелуями сначала лоб, нос, щеки и наконец рот, ошеломленного таким напором, вокалиста. Через какое-то время Хонки все же додумывается обнять, прижать к себе, и макне постепенно затихает, вжавшись в него всем телом, уткнувшись лицом в шею и протиснув бедро между ног.       Хонки натягивает на них покрывало и ему кажется, что он слышит, как Минари шепчет ему в ключицу, сонно и приглушенно: — Спасибо.       Он прижимается расслабленно и доверчиво, а Хонки пытается себя ненавидеть: все это было очень плохой идеей, и можно с полной ответственностью утверждать, что так или иначе — ничем хорошим это не закончится. Но тело гудит усталым удовольствием, веки наливаются тяжестью, а в голову упорно лезут мысли о том, что завтра, послезавтра, послепослезавтра к Минари можно будет прикасаться. Можно будет трогать его снова и снова. Сделать ему хорошо, сделать им обоим так хорошо, что Хонки не представляет — как можно отказаться от этой возможности теперь, когда она у него есть.       Отказываться от чего-то настолько желанного — совсем не в стиле Хонстара.       Хонки аккуратно гладит лопатки макне, раз за разом пересчитывает пальцами позвонки и лишь старается дышать ровнее, чтобы не потревожить Минхвана, который засыпает, так и не выпустив горсть его волос из руки. Хиросима       Перед началом саунд-чека Минхван и Хонки сидят рядом, соприкасаясь плечами и коленями. Макне смотрит неотрывно и ужасно нежно: — Хён, ведь это по-настоящему, правда?       Хонки косится на него и с ухмылкой качает головой. Минари — зануда, похоже так и не верит до конца в то, что произошло, и при каждом удобном случае лезет к Хону чтобы проверить, что ему это не приснилось.       У Хонки столько слов бьются где-то в горле, горят на языке. От них покалывает губы, но сейчас не время, и приходится прилагать усилия, чтобы не выпустить их, и слова отступают, заставляя бешено колотиться сердце. Под солнечным сплетением щекочет счастьем, и несмотря на насмешливо поднятые уголки губ, Хонки отвечает коротко и абсолютно серьезно: — Правда. Сеул       Тур подходит к концу и группа возвращается в Корею. В аэропорту Минари обнимает Хона со спины, касается подбородком его плеча, нашёптывая собственнические словечки на ухо. Вокруг фанаты, и через пару минут их объятья заполнят все соцсети. И это конечно личное — намного интимнее употребления рамена в пьяном виде — но почему-то Минхвану абсолютно плевать.       В Сеуле Хонки и Минари счастливы.