без названия

Мередит знает, чего хочет Орсино. Для начала, власти. Чтобы весь змеиный клубок киркволльского круга – холодные кобрьи глаза и быстрые языки, челюсти скрывают ядовитые зубы, следил за ним со слепым благоговением; так танцуют настоящие змеи под заунывное пиликанье неваррских дудок. Как-то в Нижнем Городе Мередит наблюдала представление: тощий человечек, не выше и не крупнее эльфа, смуглый, в одних холщовых штанах перебирал глупую бамбуковую палку, извлекая из нее звуки благозвучностью сравнимые с кошачьими воплями. Но из соломенной корзины выбирались и скользили змеи, водили тупыми треугольными головами, янтарь зрачков стыл покоем. Готовым в любое мгновение разбиться в злобу – укус. Бамбуковая дудка напоминала посох, сам «заклинатель» — эльфа. Мередит невольно потянулась к оружию, но фокусник уже заметил ее и поспешил убраться. Она приказала потом выловить его, вдруг – отступник, магии в неваррце оказалось не больше, чем в глиняном кувшине с пивом. Отпустили, однако приказали убираться из Киркволла. Просто потому, что костлявый неваррец слишком напоминал Орсино. Его маги тоже доверяют ему, плавные и скользкие, разве недостает чешуи. Чешую легко дорисовать мысленно. Забавно, она не помнит, чтобы Орсино прежде рвался к власти. Она не может вспомнить, входил ли он в совет старших – до того как неожиданно выставил свою кандидатуру на пост первого чародея. Возможно да, возможно – нет… власти желают все, эльф – не исключение. Почему его избрали, Мередит не понимает до сих пор, но следит за каждым шагом. Если кто-то добивается власти, значит хочет еще большего. Она знает, власти не бывает чересчур. Как сладкой персиковой водой, ею нельзя напиться, только глотать, пока не затошнит и не разобьешь бокал. А еще власть пьянее антиванского бренди; Орсино слишком слаб (эльфы не умеют пить точно так же, как не умеют занимать руководящие посты, старая-добрая истина). Его змеи пляшут под дудку с драконьими головами просто потому, что им нравится выглядывать из корзинки – заклинатель позволяет слишком многое, позволяет выползать, черно-зелеными лентами виться между чужих ног. Кусать – тоже. Змеи ведь не могут не сцеживать яд. Мередит охотно поубивала бы змей вместе с заклинателем – начиная с заклинателя, но еще рано. Нужно дождаться, чтобы корзинка рассыпалась, трухляво и беспомощно, вывернула внутренности, от королевских кобр до вертких болотных гюрз. Тогда Мередит изрубит тварей в куски, будет рубить, пока улицы Киркволла не покроются слизью отравленной крови. Эта мысль заставляет ее улыбаться. Орсино желает власти? Отлично. Пусть наслаждается, пока есть возможность. На самом деле, заклинатели змей давно отрастили самые острые клыки, у них вместо крови — яд в венах. Заклинатель – тоже змея, как бы ни прикидывался человеком. Однажды Орсино покажет пятнистую шкурку. Она убьет его последним, впрочем. Мередит заставит его смотреть, как очищают гнездо – до последнего яйца в кладке. И только после того, как выпростает кишки каждого аспида, перерубит хребет ему самому. Мередит сравнивает магов со змеями. В последнее время ей действительно мерещится шипение, густое и пахнущее железисто – кровью и лириумом, стоит пройти мимо. Они боятся ее. Орсино тоже боится, как бы ни скрывал. Просто пока его жажда власти берет верх. Орсино избегает встречаться с нею, исключая необходимые отчеты; он выискивает какие-то потаенные казематские лестницы и переходы, лишь бы избегнуть столкновения. Уползает, думает Мередит, и ухмыляется. Уползает, точно. По-змеиному. А порой она все-таки ловит, прижимает его к стене, и говорит одними губами. Я знаю. Я знаю все твои желания. Власти… и не только. Еще он хочет любви. Мередит подобрала бы другое определение: дешевой популярности, вроде каких-нибудь орлейских бардов с песенками, игрой на лютне да плясками. У Орсино никогда не хватало силы воли, чтобы сказать: «нет» подопечным или принять непопулярные меры. Даже если отвлечься от того, что он маг – маг, который всегда предатель, всегда на грани одержимости и призыва демонов, — хуже руководителя Мередит в жизни не видела. Попадись ей подобный начальник, скажем, позволяющий рекрутам самоволки, походы в бордель и Создатель ведает что еще, — собственноручно повесила бы посредь киркволльской площади. Я выполняла свой долг, ваше святейшество. Я защищала город. Убирала палку из колеса Ордена. Хотя подчиненные Мередит сбегают порой в «Цветущую розу», она исправно назначает за это гауптвахту, наряды вне очереди; методичная и неумолимая, как кузнечный молот. Порядок. Должен. Быть, повторяет Мередит; повторяет каждое утро рыцарю-капитану Каллену и последнему мальчишке, беспомощно тыкающему деревянного манекена тупым мечом – острый не доверяют, отхватит пол-пальца. Мередит не нужна «дешевая популярность». Мередит не нужна любовь. Она сильнее Орсино — чем по праву гордится. А его маги действительно любят, и аскетичная Мередит улавливает вдобавок подтекст похоти. Эльф наверняка пользуется своими *подопечными* — почему бы и нет, кто запретит? Впрочем, вынуждена признать Мередит, Орсино не нужно принуждать или заставлять кого-либо, половина магесс (и немало магов тоже) Круга буквально караулят его возле спальни, вешаются на шею и словно невзначай, проходя мимо, вздергивают мантии, заголяя костлявые или пухлые голени. Она ни за что не поверит, будто Орсино достаточно стоек и чист, чтобы отказаться. Их приемные разделяет всего лишь узкий коридор, но от казарм храмовников до спален старших магов несколько этажей и целая башня, и все равно по ночам закрывая глаза, Мередит видит, слышит, обоняет — разнузданные, безудержные оргии. Орсино легко вообразить обнаженным – под строгой мантией узкое и горячее тело; сухопарое и, несмотря на возраст, гибкое. Лица магесс почему-то расплываются, словно чернильное пятно под ливнем, зато лицо Орсино – искореженное страстью, животной похотью, тонкие черты лица напоминают орлейскую маску с ювелирным рисунком, — невозможно изгнать. У него мягкие губы, целуется осторожно, вкрадчиво; а секс с ним неожиданно грубый, он любит брать партнершу по-звериному – сзади, таскать за волосы, мять грудь и шлепать по ягодицам. Порой он делает больно – и ему это нравится, всем магам нравится делать больно другим, даже собратьям. Орсино умело играет на публику, рядится в доброжелательного и милого человека… хорошо, нелюдя; только Мередит раскусила его много лет назад, ее он не обманет. Он жаждет любви, а сам любить неспособен. Чужая любовь для него – все равно, что жижа вытекающая из вскрытых вдоль, узко и нараспашку, вен; хлебнуть, чтобы ощутить себя по-настоящему живым. Может быть, они творят какие-нибудь мерзкие ритуалы, пользуясь тем, что храмовники не имеют права заходить в личные комнаты старших магов без специального дозволения. Или без ордера на обыск, которого у нее пока нет – только пока. О да, так все и есть. Мередит уверена. Мередит злится. Мередит проклинает Орсино – его опереточно-поддельную «доброту» в равной степени, как и истинное лицо; у нее нет доказательств – не сверлить, в самом деле, дыру в двери, не подсматривать же. И не нужно. Мередит и без того *знает* все о нем. Но более всего он желает смерти. Ее смерти, ее боли, ее страданий. В его улыбке Мередит всегда нащупывает десять тысяч игл, флакон змеиного яда и похоть предсмертной гримасы. В каждой фразе он готовит ей порчу, витые плети энтропии, похожие на вьюнки или дикий виноград; Мередит едва удерживается от того, чтобы ударить Орсино «рассеиванием магии». Она ничуть не боится смерти, но позволить ему торжествовать? Никогда. Кроме того, нельзя позволить магам – лично Орсино – захватить власть в городе. Он несет смерть трехголовым посохом, он прячет гибельный песок в рукавах шитой золотом мантии. Слабый и жалкий, Орсино способен только плести паучьи интриги за спиной; всякий раз Мередит разрушает его планы, словно стряхивает паутину из угла комнаты – брезгливо, грязной щеткой. Если бы он мечтал убить только ее, не стоило обращать внимание, однако Мередит уверена: Орсино и его маги надеются вырвать у нее город, изорвать Киркволл в кровавые лохмотья, и, издыхающим, бросить к ногам тевинтерских магистров – забирайте, хозяева, мы принесли вам сладкий кусок. Он ведь эльф. Эльфы – лучшие рабы. У Орсино не хватит храбрости убить ее в честном поединке. Скорее нашлет порчу, из-за угла сплетет малефикарское заклятье или вовсе натравит своих людей – или даже не своих, бунтарские речи, брызжущая отрава, втекают в уши не только толпы на площади; собственные же солдаты Мередит порой прислушиваются к Орсино – и задают неудобные вопросы, большинство из которых начинаются с «почему». Почему вы ненавидите магов. Почему вы везде ищете магию крови. Почему вы ищете магию крови в Круге, но не трогаете отступников среди киркволльской аристократии; это самый отвратительный, вроде куска зачервивленной мертвечины, вопрос. Мередит охотно разорила бы каждое поместье, вытащила во внешний двор Казематов всех аристократов – от грудных младенцев до столетних стариков, а заодно и половину Нижнего Города, может быть, даже Клоаку прочесала. Лучше убить невиновного, чем пропустить отступника. Орсино жаждет ее смерти – и смерти Киркволла, поэтому она должна быть бдительна, не забывать ни на секунду о своей миссии… Пока Мередит сдерживают. Церковь – владычица Эльтина лично, — запрещает устраивать обыски и облавы на аристократию, советует смягчит меры и по отношению к магам Круга. Ну нет, — Мередит стискивает кулаки, скрипит зубами и думает об ухмыляющихся драконьих головах в пальцах Орсино; стервятник-смутьян призывает народ к бунту, а она должна уступать? Никогда. Мередит должна успеть, прежде, чем маги призовут демонов, прежде чем Орсино призовет демонов – или сделает нечто еще более омерзительное; он болезненно жаждет гибели ее, гибели Киркволла, он молится, прижимаясь лбом к статуе Андрасте и богохульно молит об уничтожении единственной защиты города. Что хуже всего, он не пожалеет и себя, если понадобится. Чужая смерть стоит собственной жизни; порой Мередит вспоминает холодное – «Будьте уверены, рыцарь-командор» — его безрассудный выход, в одиночку – против взвода кунари. Тогда она почти испугалась его. Его готовности убивать. Его желания умереть. Итак, Орсино перед Мередит – как на ладони; все его желания. Отлично. Ты хочешь – ты получишь. Она соберет его власть-любовь-смерть в букет медяных цветов, пахнущих железом и лириумом, и подарит. Орсино жаждет власти? Прекрасно; пусть получает своих магов – покорных и идеально-спокойных, ни протеста, ни жалобы. Готовы выполнять черную работу, хоть мести казематскую площадь, хоть уборные драить; бери и не жалуйся. Каждый день Мередит направляет на Усмирение новых и новых магов; учеников – чаще всего, ставя росчерк на очередном пергаменте-личном деле, детские судьбы трещат под ее каблуком, словно скорлупа змеиных яиц. Мередит обожает этот воображаемый звук. Мередит обожает лицо Орсино, когда он перебирает в тонких дрожащих пальцах желтоватые листы. Он говорит – нет, он говорит – я не позволю, а Мередит усмехается. Тебе нужна власть, эльф, так какая разница, сколько мозгов осталось у твоих танцующих гаденышей? У взрослых (змей) магов Мередит тоже вырывает ядовитые зубы. Один неверный шаг, один поворот головы – в сторону от фокусника, к зрителю; хватает шипящую тварь под горло. Взрослые Усмиренные толпятся возле товаров. Мередит провожает их удовлетворенным взглядом, ей даже не жаль денег на прокорм балласта – столько продавцов и слуг не нужно, зато Орсино почти не покидает кабинета и классов, не приходит даже в общий обеденный зал, и чем только питается – неудивительно, что тощ, как жердь; проходя мимо Усмиренных – торопится, семенит, точно мелкая собачонка. Мередит любит приглашать его на ритуал. Это твоя власть, эльф, хочется сказать вслух. Бери сколько сможешь удержать. Это твоя власть, которую я *позволяю* взять тебе. Любви она его тоже способна научить. Любви в ее понимании; заковать в кандалы – обязательно кляп-распорку на манер кунарийского, чтобы не мог соткать заклинания, а заодно и съязвить. Обнаженным и униженным выставить посреди Киркволла, согнув пополам – смотрите, это маг, который жаждет любви; так любите его во все отверстия, а если не хватит естественных, проделайте пару лишних дырок. Он живуч, не смотрите, мол, кожа да кости – сильнее многих воинов со стальными мускулами. Рвите его, терзайте его, ковыряйте ножом и стрелами; целителю нипочем – восстановится. Хлещите кнутами и посыпайте раны солью, чтобы кровь выхлестывалась мокрыми толчками, в такт сердечной мышце – маги жаждут ее, пусть напьется. Любовь и кровь. Дурацкая рифма дурацких песенок. Мередит презирает песни – любовь тоже; но заплатила бы много золотых за оргию посредь Киркволла; а напоследок выбила Орсино зубы и заставила вылизать между собственных ног хлюпающими алым деснами. Она даже не стала бы убивать его… для начала. Орсино поклоняется смерти, нельзя давать желаемое так легко. Но в конце концов, она наградила бы Орсино. Смертью, конечно; в мире – единственная стОящая награда. О нет, легкого финала не заслужил; подошло бы бросить его в яму, на колья, ржавые колья еще тевинтерской работы (маги делали, оцени это). Зазубренные крючья проткнут брюшную полость, грудную клетку – но не жизненно важные органы, не сердце и не легкие. Мередит будет приходить к нему изо дня в день, поливая раствором негашеной извести. Говорят, сильный целитель способен протянуть так до недели, дергаясь червяком на крючке. Мередит давно мечтает проверить. А самое главное, услышать, как Орсино воет в агонии и умоляет ее о милости. У него перевернутые в мутно-белое, в лопнувшие капилляры, глаза; он слеп и безумен от боли. Он умирает. Он счастлив. Она тоже. …Мередит просыпается. Холодный пот на висках. Светлые волосы сбились в колтун; ее трясет, во рту сухо. Очередной кошмар – не без участия проклятого эльфа; чтоб тебя демон сожрал, Орсино, желает она скорее устало, чем зло. Мередит не помнит, когда ей стали известны желания Орсино. Мередит не помнит, когда легкая неприязнь – вперемешку с вполне искренним уважением превратилась во что-то гадкое, подобно тому, как зараженный скверной перерождается в гниющего вурдалака. Мередит пытается осознать; но ее убаюкивает сладкая песнь. Она прижимает к груди тускло светящийся оранжевым меч. И снова засыпает в собственных желаниях.