Изящные женские штучки

- Мари не смогла. Салли сначала согласилась, но когда услышала про "почти голой", сразу же отказалась... Не мог же я привести сюда девушку, а потом ни с того, ни с сего заставить её раздеться? Баки говорит и говорит. Пока заходит в их маленькую квартирку, пока снимает с натруженных ног обувь, и та тяжело бухается о деревянные доски настила на полу. Пока идёт к распахнутому настежь окну и оседает на скрипучий качающийся стул. Он говорит, а Стив, уже готовый и за мольбертом, с кучкой наточенных карандашей под боком, просто смотрит на него, изогнув бровь. Изогнув её так, что Баки знает - стоит ему заткнуться хоть на секунду, и повиснет тяжёлое предгрозовое молчание. Но он слишком хорошо знает Стива, и поэтому говорит. А что тут сделаешь? Сам влип, теперь только разгребать. Он человек слова. Точка. Баки вздыхает, ставит разутую ногу на подоконник, смотрит в окно - он переводит дух, пока Стив неотрывно смотрит на него. Потная из-за жары и работы кожа блестит от солнечных лучей. Она и без них золотисто-солёная на вид. Баки прижимает к животу газетный свёрток, и Стиву интересно, пожалуй, но он только молчит, укоряюще изогнув свою бровь. - Я переспрашивал всех девушек на курсах и даже зашёл к Робу, где иногда пропускаю стаканчик после, эм, - он вдруг осекается, кашляет и смотрит на Стива - совсем немного виновато. Тот не реагирует. Он просто не двигается, сверля его взглядом. - Там обычно всегда хватает девушек, которые за несколько долларов согласятся посидеть на стуле в нижнем белье. Но, чёрт, сегодня какая-то грандиозная вечеринка с кинопоказом у Сендзи, и все, все там, чёрт бы их побрал. Стиви, прости, - вздыхает он, опуская голову. Зачёсанная назад чёлка тут же раздельными прядями спадает вниз, закрывая лоб и половину лица. - Я никого не привёл. И да, как только он замолкает - в маленькой - ровно на дощатую кровать, мольберт, комод, пару стульев и двух парней - комнате становится жутко тихо. - Ты обещал, - веско произносит Стив, и бровь его делает едва заметное убийственное вверх-вниз движение. - Ты проиграл мне в покер желание, ты обещал. - Я знаю, знаю, - говорит Баки и ерошит свою длинную чёлку. Заправляет её обратно, зачёсывает наверх пятернёй, всё так же прижимая к паху газетный свёрток. Он в расстёгнутой до половины груди рубашке, со спущенными с плеч подтяжками и в рабочих брюках, и его голая грудь блестит от солнечных пятен. Она почти слепит. Лето такое жаркое, думает Стив и продолжает смотреть - почти что расстроено. - Поэтому я тут. Ты знаешь, Барнс сказал - Барнс сделал. Никто другой больше на такое не согласится, даже для лучшего друга, но я тебе проиграл, и, чёрт бы тебя побрал, Стив, если я сяду с тобой в покер ещё раз, да даже в напёрсток... - Даже в напёрсток, - кивает и усмехается Стив. - Именно, даже в напёрсток с тобой не сяду. Удачливый ты сукин сын. - Это просто равновесие. - Что? - Равновесие, Бак. Если бы мою болезненность не уравновесили хоть чем-то, я бы уже давно издох, ты так не думаешь? Баки молчит. Баки смотрит глаза в глаза, набычившись, и в его взгляде явно читается - лучше заткнись, мелкий, Роджерс, лучше закрой свой рот. Стив вздыхает. Складка между бровями разглаживается, он успокаивается. Нет так нет, что поделаешь. Одной картиной больше, одной меньше. Что уж... Неприятно понимать, что даже позировать тебе никто не хочет. Даже за пару хрустящих баксов, на которые Баки пришлось бы раскошелиться. Что уж говорить о свиданиях. Надо бы как-то уже сказать ему, что все эти двойные недо-свидания у него в печёнках сидят, и лучше бы он уже заканчивал с этим. Намного проще поддерживать собственное достоинство на хоть каком-то уровне, когда просто сидишь дома, а не чувствуешь себя четвёртым лишним. - Показывай, - говорит он, закончив с самокопанием. - Что там у тебя? Баки, кажется, вздрагивает. Его пальцы сжимаются и разжимаются на свёртке, тот тихо шуршит, а Баки - эка невидаль! - будто бы краснеет на скулах и ушах. - Да это... - мнётся он, а потом словно решается - и разворачивает газету на коленях. Стив не может разглядеть, что там, пока один даже на вид нежный и прозрачный лоскут ткани не выскальзывает из бумаги и не падает Баки к ногам. Ох... - Это я у Бекк позаимствовал. Забегал домой ненадолго. И, в общем... Он никак не может договорить, кашляет смущённо и трёт щетинистый подбородок, но Стив, кажется, понимает. Баки красный, а на его коленях, завёрнутые недавно в упаковочную и газетную бумагу, лежат изящные женские штучки. Чулки, кажется. Точно, чулки. И ещё что-то. Баки вытаскивает, поднимает на обеих руках за широкие бретельки и легонько встряхивает. Бельё - нежно-кремовая шёлковая ночная сорочка - всё светится, искрится на просвет. У Стива дыхание перехватывает, такая красота. Невероятно. И откуда только у Бекки такие вещи? - Позаимствовал? - севшим голосом переспрашивает он. - Если Бек узнает, она меня, - Баки проводит ребром ладони по шее. Стив фыркает, а потом смеётся от души. - Да уж, с тех пор, как ты примерял её бюстгальтер в четырнадцать, прошло немало времени. Бекки подросла, одним ремнём ты теперь не отделаешься, - говорит он сквозь улыбку. В груди что-то тепло скребётся и колет от воспоминаний. Здорово им досталось тогда, бежали до самых пирсов. - У неё отличный удар левой, - гордо говорит Баки, потому что он-то с сестрой этим ударом левой и занимался, упорно и настойчиво. Бруклин не самое спокойное место, а Бекки сейчас совершенно точно может постоять за себя. - И всё же, зачем это? - спрашивает Стив. Он не хочет себе признаваться, но вид смущённого до онемения друга приводит его в состояние не менее смущённого замешательства. Его уши теплеют совершенно синхронно с тем, как алеют скулы Баки. - Я подумал, раз не смог тебе девушку достать для этого твоего, - он машет кистью круговыми движениями, словно думает - слово попадётся в пальцы, как рыба в сеть. Ночная сорочка кремовым блестящим пятном лежит на грубой ткани его брюк, на коленях. Чулок, что выскользнул из свёртка, Баки так и не поднял. - Для натуры, - подсказывает Стив. - Именно. Для этой твоей натуры. Раз с девушкой не вышло, - говорит он снова и кашляет, - значит, я сам. Я ведь обещал тебе. Барнс всегда держит слово. Баки говорит и вдруг начинает торопливо расстёгивать свою рубашку ещё дальше, ниже с каждой побеждённой пуговицей, а потом вытягивает из-за пояса и рывком снимает с плеч - широких, лоснящихся. Откидывает на пол. Глаза Стива округляются, пока не становятся совершенно круглыми, а брови взлетают наверх. Он ошарашен. Он никогда прежде не видел Баки таким смущённым и решительным. - Порвёшь ведь, - говорит он тихо, когда Баки пристраивает нежную, шёлковую ткань к своей груди с редкими волосками. Баки упрямо мотает головой. - Тут молния, - он приподнимает ночную рубашку и показывает - сбоку на самом деле незаметная молния. - Это что-то вроде поддевки под платье, я не знаю. Но она в этом точно не спит, я уверен. - Комбинация, - говорит Стив. - Кажется, так. - Комбинация, - повторяет Баки, пожимая плечами. - А чулки зачем? - М... Не знаю, - Баки уже весь красный, его лицо блестящее от выступившей испарины. - Просто взял и всё. - Надевай, раз взял, - говорит Стив, поражаясь сам себе. Кажется, у него начинает дёргаться глаз. - Слушай, - хрипло начинает Баки, - Стиви, если хоть одна живая душа, хоть когда-нибудь... - Я - могила, - строго произносит Стив, стирая с лица идиотскую улыбку. - И вообще, никто тебя не заставляет. Это твоя идея. Между прочим, весьма сомнительная. - То есть, рисовать меня ты не будешь? - в голосе Баки вызов. - То есть, буду, так что раздевайся. В смысле, одевайся. Немного ужму тебя в плечах, добавлю в бёдрах и груди, получится отлично. Я серьёзно, Бак, раз уж такие жертвы... Стив едва сдерживает свои ползущие в разные стороны губы. Баки выглядит как спящий вулкан - вот-вот - и взорвётся, выстрелит лавой, но почему-то до сих пор этого не делает. Он встаёт со стула, аккуратно складывая на него лоскуты шёлка. Бубнит себе под нос что-то про то, что вляпался так вляпался, что больше никогда в жизни - да кто его в тот раз за руку дёрнул? - не сядет играть со Стивом, тем более навеселе; что сегодня - последний раз, когда он позирует для него; и вообще, пускай Барнсы и держат слово, это всё как-то слишком; и в какой-то момент Стив перестаёт прислушиваться к бурчанию. Он смотрит на Баки, примечая каждую линию, прихотливый изгиб мышц, то, как светится от лучей солнца и пота его загорелая, наверняка солёная кожа. Он сглатывает, и в его горле пустынно-сухо, когда Баки расстёгивает мешковатые штаны и вытряхивается из них, оставаясь в широких, почти до колена, трусах и чёрных носках. После, изогнувшись, он снимает и носки, швыряя их в угол. И в этом жесте столько невысказанного отчаяния, что Стив приходит в себя, начинает дышать. - Трусы не сниму, - ворчит Баки, сгребая бельё обеими руками, усаживаясь на скрипучий стул. Он ставит ногу на подоконник - длинную, крепкую, всю в тёмных волосках, - и принимается за первый чулок. - И не нужно, - тут же незаинтересованно пожимает плечами Стив, а самому глаз не оторвать от зрелища, как же хорошо, что Баки даже голову поднять не в силах. - Какого чёрта я делаю? - Осторожнее, не то порвёшь, - фыркает Стив. Ему хочется пошутить. Ему хочется просто отвернуться, пока он не истлел, сидя на одном месте, но и первое, и второе равно невозможно. Он сидит за чистым, приготовленным на мольберте листом, который всегда может милосердно его укрыть, и пошевелиться не может. Ему кажется, сделай он хоть самое маленькое движение - и рассыплется пеплом по полу комнаты. У Баки длинные пальцы и ступни, изящные, тонкие лодыжки. Остро торчащие косточки голеностопа и ярко выраженные икры, и он обязательно смягчит эту линию в рисунке. Сделает её нежной, как и бывает у девушек. У Баки самые прекрасные коленные чашечки, которые Стив только видел, и это бы не было откровением, если бы под прозрачной обтягивающей тканью чулка они не выглядели так, что язык становился огромным, неповоротливым и совершенно сухим в его рту. Даже в чулках и с широким плечом, выдающимся из расстёгнутой сбоку шёлковой комбинации, даже в длинных, грубо собравшихся складками трусах, отчётливо видных под тонким шёлком, даже с торчащими тёмными сосками под прохладной тканью - со всем этим Баки ожидаемо не походит на девушку ни капли. Но он до того великолепен в своём смущении и упрямом желании "во что бы то ни стало, Стив, я обещал, значит, ты нарисуешь", что сердце заходится в аритмичном шумном стуке. - Как мне сесть? - спрашивает Баки угрюмо, наконец-то встречаясь взглядом. - Как сидишь, - Стив еле разлепляет пересохшие губы. - Ногу ту можешь оставить на подоконнике. Обхвати её руками, да, вот так. А другую немного отведи назад. - Я чувствую себя идиотом, - обречённо стонет Баки. - Не больше, чем обычно, - усмехается Стив и тут же получает по голове крепко свёрнутой газетной упаковкой. Смеётся уже от души. - Всё замечательно, Бак, серьёзно. Ты очень мне помогаешь. А теперь замри, пожалуйста, ладно? Можешь смотреть на улицу, только не усни. А то в окно вывалишься. Может, тебе книгу принести? Точно! - Стива осеняет. - Это будет отличным антуражем. Задумчивая девушка, читающая книгу... - ... сидя у открытого окна в одном белье, - подхватывает Баки. - Хорошо, что у нас окна во двор, а не на соседние бараки. - Соглашусь, - улыбается Стив и идёт за книгой. Тело горячее и неповоротливое, ноги ватные совершенно, и у него будто температура, но он тоже упрямый. Он нарисует то, что задумал, сегодня, во что бы то ни стало. Мучения Баки не пропадут втуне. Он их, хм-м, увековечит. Улыбаясь сам себе, он берёт с колченогой табуретки у кровати "Двадцать тысяч лье под водой", которую Баки всё никак не может дочитать, и, подходя, кладёт её на подоконник раскрытой на загнутой с краешка странице. - Спасибо. - Не за что. Стив садится за мольберт, смотрит на получившуюся картину с чувством трепетного возбуждения. Баки, конечно, не девушка. Но во всём его силуэте, так нежно высвеченном лучами золотистого вечернего солнца, в непокорных позвонках шеи и спины, выпирающих под кожей - Стив обязательно оставит их на рисунке, - в мягкой линии подбородка и чуть вздёрнутой верхней губе, в том, как он обхватывает руками своё затянутое в чулок колено и как живописно, расслабленно свисает вниз с виду изящная, но на поверку мозолистая и сильная кисть - во всём этом столько невыразимо развратного и одновременно невинного, что его голова ощутимо кружится. Мысленно стискивая волю в кулак, Стив принимается за работу. Карандашом в тонких пальцах он делает первые наброски. Марает намечающими росчерками девственно-чистый лист бумаги. Он нарисует Баки, и это будет великолепно. У него ещё полтора, а то и два часа до того, как стемнеет. **** Стив приходит в себя, когда комната почти тонет в сумерках. Рядом стоит Баки, как был - в чулках и комбинации, и совершенно привычным своим жестом почёсывает живот под нежным шёлком. Очарование рушится и ссыпается к босым ступням. Рядом с мольбертом чадит масляная лампа, и Стив соврёт, если вспомнит, когда зажёг её. - Ну, как? - спрашивает Баки, заглядывая через плечо. Стив этого жуть как не любит, но сегодня можно. Он отстраняется, давая получше разглядеть.- Ух ты... Хм-м... неплохо, Роджерс. - Я знаю, - кивает Стив и удовлетворённо улыбается. - Я хорошо вышел. - Из тебя получилась замечательная модель, - усмехается он. - Если бы ты ещё не заснул под конец. - Ну уж извини. Смена была тяжёлая. - Спасибо, - говорит Стив и цепляется за предплечье Баки. Сжимает холодные костлявые пальцы на горячем. - Правда, спасибо. Я бы очень расстроился, если бы совсем ничего не вышло. - Ладно тебе, - смущается Баки и идёт к кровати - переодеваться в нормальную мужскую одежду. Голос звучит ворчливо, но Стив видит - Баки самодовольно улыбается. Натянуть на себя женскую одежду - это тоже проверка на прочность. Как себя, так и их дружбы. А ещё Стив совершенно уверен, что срисованная с него девушка с книгой Баки понравилась. Она вышла загадочной и манящей. - Прогуляешься со мной? - спрашивает Баки, натягивая на голову кепку. - Пропустим по пиву. - Нет, - отказывается Стив. - Хочу закончить. Иди один. - Как знаешь, - Баки кивает и открывает дверь, в самом конце скрипящую обеими петлями. - Скоро буду. Стив закусывает нижнюю губу и молча качает головой - он уже в работе. Нужно добавить глубины теням, пока он ещё помнит, как это было в свете. Он боится забыть картинку и запороть рисунок. Он весь в нём. **** Стив вздрагивает и просыпается от хлопка входной двери и от чувства паники, накатившей от осознания. Он уснул, не дождавшись Баки, и всё бы ничего, но на нём, кроме собственной кожи, только комбинация Ребекки, которая, к слову, совершенно невероятно обволакивает и гладит спину, грудь и бока. Он закончил рисунок и не удержался, вещи - нежные, изящные, - комом лежали прямо на кровати, и в нём что-то щёлкнуло. Ткань на ощупь была, как покачивающаяся в воде лента водоросли - мягкая и совершенно гладкая. Нестерпимо захотелось примерить и ощутить её всей кожей. Стив, чувствуя себя совершенным идиотом или, того хуже, извращенцем, не посмел себе отказать. Его так редко одолевали странные желания, а нынешнее было вообще из ряда вон. К тому же, Баки ведь смог. Чем же он хуже? А потом не смог снять струящуюся, словно целующую кожу при каждом движении, ткань. В жарком знойном воздухе, что залетал в комнату с улицы как из печки, это было неприкрытое наслаждение. Никогда прежде его тонкой кожи не касалось такое роскошное великолепие. Он устал и прилёг совсем ненадолго, да так и уснул. Комбинация едва уловимо и очень приятно пахла сладкими женскими духами. А теперь пришёл Баки, вот он уже в комнате, ненадолго замирает у мольберта и направляется к кровати, садится тяжело, начиная раздеваться, и Стив понять не может, что ему делать. От Баки едва несёт пивом и табаком, и почти неощутимо - знакомым крепким потом. Он раздевается, как всегда неопрятно - судя по звуку клацнувщей о дерево пряжки - кидает одежду на стул и ложится рядом. Стив жмурится сильнее и изо всех сил дышит глубоко и ровно. Сладко спящему многое можно простить, грех не воспользоваться этим правом. Этим и непроглядной темнотой летней ночи. - Стиви? - Баки наклоняется к нему, дыша в ухо пивным и табачным духом. - Стив? Спишь уже? - спрашивает он, а потом Стив ощущает касание ладони на своём боку и тихое удивлённое: - Какого?.. Баки, словно не веря ощущениям, соскальзывает по шёлку ладонью к животу, поднимая в Стиве волну паники размером со Статую Свободы. Хмыкает неопределённо, возвращается на бок и там его горячие - мысли в голове тут же спутываются, распутываются и убегают - пальцы задерживаются надолго. - Вот даёт, - шепчет Баки, и Стив благодарит всех богов мировых религий за то, что он лежит на боку, к Баки спиной. Его сердце колотится так громко, что странно, как Баки не слышит его. Оно просто выпрыгивает из груди, и шёлк на коже ничуть не помогает успокоиться. А потом Баки вдруг придвигается ближе, своими острыми коленями касается его подколенных мест, и его рука - Боже праведный - медленно, невесомо скользит по боку ниже, оглаживает бедро почти невесомо, спускается по ноге и, подцепляя пальцами шёлковый край комбинации, вдруг поднимается обратно, собирая подол морщинистой складкой. Дыхание Баки становится шумным и тяжёлым. Голая кожа тут же идёт мурашками - и от шёлка, и от подушечек пальцев, и от горячего в самый затылок дыхания, а Баки уже ведёт по изгибу костлявого бедра, задирая ткань до самой талии, и шепчет на выдохе: - Вот сумасшедший. Стив... Стиви... Чёрт. Баки глубоко вдыхает и выдыхает медленно, отстраняется от него и, судя по звуку, падает на спину. Кровать под ним тихо скрипит. Стив остаётся лежать с оголённой до поясницы задницей, и он так крепко держится за подушку под своей щекой и сжимает зубы, что эмаль едва ли не трескается. Он заставляет себя не трястись, он уговаривает себя, что это от холода, но правда в том, что ему жарко. Так жарко, что тело грозит расплавиться, растечься в бесформенную лужу на застиранной ветхой простыни. И самое постыдное - что он ждёт. Ждёт всем существом, что Баки снова притронется жадно, снова сделает что-то, от чего голос, наконец, прорвётся из-за зубов... но Баки не делает больше ничего. Он лежит за спиной, откинув на его, Стива, ноги простынь, и Стив чувствует, как дёргано движется его рука. Как дыхание сбивается, становясь хриплым, и Стив жмурится до звёзд, понимая, что Баки делает там. Во всём теле, в самом основании живота плещется расплавленный воск, и Стив лежит, повёрнутый оголённой задницей к своему другу, и чувствует себя, как будто уже умер. Он всё понимает - это случается. Им двадцать, и время такое, что как бы ни хотелось, чтобы было иначе, они невинны. Невинны и голодны. И если у Баки есть хотя бы флирт и свидания, у Стива нет ничего, кроме снов. Он не ропщет, хотя порой становится очень тоскливо. Девушки с удовольствием дружат с ним. Он начитан и за словом в карман не полезет, он может рассмешить и галантно подать руку, но стоит ему задержать свои пальцы чуть дольше, как возникает неловкость, и она его так бесит, так удручает, что отпадает всякое желание продолжать. Если он существует, - с отчаянием думает Стив в такие моменты, - если он такой существует, значит ли это, что где-то есть и человек, который полюбит его? Таким, целиком, без исключений и оговорок? Разве он многого просит? Баки за спиной дышит всё резче, его выдохи отрывистые, а потом он ощутимо вздрагивает, и к запаху летнего шелестящего сухостоя и пыли добавляется тяжёлый, дурманящий мускусный запах. Тот самый, который явно ощутим на грязном нижнем белье, Стиву не раз доводилось стирать за ними обоими. Его не напрягало - Баки работал до седьмого пота, принося домой деньги, а ещё усталость и невыветривающийся запах лежалой рыбы на одежде. Это был посильный вклад, всего лишь стирка. Стив дышит, втягивая воздух глубоко, полностью расправляя лёгкие. В горле начинает свербеть. Он всё понимает, как это бывает. Это сладостное ощущение утром, когда снился самый прекрасный в мире сон. А потом стыд из-за влажного пятна на простыни. Он знает, хотя сам никогда не трогает себя. Он знает и то, что если не трогать и отвлечься, всё пройдёт само собой спустя время. Но Баки - не такой. Он лежит там, за спиной, и дыхание его становится ровнее и глубже с каждой секундой. Тишина густеет над ними, как вдруг в ней отчётливо раздаётся тихое, произнесённое Баки сквозь зубы: - Чёрт... **** Баки уносит вещи Ребекки на следующий день, вечером, когда они, аккуратно уложенные в стопку и обёрнутые бумагой, дожидаются его на столе. Стив готовит их, пока Баки в доках, а сам сбегает. У него дела, нужно появиться в паре мест, пока не стемнело, и по возможности не попадаться на глаза Баки. Он не знает, как к этому всему относиться, но отчётливо знает одно - говорить о произошедшем не хочется. Не из-за отвращения, нет. Из-за стыда. Он сгорит на месте, если Баки хоть слово скажет, поднимая эту тему. Время проходит, а Баки молчит. Стив молчит тоже, и медленно натянутая неловкость затирается, уходит на второй план, а после и вовсе забывается. Стив доволен этим обстоятельством, но теряется, когда неожиданно в его голову приходит мысль - возможно ли... возможно, Баки просто представлял девушку на его месте? Он ведь худой и тонкий, и если со спины... Стив отчаянно трясёт головой и запрещает себе думать об этом. Эти мысли странно неприятны. Он забывает об этом совсем, пока однажды вечером не возвращается домой и не застаёт Баки, сидящего над большим листом бумаги и стаканом дрянного - на другой у них денег нет - виски. - Помнишь? - спрашивает он, когда Стив подходит и выглядывает из-за плеча. Его яркие губы расползаются в широкой, тёплой улыбке, а глаза пьяные-пьяные. - Весело тогда было. Бекка мне, кстати, всё же заехала в челюсть. Как вспомню - так смеяться тянет. Стиву, наоборот, не смешно. Но воспоминания накатывают теплом, стыд давно выветрился из них, оставляя только что-то невысказанное, важное, от чего сладко тянет сердце. Он улыбается тоже и говорит: - Помню.