Путь на небо

О Господи, дай душе моей созреть, прежде чем настанет час жатвы. Сельма Лагерлёф, «Возница»

— Давид, — сестра Мария зашла в комнату, — Франциску снова плохо, я пойду за врачом. Он просил, чтобы вы подошли к нему, хочет поговорить. Она дождалась кивка и поспешно вышла, словно не желая долго находиться с ним в одном помещении. И Давид Хольм не имел права ее за это винить — она и так старалась принять его как могла. Они уже прошли казавшийся вначале бесконечным путь от презрения к принятию. Сейчас сестра Мария, наконец, поверила в добрые намерения, которые он старательно демонстрировал все предыдущие полгода, но простить смерть сестры Эдит у нее пока не получалось. *** Давид Хольм помнил, как в ту новогоднюю ночь он долго рыдал над телом сестры Эдит, целовал ее холодные руки и шептал, что когда-нибудь они будут вместе на небесах. Просил прощения за то, что заразил и был так груб в течение года, что не желал замечать, сколько добра она для него делала. Она ведь оказалась самым святым человеком, встреченным им на пути, и только благодаря ей он раскаялся, и теперь будет вести праведную жизнь. Говорил, что надеется на ее прощение и на то, что она еще будет любить его, когда он присоединится к ней. Он сделает все, чтобы она гордилась им и поняла, что любовь не была отдана совсем уж недостойному человеку. Давид Хольм тогда слышал перешептывания сестры Марии и солдата Армии спасения, но это все было безразлично ему. Он отошел от бездыханного тела, лишь когда пришел священник. Давид знал, что душа сестры Эдит уже на небесах, но молитва в первый раз в жизни показалась ему притягательной и важной. После он помогал сестре Марии убирать помещение. Та не препятствовала, и лишь изредка тяжело смотрела на него исподлобья. И тогда он поставил себе первую цель: показать таким людям, как сестра Мария, что сестра Эдит не ошиблась, подарив ему свою любовь. Первая из задуманных целей не должна была быть трудной, ему не хотелось сбиться с верного пути, когда он только встал на него. Сестра Мария искренне любила сестру Эдит и готова была поддерживать во всем. Давид Хольм и сейчас часто вспоминал то, с каким жаром она молилась в ту ночь, чтобы он увидел любовь сестры Эдит и чтобы это чувство растопило его сердце. Как просила Господа послать силы, чтобы у нее получилось бросить его душу в огонь той любви. Даже тогда, лежащий на полу, злой и рассерженный, связанный невидимыми путами, Давид Хольм видел, насколько нелегко ей дается эта мольба и как противно любое упоминание о нем. И Давид Хольм начал доказывать, что раскаялся, в первую очередь ей. Попросил устроить на работу, зная, что та не сможет отказать в помощи обратившемуся к ней человеку. Сестра Мария смиренно согласилась и на следующий же день отвела его на фабрику по производству мебели, где упросила хозяина дать ему работу. А потом так же смиренно предложила ему кровать в приюте, чтобы ему было, где жить, и Давид Хольм с радостью принял предложение. Так началась его новая жизнь. Сначала ему тяжело было привыкнуть к презрительным взглядам окружающих: и работников приюта, и трудящихся на фабрике, и даже бывших товарищей, которые не могли принять его новый образ жизни и постоянно насмехались. Иногда становилось нелегко это выдерживать и хотелось бросить все, но в эти моменты он чувствовал успокаивающее и подбадривающее прикосновение своей возлюбленной, незримое присутствие которой практически всегда ощущал. Тогда Давид думал о том, что недостойно просто взять и умереть, ведь он ничего еще не сделал, чтобы искупить свою вину перед этим святым созданием. До сих пор он помнил то чувство любви души. О, это прикосновение света! Это как лучи солнца, которые настолько нежны, что даже не вонзаются в пол, а проходят дальше, оставляя за собой млечный путь из искрящихся светлячков. И эти лучи, подобные рукам небесных ангелов, проникали в него всё глубже, и тогда он понял, что некуда деваться от этого всепоглощающего слова «любовь». Он брался за самую тяжелую работу, делал все, о чем только могли его попросить, и откладывал каждую заработанную монету. Это было нужно для второй цели – помощи мальчику, о котором говорил перед смертью его брат. Давид почему-то чувствовал ответственность за ребенка, хотя никто не возлагал на него такую ношу. Брат был единственным человеком, которого Давид Хольм всегда любил, и то, с какой заботой и теплом тот говорил о чужом ребенке, глубоко потрясло его. Правда, тогда он еще не встал на правильный путь и лишь пообещал помочь, но уже через несколько часов осознал: спасение этого мальчика и будет его главной целью. Своих детей от самого себя он спас, а теперь следовало накопить денег на поездку того ребенка и его семьи на море. Давиду Хольму сейчас больше всего на свете хотелось, чтобы мальчик снова смог ходить, и он знал, что сможет умереть счастливым, если это сбудется. О вознице он вспоминал тогда, когда исполнял свою самую трудную цель — передачу людям его завета. Давид как сейчас помнил его слова, которые были для него тем ценнее, что это были слова его друга — человека, который пожертвовал многим ради исправления его ошибок. «Скоро наступит новогоднее утро. И люди, проснувшись и вспомнив, что наступил новый год, будут думать обо всех своих надеждах и желаниях, о своем будущем. И тут я хотел бы сказать им, чтобы они желали себе не счастья в любви, не успехов, не богатства и власти, не долгой жизни или даже здоровья. Я хотел бы, чтобы они, сложив молитвенно руки, просили у Бога одного: «О Боже, дай моей душе созреть, прежде чем наступит час жатвы». В приют часто приходили умирающие люди, и каждый раз Давид Хольм долго сидел рядом, разбираясь с их страхами и тревогами, выслушивая, помогая их душам найти путь к смирению и покою. Ему хотелось хоть так помочь вознице и облегчить его работу. Удавалось это далеко не всегда, и часто он ощущал присутствие Георга рядом, когда умирающий смотрел в одну точку и что-то бессвязно бормотал. Тогда он протягивал руку, безошибочно угадывая место, где стоял его друг, и почти всегда чувствовал легкое прикосновение. Это также придавало ему сил двигаться дальше. Он пересказывал завет возницы всем, кто был готов слушать, каждый раз стараясь подобрать слова, которые тронут человека. «Давид Хольм стал проповедником», — иногда усмехался он про себя, по-прежнему время от времени удивляясь сложившейся ситуации. Никогда в жизни он не верил в подобные изменения людей, и никогда бы не подумал, что такое может произойти с ним. Но сейчас он ощущал себя счастливым, ведь все его существо стремилось к высшей цели, к его возлюбленной, и ради нее он был готов и не на такое. Вдобавок все, что он теперь делал, казалось ему правильным и нужным — он чувствовал, как теплеет внутри, когда в глазах умирающего воцарялся мир или когда удавалось донести молитву возницы до живых людей, и те начинали заботиться о душе. Он не знал, сколько времени ему понадобится на достижение всех его целей, но был готов терпеть до старости, несмотря на то, что за эти полгода напряженной работы души он устал больше, чем за всю предыдущую жизнь. *** — Франциск, вы хотели меня видеть? – Давид Хольм сел на табурет, стоящий подле постели больного. Этот человек пришел в приют более месяца назад, протянул немалую сумму денег и попросил дозволения провести последние недели жизни у них. Сестры сразу же разрешили. Нечто в глазах этого человека легко давало понять, насколько сильно ему это нужно. От денег они отказались, однако тот все равно отдал их в качестве пожертвования на новую больницу. Франциск был болен чахоткой, и, по его словам, хотел умереть в их живописном городке. Все его поведение выдавало, что он говорит неправду, но ни для кого в приюте ложь не могла стать причиной отказать в просьбе. Больному постепенно становилось все хуже, и врач лишь удрученно качал головой, выписывая новые лекарства, которые были бы не по средствам приюту, но которые охотно покупал сам Франциск. Он очень сильно отличался от остальных обитателей этого места – он страстно хотел жить. Это было видно по всему, что он делал, и особенно по тому, как он хотел поправиться. Но все его усилия были напрасны: болезнь была неизлечима и прогрессировала. Он держался особняком от других посетителей приюта, но по каким-то причинам сошелся с Давидом Хольмом. А тот был рад этому, ведь Франциск очень напоминал его друга Георга, за которым он пошел когда-то и который при жизни открыл ему мир цинизма и жестокосердия, а после смерти — мир милосердия и добра. Давид пытался донести и до Франциска молитву возницы, и несколько раз затевал с ним беседы о необходимости подготовки души к жатве и завершении всех земных привязанностей, однако тот отказывался слушать, и каждый раз говорил, что нет большей радости, чем жизнь, и что к смерти он стремиться не собирается. — Да, Давид Хольм, я решил, что должен рассказать тебе свою историю. Ты не раз спрашивал меня, почему я не могу прожить остаток дней дома, и, хотя я и хотел сохранить эту историю в тайне, почему-то ощущаю потребность поведать ее тебе сейчас. Глаза Франциска затуманились, и, казалось, он перестал замечать кого-либо. Посетителей в приюте было немного, и все они спали в противоположном конце комнаты, поэтому Давид Хольм с радостью отметил, что их не побеспокоит рассказ больного. Он давно хотел услышать истинные причины появления Франциска здесь, ведь именно с ними должно было быть связано его нежелание подготовить душу к путешествию в иной мир. — У меня есть друг по имени Тико, — через некоторое время начал говорить Франциск, — мы всю жизнь вместе. Познакомились еще в детстве, когда он вытащил меня из одной передряги. Мне тогда было нелегко, потому что мы с семьей переехали из другого города и другие дети обижали меня. А Тико всегда заступался, и однажды, когда ребята сильно побили меня, вступил с ними в драку. Один против четверых. Голос Франциска задрожал на этих словах, и Давид Хольм поспешил принести воды. Ему казалось, что она еще не раз пригодится за время рассказа. — Он всегда был бойким и разогнал их, и тогда они перестали с ним общаться. Мы начали дружить вдвоем. Вместе пошли в школу, потом — в военное училище, и служили в одном отряде. Мы и не ссорились никогда, даже из-за девушек. – Франциск усмехнулся, видимо, вспомнив какой-то забавный эпизод. — Всегда уступали друг другу, если вдруг нам нравилась какая-то одна. Столько историй было, если начну рассказывать – несколько суток пройдет. И выручали мы друг друга, и прикрывали, и даже спасали. А потом… По щеке рассказчика покатилась слеза, и он на некоторое время замолчал, пытаясь овладеть собой. — Потом настал тот вечер. Мы втроем шли с танцев. Я и Тико с Кристиной. Кристина была его девушкой, они давно гуляли вместе. Он был влюблен и даже собирался жениться. Тико решил сократить дорогу, потому что на следующий день работа начиналась раньше, а было уже за полночь. Обычно такие районы, о которых ходило достаточно… неприятных слухов, все старались обходить стороной, но в ту ночь мы были пьяны… Франциск замолчал. Он утирал слезы, которые уже градом катились по лицу, и не мог продолжать рассказ. Давид Хольм уже хотел было попросить закончить повествование, но Франциск движением руки остановил его и шепотом попросил дать ему несколько минут. — Мы так и не разглядели их лиц, на них были повязаны какие-то тряпки, — вскоре нашел в себе силы продолжить Франциск. — Они напали сразу же, начали избивать. Будь мы трезвы, мы бы, скорее всего, справились, но трезвы мы не были. Один из них избивал Кристину, а второй меня. Тико дрался с двумя нападавшими, он был менее пьян, чем мы. Он пытался прорваться нам на помощь, но это было непросто. И тут мой противник направил на меня пистолет, его было хорошо видно при свете фонаря. Все, что происходило дальше, я помню как сейчас, мне так часто это снится… — из-за душащих его рыданий Франциск говорил совсем тихо, и Давид Хольм вынужден был наклониться к нему. – Кристина уже едва хрипела от боли, она умирала, и я кричал Тико о том, чтобы он помог ей, а он с ужасом переводил взгляд с меня на пистолет. А потом с каким-то нечеловеческим криком оттолкнул нападавших и заслонил меня в тот самый момент, когда прозвучал выстрел. Кристина совсем затихла, и ее противник несколько раз пнул бездыханное тело. Я же чувствовал, как мои руки заливает кровь Тико, от выстрела потерявшего сознание и завалившегося на меня. После выстрела нападавшие убежали, по каким-то причинам решив не трогать меня — может, подумали, что и я ранен. Хотя, думаю, причин вовсе не было, и это было просто их развлечение… Дальше я начал звать на помощь, и люди постепенно начали нехотя выглядывать из окон. В том районе многие знали про зверства этой шайки, так что по ночам редко кто осмеливался выйти и помочь. Но постепенно паника все-таки поднялась, мне что-то говорили, а я просто обнимал Тико и просил его не умирать. Это было двадцать лет назад. Давид Хольм почувствовал, как и на его глаза наворачиваются слезы, а сердце переполняется горечью. Раньше бы его не тронула эта история, но сейчас каждое слово Франциска отдавалось в груди тупой болью. А еще было странное ощущение, что этот рассказ окажется очень важным в будущем. Таким ощущениям Давид Хольм в последнее время привык доверять — ему частенько казалось, что его жизнь происходит на стыке двух миров и те или иные силы направляют его. Он ощущал, когда сбивается с пути, и понимал, когда идет правильно. — Он не умер. – Франциск собрался и продолжил рассказ, голос его был хриплым. – Но пуля попала в позвоночник, и Тико больше не мог ходить. Первое время я выхаживал его, потом помогал, как мог, и с тех пор всегда чувствовал свою вину. Мой друг долгое время скорбел по Кристине, но через несколько лет женился, и сейчас у него трое детей. Мы старались не вспоминать о произошедшем: нападавших все равно не нашли ни власти, ни я. Но Тико, так или иначе, всегда пытался донести мысль, что он никогда не винил меня в происшедшем, что счастлив, так как ему удалось меня спасти, а ноги – это даже слишком маленькая плата. Лишь однажды мы заговорили на эту тему. И тогда Тико, плача, признался мне, что знал: он успеет спасти только одного из нас. Что и не размышлял о том, чтобы спасти не меня, хоть и понимал, что без его помощи Кристина умрет. Дороже нашей дружбы для него не было ничего, и он инстинктивно прыгнул. И самое ужасное, говорил Тико мне тогда, – что он бы сделал тот же самый выбор и сейчас, и что он будет делать его всегда. Он говорил мне это тогда, содрогаясь в рыданиях, винил себя в смерти Кристины и повторял, что иначе поступить не мог. А сейчас я умираю. Он отдал здоровье, жизнь любимого человека и свое благополучное существование за меня, а я так бестолково распорядился этим даром. И я готов отдать так много за то, чтобы выздороветь, но это невозможно. Я не мог смотреть ему в глаза, не мог находиться в его присутствии, я каждую секунду проклинал себя за то, что заболел. И, когда мне стало совсем худо и скрывать это стало невозможно, я сбежал в другой город. Знаю, что сейчас он меня ищет, но пусть лучше считает меня неблагодарным и отвратительным человеком, чем видит то, как я умираю и бездарно растрачиваю подаренную им жизнь. Давид Хольм почувствовал, как эта история проникает в самые глубины его души. Он сразу вспомнил сестру Эдит, которая была готова пожертвовать своей душой, потому что любила его. Сколько она делала ради него и как была расстроена, когда возница сказал, что он не исправится. Но у него есть время оправдать ее доверие и доказать, что все это было не зря. И не зря он всегда чувствует ее незримое присутствие и всей душой тянется к излучаемому ею свету. В порыве чувств он притянул Франциска к себе и держал в объятиях, пока тот успокаивался. — А что гложет тебя, Давид? Ты столько говоришь о душе и о подготовке к смерти, — поинтересовался Франциск, когда смог продолжить разговор. Давид Хольм еще никому не рассказывал о приключившейся с ним истории. Но сейчас что-то подталкивало к этому, и он как всегда доверился этому странному чувству. Он начал свой рассказ, решив без утайки все поведать своему собеседнику. Рассказал о том, как раньше был пропойцей и конченым человеком, и как прямо перед боем башенных часов в новогоднюю ночь его убили бродяги, с которыми он распивал водку. А умерший под бой часов превращается в возницу, задание которого – перевозить души мертвецов на тот свет. Как узнал, что нынешним возницей является его друг Георг, к которому он тянулся всю жизнь, но который вел совершенно неправедное существование. Как тот отвез его к умирающей сестре Эдит, женщине, которую он унижал при каждой их встрече, но которая любила его и именно ему отдала свое сердце, и что там его посетило чувство любви души, по сравнению с которым земная любовь – лишь бледное подобие. Как уже после смерти она не поверила в его исправление, и теперь он всегда ощущает ее присутствие, и хочет завершить все земные дела, чтобы воссоединиться с ней на небесах. Как потом возница отвез его к умирающему брату, где он услышал трогательную историю о крестьянском мальчике, который помог его брату, бежавшему из тюрьмы. И что сейчас он, Давид Хольм, просто обязан заработать денег на лечение этого ребенка. Как последним путешествием с возницей было посещение его дома, где он увидел, что жена хочет убить себя и детей, и как раскаялся во всех грехах, понял, сколько ужасов натворил в своей жизни, и умолял возницу пощадить их. Тот помог ему, решив вместо него еще год быть возницей, потому что чувствовал свою вину за то, каким человеком стал Давид Хольм, после чего воскресил его. И теперь Давид Хольм пытается всем донести, насколько важно жить правильно, чтобы душа была чиста и готова к жатве. После того, как он закончил свой рассказ, Франциск глубоко задумался и долго лежал без движения и смотрел в противоположную стену. Наконец, он перевел взгляд на Давида Хольма. — То есть твой брат согласился на свободу, обещанную возницей, потому что томился в своей болезни? Единственным, что держало его, был этот мальчик и все равно он с легкостью переложил это на тебя? – нахмурился Франциск. — Он не мог обрести покой на земле, его душа металась, а при встрече с возницей это причиняет жуткие муки. Я рад, что он доверился мне. Тогда я понял, что я не пропащий человек, раз мой брат все-таки передал мне заботу об этом ребенке, хотя прекрасно знал, каков я, – смиренно произнес Давид Хольм. В тот момент он был глубоко тронут поступком брата и посчитал, что это сами небеса дают ему возможность исправиться. Внезапно Франциск потянулся к карману и начал выписывать чек. — Что это? – полюбопытствовал Давид Хольм, когда тот решительно оторвал страничку и протянул ему. — Это на лечение мальчика. Здесь хватит на поездку для него и его семьи. — Я не могу это принять. Я должен заработать эти деньги сам. — Ты должен помочь ребенку, Давид Хольм, ты обещал, и какая разница, каким способом. Не бойся, деньги не краденые, в том городе у меня была лавка, которая приносила очень хороший доход. Средств у меня достаточно, а мне хочется, чтобы мальчик жил полной жизнью. Я знаю, что такое существование без ног. Бери. Давид Хольм взял бумагу, сквозь слезы благодарности глядя на Франциска. Рука возлюбленной на его плече радостно сжалась, и он осознал, каким счастьем переполняется его сердце. Вторая цель его существования на земле приблизилась к осуществлению, и совсем скоро он будет с сестрой Эдит на небесах. *** На следующий день Давид Хольм выехал из города для того, чтобы найти семью мальчика, Бернхарда. Он долго искал крестьянский дом, описанный братом, а когда отыскал – не смог зайти. Он не знал, как преподнести новость о том, что его брат умер. Судя по рассказу, Бернхард был искренне привязан к его брату, и он не мог так расстроить ребенка. Он сжимал в руках заветный чек и думал о том, что ему делать. С места, которое он облюбовал, прекрасно было видно участок перед домом. Давид Хольм наблюдал, как снует по нему мать мальчика, потом увидел пришедшего с работы отца, который, ненадолго зайдя в дом, вскоре вышел наружу, держа на руках ребенка. Его жена наблюдала за этой картиной из окна, и Давид ощущал, как его переполняет умиротворение и покой. От этих людей исходил свет, они излучали добро и любовь, и он порадовался за брата, которому повезло встретить их. Благодаря им, его душа обрела покой, встала на праведный путь и отправилась на небеса. Давид Хольм наблюдал за семейством целый день и не заметил, как уснул. Проснулся он на следующее утро, и решил, что медлить больше не стоит. Он направился на поле, где работали крестьяне, и почувствовал легкое прикосновение света. Значит, все верно, решил он и смело направился в сторону торпаря*. — Извините… Я брат беглеца, которого вы приютили в прошлом году, — сказал Давид Хольм на одном дыхании, глядя в мгновенно погрустневшие глаза отца мальчика. — Он умер? – печально поинтересовался тот. Вместо ответа Давид кивнул и протянул ему чек. — Это на лечение Бернхарда. Мой брат только о нем и говорил и перед самой смертью просил меня помочь вашему сыну. Он очень полюбил его и вашу семью, вы привели его к свету. Благодаря вам он изменил свою жизнь. Возьмите, прошу вас, вы успокоите этим и мою душу, и душу брата. Торпарь долго смотрел на бумагу, а потом отвел руку Давида Хольма. — Это не мне решать, это должен решать мой сын. Пойдемте, я отведу вас. Расскажите все ему, он имеет право знать. *** Когда Бернхард услышал новость, которую рассказал ему Давид, он зарыдал и отвернулся к стене. Следующие несколько часов он ни на кого не реагировал и то и дело начинал горько плакать. Мать мальчика обеспокоено глядела на него, но ничего не делала и лишь тихо беседовала с гостем. А потом Бернхард долго расспрашивал его о брате: о его жизни после того, как тот ушел, о том, что он говорил перед смертью. Давид рассказывал все как можно подробнее, не опуская ничего, чувствуя, что этот мальчик может выдержать очень многое. Он видел, как лицо Бернхарда светлело, когда он упоминал о том, сколько брат говорил об их семье перед смертью, как у него раз за разом на глаза наворачивались слезы, которые ребенок мужественно сдерживал. Наконец, в конце этого показавшегося Давиду Хольму бесконечным разговора, Бернхард совсем по-взрослому принял чек. Потом с работы вернулся его отец, и предложил Давиду Хольму провести с Бернхардом несколько дней. Он с радостью согласился, потому что в этом месте, рядом с этими людьми его душа наполнялась теплом и он чувствовал незримое присутствие брата. Через три дня Давид Хольм уехал, взяв с мальчика слово, что он обязательно напишет ему, когда выздоровеет. Бернхард пообещал. *** Следующие полгода Давид Хольм ждал письма мальчика и продолжал свою проповедническую деятельность. Он по-прежнему близко общался с Франциском, которому постепенно становилось все хуже. И думал о том, стоит ли сказать Тико, что с его другом. Он знал, что Франциску бы этого не хотелось, но понимал, что душа Франциска не будет готова к переходу на небеса и застрянет посередине, если он будет так привязан к земной жизни. Он знал, что нужно написать Тико, но уважение к новому знакомому мешало это сделать. Ничто свыше в этот раз не подталкивало и не помогало ему принять решение, и Давид Хольм понял, что это должен быть только его выбор. *** Приближался новый год. Франциск сильно сдал за последнее время, и ему было совсем худо, но он отказывался готовиться к смерти и думать о своей душе, все еще презирая себя за то, в чем был не виноват. Давид Хольм лишь удрученно качал головой, понимая, что душа Франциска совершенно не готова к переходу, и ничего не мог с этим сделать, ни один разговор так и не направил того на истинный путь. Сам же он вел праведную жизнь и был готов ко встрече с сестрой Эдит. Давид Хольм знал, что это случится само собой, когда все его земные дела будут сделаны. Он чувствовал усиливающуюся радость его возлюбленной и понимал, что этот момент приближается. Хлопоты по приготовлению к новому году прерывали крики одного из больных в приюте. Этот человек испытывал страшные боли и молил Бога о смерти. Он уже давно просил сестер найти ему яд, который он примет, если боль будет совсем нестерпимой. Те, несомненно, отказывали, а он злился и проклинал их. Незадолго до нового года пришло долгожданное письмо. Давид Хольм и Франциск со счастливыми слезами на глазах долго рассматривали фотокарточку, на которой был снят опирающийся на костыли Бернхард, стоящий на берегу моря. *** До наступления нового года оставалось около десяти минут. Франциск надсадно кашлял, и сестры не успевали менять обагренные кровью простыни. Кажется, его смертный час был близок, но он по-прежнему отказывался от приглашения священника. Вскоре он подозвал Давида Хольма. Тот поспешил подойти к постели умирающего. — Давид, — голос Франциска был еле слышен, — посиди здесь, я хочу, чтобы ты был рядом, когда придет возница. Только не начинай снова свои проповеди. — Почему ты не хочешь меня послушать? Ты не представляешь, как твоя душа будет страдать, если она не сможет сразу переправиться за границу. Как вознице будет тяжело с ней, и как больно будет тебе. — А ты беспокоишься о вознице? – спросил Франциск, явно собирая все силы для последнего разговора. – Странно. — Почему странно? – удивленно спросил Давид Хольм. – Он ведь мой друг. — Друг? – слабо улыбнулся Франциск. – Друг? Такой друг, что ты нисколько не думаешь о том, что весь этот бесконечно тянущийся для него год он выполнял жуткую работу за тебя? Что ты умрешь и отправишься к этой своей святой возлюбленной на небеса, хотя только благодаря ему ты смог раскаяться в своей земной жизни и теперь тебе открыты все пути? Твоя возлюбленная не поверила в твое исправление и сказала, что впредь вы не увидитесь и другой надежды, кроме своей любви, она дать не может. Зато твой друг совсем скоро отправится в Ад, потому что он-то умер внезапно, ты сам говорил. Ты сказал, он раскаялся из-за того, что сманил тебя с честного пути, и был рад взять на себя твои обязанности возницы, радовался, что ему больше не придется болеть за тебя душой? Ты действительно считаешь, что он в этом виноват, в твоем падении? Или ты неразумное дитя, которое так легко сбить с истинного пути? Во время этой речи голос Франциска даже окреп, и он смотрел на Давида Хольма с явным укором. А тому казалось, что весь его мир, построенный за последний год, переворачивается. Он чувствовал обеспокоенное прикосновение своей возлюбленной, но в первый раз это не принесло ни успокоения, ни радости. Ведь Франциск действительно прав: весь год он, Давид Хольм, думал о любви к сестре Эдит и воссоединении с ней на небесах, но не думал о том, что будет с человеком, который показал ему и любовь сестры Эдит, и смерть брата, и поступок его жены. Все, что сделало его таким, какой он есть сейчас. А ведь он помнил, насколько долго тянется время возницы. В прошлую новогоднюю ночь они успели совершить три очень длинные поездки, по ощущению занявшие несколько часов, а в земной жизни прошли всего минуты. И весь этот год возница отрабатывал долг, которого не было. А потом его душа действительно может попасть в Ад. — Нет, — потрясенно выдохнул Давид Хольм, – я мог остановиться. И я всегда тянулся к нему. Георг притягивал меня своими взглядами на жизнь, своим умом, своими мыслями. Он понимал меня. — Значит, он отрабатывает долг, которого нет. А тебе все равно, — пожал плечами Франциск и снова сильно закашлялся. Приступ длился несколько минут, но Давид Хольм не мог шевельнуться, осознавая, насколько он был слеп. И в этот момент он почувствовал, что его время пришло. Видимо, сейчас все наконец-то сложилось. Он чувствовал горечь и боль своей возлюбленной, но понимал, что принимает единственно верное решение. Франциск испуганно смотрел на что-то в углу и шевелил губами, а на лице его отражалась явная мука. Начали бить башенные часы. Давид Хольм подбежал к шкафчику, где хранились сильнодействующие средства, и взял морфий. Он почувствовал, как все его тело сковывает непонятное оцепенение, но у него получалось бороться с чарами возницы в прошлый раз, получится и в этот. Как можно быстрее он подошел к кровати того больного, который по-прежнему страдал и просил о смерти, и протянул ему морфий. Тот удивленно посмотрел на него, но принял этот дар. Давид Хольм знал, что этого должно хватить для того, чтобы душа его попала в Ад. Он осел рядом с кроватью больного, последний раз прикоснулся к свету, излучаемому его возлюбленной, и умер на предпоследнем ударе часов. И сразу увидел своего друга, возницу, который с ужасом смотрел на него. Давид Хольм подошел к нему, оглянулся на свое лежащее тело и благодарно склонил голову. — Что ты наделал? – Возница отставил косу в сторону и протянул руки. — Неужели моя жертва была напрасной? — Нет. Я многое сделал, помог нескольким людям и нашел верный путь, но я был слеп и лишь недавно понял, что именно благодаря тебе я раскаялся. Не благодаря моей возлюбленной сестре Эдит, брату или детям, а благодаря тому, что ты все это показал мне в ту ночь. И поэтому я снова пойду по твоему пути, как и всегда шел. Кто знает, может быть, все, что произошло, как-то повлияет на решение высших сил и встретимся мы уже на небесах. Я принимаю обязанности возницы, — твердо произнес он. Георг протянул ему руку, и Давид Хольм крепко пожал ее и не отпускал до тех пор, пока освобожденный возница не растворился в воздухе. И тут же почувствовал, как душа его друга полетела к небесам. Своим самопожертвованием Георг уже склонил чашу весов в сторону света. Давид Хольм повернулся к страдающему Франциску, чья душа металась на границе и причиняла ему жуткую боль. Тот смотрел на него и улыбался. — Я готов сделать тебя свободным, Франциск. Твоя душа так и будет испытывать страшные муки, если ты не поможешь мне. — Мы столько раз обсуждали это. Я чувствую тот свет, о котором ты говорил, он манит и в нем так хорошо, как мне никогда не было на земле, но я не могу так поступить с Тико. — Значит, тебе не нужна свобода, которую я тебе предлагаю? – спросил возница, понимая, что Франциск откажется. Таких сильных душою людей Давид Хольм в своей земной жизни не встречал никогда. А как возница он знал теперь, как мало людей, способных противостоять благости предлагаемого им света. И то, что Франциск так твердо отвечал, было доказательством того, насколько сильны и важны ему узы, связывающие с землей. Он надвинул капюшон на глаза и властно произнес: — Ты, узник, войди снова в свою темницу. *** Возница почувствовал, как душа Франциска возвращается. Несколько минут он смотрел на то, как тот тяжело дышит, снова привыкая к земным путам, которые теперь будут причинять ему лишь боль. Давид Хольм уже приготовился уходить, но услышал, как открылась дверь приюта, и в нее въехал человек на инвалидной коляске. Он оглядел помещение, остановил взгляд на лежащем Франциске и с огромной скоростью подъехал к постели. Коснувшись пальцами его шеи и убедившись, что тот еще жив, Тико отчаянным шепотом принялся уговаривать его открыть глаза. А потом они неотрывно смотрели друг на друга и слезы текли по их щекам. Они обнялись, и долго сидели так, будучи не в силах разжать руки. — Как ты мог оставить меня, Франциск? Как ты мог? Я так боялся не успеть... — Прости меня, Тико. Возница смотрел на эту сцену и видел счастливый взгляд Франциска. Пройти испытание светом могут единицы, и возница знал, что впредь даже боль от земных пут будет приносить счастье, пока рядом с Франциском будет его друг. Давид Хольм рад, что все-таки отправил тогда письмо Тико. *** Возница выходит из помещения, садится на телегу и берет в руки вожжи. Ему предстоит длинный год. _____________________________________ *торпарь - арендатор снабженного постройками участка земли (торпа) под хлебопашество в скандинавских странах. Вместо арендной платы торпарь обыкновенно обязывался работой на владельца земли.