Lux in tenebris lucet, et tenebrae eam non comprehenderunt. Свет во тьме светит, и тьма не объяла его. Евангелие от Иоанна, 1:5.
Мягкое серебристое сияние постепенно гаснет. Изнеженные травы под босыми ногами еле слышно стонут, пригибаясь к земле, но не мнутся. — Давайте наперегонки до озера? Только чур, без крыльев! — Ха! Даже с ними не догоните! Восторженный тихий смех перемежается с плеском чистых, словно хрусталь, вод озера, когда их касаются тонкие ступни, и внезапно обрывается в неподдельном испуге: — Тш-ш… Тихо, смотрите! Вдалеке, у самой кромки воды, низко опустив голову, на коленях стоит мужчина. Одежда и волосы его темны, как беззвездная ночь, а израненные, опаленные крылья распахнуты и неряшливой волной покрывают жемчужно-синие розы за его спиной. Самый тоненький из голосов произносит слова короткой молитвы и тут же ахает, в ужасе прикрыв ладошкой рот. — Кто он? — этот голос отличается: он громче, и в нем нет ни страха, ни презрения — лишь неподдельное любопытство. Тут же раздается рассерженное шиканье: — Ты что, не видишь? Это Падший! Смотри, какой жуткий, сразу же понятно. — Почему жуткий? — теперь, помимо любопытства, в голосе заметно недоумение. — Он, скорее, болен. Может, он ранен? — Ага, грехом он болен, — фыркают ему в ответ. — Не говори глупостей, Сиэль. Это просто демон. Если он и ранен, то поделом ему. Названный Сиэлем хмурится и зябко передергивает плечами: ему почему-то кажется, что демон знает об их присутствии. — Может, подойдем ближе? — вдруг предлагает кто-то. — Интересно, у Падших правда глаза красные, как кровь? Сиэлю идея кажется глупой, сердце в груди начинает отбивать странный, слишком быстрый ритм, но он, стараясь ступать неслышно, на цыпочках следует за остальными. Демон стоит не двигаясь, как одна из тех величественных ониксовых статуй на Третьем Небе, где живет Сиэль. Мальчик жадно скользит взглядом по истерзанным крыльям и не может перестать думать о том, что же испытывал их владелец, когда перья обугливались и опадали. Само по себе происшествие кажется немыслимым настолько, что должную палитру чувств даже вообразить нельзя. Но он зачем-то пытается. Демон не обращает внимания на их приближение, хотя наверняка чувствует. По ребрам Сиэля изнутри будто перышком проводят — чуждое ощущение, но оно кажется необыкновенно приятным, и он поддается. Ему не страшно. Это его первая вылазка в Чистилище — куда, разумеется, маленьким ангелам вход строго-настрого запрещен, — и пока любопытство побеждает. Бояться он будет потом, по возвращении, укутанный в собственные здоровые крылья и отчитываемый наставником. У мужчины грязные спутанные волосы, но и без того ясно, что они черные. Такого оттенка не бывает на Небесах, однако Сиэль находит сочетание бледной до синевы кожи и волос интригующим и чрезвычайно контрастным. Ему чуждо понятие чувственной телесной красоты, но он ловит себя на мысли, что глаза — если они действительно алые, — прекрасно дополнят картину. Он не спешит, идет вслед за братьями, разглядывая демона задумчиво и пристально, а потому первым замечает, как тот поднимает голову. Лицо оказывается обычным: правильно-прекрасным, как и у всех взрослых ангелов. Но не совершенные черты заставляют Сиэля застыть в недоверчивом изумлении: лицо демона искажено от боли. Не физической — это Сиэль знает так же четко, как то, что вода в пруду за его домом лилово-сиреневая. Похожее выражение он видел в зеркале, когда ему сообщили, что из-за слишком коротких маховых перьев он никогда не сможет полноценно летать. Тогда Сиэлю казалось, что ничего хуже быть не может — сейчас он видит опровержение. Демон словно теряет не маховые перья, но целые крылья каждую секунду, вновь и вновь, и вместе с ними исчезает, рассыпается пеплом от паленого пуха нечто куда более ценное. До слез невосполнимое. Демон поворачивается к ним — братья замирают на миг, как околдованные, и бросаются врассыпную. Сиэль медлит всего мгновение, старательно и вместе с тем почти интуитивно отпечатывая в памяти изможденное лицо, и лишь затем, развернувшись, легкой ласточкой влетает в распахнувшееся серебристое окно.***
Глаза и правда алые. Полыхающие огнем и беспросветной тоской они снятся ему долгие годы — время в Эдеме бежит быстро и незаметно, когда это нужно, — и постепенно становятся привычными, хоть и слегка навязчивыми, ночными спутниками. Сиэль не знает, почему его так сильно волнует Падший: правильному ангелу даже в голову бы не пришла мысль жалеть демона, не говоря уже о том, чтобы сочувствовать, как это подсознательно делает он. Впрочем, Сиэль правильным себя никогда не считал, а начинать определенно поздно. Помаявшись пару веков, снедаемый безотчетным желанием узнать больше об этом демоне, он смиряется со своей причудой. Списки отлученных доступны в любой момент: право же, сложно укрыть от глаз гранитный монумент в сотни раз выше человеческого роста. Это — клеймо и позорная страница Света, это — место памяти и скорби, это — поименный список всех тех, кто когда-либо Пал. Сопоставив примерную дату их встречи, Сиэль находит около десятка имен, среди них — ни одного знакомого, что немудрено, учитывая его юный возраст. Чтобы найти изображение, хватает пары дней. В конце концов в его руках оказывается треснувший, почти погасший кристалл памяти, а вместе с ним — лицо и имя. Себастиан. Сиэль шепчет его одними губами: вслух нельзя, табу. Повторяет снова и снова, почти физически ощущая, как что-то меняется внутри него, разбиваясь на тысячи осколков и складываясь заново, но уже иначе. Он не понимает, почему Себастиан отрекся? Или — ради чего? Но чувствует нестерпимый жар в груди от безотчетного и яростного желания узнать. Образ из кристалла изумителен: лицо бывшего ангела светлое, сияющее, одухотворенное. Но больше всего поражает чарующая и мягкая улыбка — Сиэль застывает, ошеломленный, увидев ее впервые. Потеря этого чуда кажется несправедливой, едва ли не кощунственной. Именно тогда в его сердце окончательно вспыхивает Свет, а в голове зреет план. И единственный, кого он считает нужным посвятить в него, попросив помощи и дозволения, отзывается удивительно легко, словно только и ждал первой просьбы. Сиэль соглашается со всеми условиями. Соглашается, что не вспомнит о своей цели, пока не будет готов. Что лишится всех сил, кроме капли благодати в знак неотречения от Него. Что проживет заведомо нелегкую жизнь и примет мученическую смерть. И, наконец, что примирится с поражением, если таковое случится. Он соглашается ради того, чтобы еще раз увидеть настоящую улыбку демона, когда-то носившего имя Себастиан. Первый и последний полет с Небес пронизан солнцем. Крылья не сгорают, но рассыпаются мириадами падающих звезд. Ему совсем не больно.***
— Постой, демон. «Постой, демон. Почему мне кажется знакомым твое лицо? Ты специально выбрал облик кого-то, близкого мне? Смешал похожие черты, добавил щепотку идеальности? Ответь же мне». — Да, господин? — Как тебя зовут? — Как пожелает мой господин. «Неужто? Я желаю, желаю…» — Тогда… Себастьян. Отныне твое имя Себастьян. «Самая фальшивая улыбка из всех, демон. И мне кажется, или ты вздрогнул?» — Как скажете, зовите меня Себастьяном. Это имя вашего бывшего дворецкого? — Нет, — «Это имя моего единственного близкого друга». — Это имя моей собаки. Сиэль не понимает, почему назвал именно его. Ведь очевидно, что тем самым он предоставляет первый, но далеко не последний повод для взаимных острот. Однако куда интереснее вопрос, почему он назвал «Себастьяном» свою собаку. Что-то касается его изнутри, ласково проводя прямо по сердцу, на миг фарфоровая маска учтивости на лице новоиспеченного дворецкого становится прозрачной. А под ней… Сиэля рвет кровью и желчью прямо на траву. В клетке смертного тела, изморенная обидой и исколотая ненавистью упрямо тлеет искра Света.***
— Теперь вы официально граф. Статус, богатство, прекрасная невеста — отныне все это ваше. Так что думаете? Оставите ли глупости вроде мести, чтобы просто счастливо жить? «Интересно, как ты отреагируешь, демон, если я отвечу "да"? Не то чтобы я знал, каково это — счастливо, но попробовать определенно не прочь». — Звучит заманчиво… — Сиэль специально тянет с ответом, всей кожей чувствуя, как за его спиной расползается Тьма и тянется к нему, чтобы уничтожить за попытку отречения. Ему смешно и самую капельку — жаль. Он думал, демоны умнее. — Но… — резкий поворот. Лицо Себастьяна столь же невинно, как у мальчишки, без спросу залезшего в чужой яблоневый сад. Для полноты картины только прилипшего к щеке семечка не хватает. — Я вернулся не за счастьем. Я вернулся, чтобы сражаться. После того, как я стал графом… я могу идти только вперед. Я клянусь своим злосчастным именем, что добьюсь мести. «Я иду вперед. И путь обещает быть чертовски увлекательным, даже если он ведет в пропасть. Да и кто сказал, что поблизости не окажется ни одного моста?» В тот день Себастьян впервые не кланяется, а опускается на одно колено. Искра разгорается ярче, словно осязая близость Тьмы.***
Демон невыносим. Но — и это едва ли не самое странное в положении Сиэля, — невыносим исключительно по-человечески. Деспотичен, излишне строг, даже суров, коварен, эгоистичен, лжив — несмотря на одно из ключевых условий контракта, недоговаривать или не говорить вовсе ему не запретишь — и дьявольски очарователен. Опять-таки, по человеческим меркам. Со всем этим смириться легко. Спустя год Сиэль уже виртуозно распознает малейшие признаки недомолвок, с удовольствием включается в эмоциональные игры, а на прочие мелочи вроде патологической любви к кошкам невозмутимо закрывает глаза. Главное, то, что не устает изумлять и его, и Себастьяна — это отсутствие страха. Насколько бы пугающим ни был демон для посторонних, в душе Сиэля не поднимается ни единой волны ужаса и отвращения. Только глухая тоска и тянущее, совершенно иррациональное сочувствие. Свет сияет. Незримый, но цветущий зримо. Сиэль не видит, да и не может больше видеть, как с каждой ссорой, шутливой перепалкой, осторожным прикосновением согревает этот Свет ледяные оковы чужой души. Ему лишь кажется, что всякий раз, когда он называет демона подаренным именем, что-то смещается в вечном узоре Тьмы. Будто глупая примета «Произнеси три раза и ничего плохого не случится», только здесь произнести нужно сотни, тысячи раз: кричать, срывая голос, хрипеть, недовольно фыркать, выдыхать восторженно и возмущенно, шептать настойчиво и неуверенно. И тогда он поймет наконец, отчего не боится и почему грудь распирает что-то теплое, горчащее на языке и алеющее на щеках.***
Услуги, оказываемые Королеве, всегда дурно пахнут, но Сиэль не может отказаться от их выполнения. Сначала он оправдывает себя мнимой преданностью монарху, но со временем начинает понимать, что причина глубже. Дело, как ни странно, даже не в негласной игре, которую он ведет с Себастьяном, вернее, не только в ней. С каждым случаем, будь то происшествие с Кельвином или мадам Ред, Кукольником или призраками наследных принцев, что-то меняется в нем самом. Медленно, мягко, очень выверенно, но — неуклонно. Каждый раз, когда он добровольно делает шаг в сторону Тьмы, Свет в его груди вспыхивает ярче, словно сопротивляется всему сразу: и демону, и миру, и самому Сиэлю. Он не может ни осознать это до конца, ни выразить словами, но чувствует на грани человеческого восприятия. Он леденеет от ужаса в день, когда впервые слышит шепот роз в своем саду. Недоверчиво подходит к одному из кустов, буквально зарывается в него носом — и несколько минут сосредоточенно слушает пространные рассуждения о грядущем дожде. Когда Себастьян находит его, вид у Сиэля пришибленный. В Вестонском колледже — по унизительности это дело и рядом не стоит с цирком, но ощущения схожи — продолжается начавшееся на «Кампании» противостояние с Гробовщиком, и Сиэль, выслушивая очередную порцию объяснений о пленках, неожиданно с кристальной ясностью понимает: Жнец боится. Гробовщик не просто хочет знать, что там, за пределом. Утративший смертное тело, обреченный на специфическую работу-искупление, он все-таки остается человеком, причем человеком, ни разу не ступавшим даже на цветущие склоны Чистилища. И он до слепого ужаса, до сумасшествия боится неизвестности. Ведь она — тоже часть наказания. Сиэль успокаивается мгновенно и, поймав напоследок острый взгляд зеленых глаз, понимающе усмехается. Партия теряет львиную долю интриги, разве что количество трупов стоит проконтролировать при случае. — Оставь его, — приказ-просьба звучит уверенно и немного устало. — Он не опасен, ты же знаешь. Фраза срывается с губ, заставляя Сиэля недоуменно расширить глаза, а демона и вовсе застыть неподвижно. — Знаю, милорд? — алый взгляд буквально препарирует Сиэля, и он хмурится, пытаясь понять, почему сказал это. Ответ не находится. Только Свет изнутри обжигает ребра так, что дыхание спирает. В конце концов он придумывает удобоваримое объяснение: — Демоны же наверняка в курсе, что там, за гранью, верно? А Гробовщик — нет. Он боится, а потому не представляет серьезной угрозы ни тебе, ни мне. Кроме, разумеется, чисто физической. Пристальный взгляд-лезвие смягчается, и Сиэль выдыхает неслышно и облегченно. Кажется, произошло нечто важное, но что именно — он не осознает.***
Все меняет новая проверка: Королева в попытке наказать Сиэля за своеволие в цирке, пытается обвинить его в убийстве очередного неугодного. К счастью, план нехитрый — они с Себастьяном разгадывают его задолго до осуществления и подготавливают в противовес свой собственный. Игра могла бы показаться чрезвычайно увлекательной, если бы не один обязательный нюанс. Сиэль считает, что выдержит вид мертвого Себастьяна, сможет разыграть сцену шока и страданий как по нотам. Ведь он, когда это необходимо, великолепный актер. Вот только пульс после пробежки по коридорам особняка не успокаивается, а колени слабеют слишком реалистично — хорошо, что в этот момент его поддерживает Мейлин. Он смотрит на тело демона и видит больше, чем было запланировано. Его истерика показательная ровно настолько, насколько необходимо, чтобы не заскулить от страха по-настоящему. Дрожь, охватившая все тело, неподдельная — и никакие мысленные пощечины не помогают. Опаленные крылья неловко подвернуты, а перья — от грязно-белых до угольно-черных — устилают пол вокруг. На мгновение под ними чудится россыпь синих лепестков. Сиэль закрывает глаза. Тело Себастьяна давно остыло — он чувствует это, сидя на нем верхом. Ощущать холодную вязкую кровь на обнаженных ногах мерзко, но тишину в груди под ладонью — намного хуже. На краткий миг он напрочь забывает о том, что демон практически бессмертен. В сознании вспыхивают хаотичные разноцветные огни, будто расшалившийся болотник не может выбрать, где лучше сгинуть случайному путнику. Под веками щиплет, тихий всхлип в лацкан сюртука Себастьяна бессильный и горький. И он, словно спусковой крючок, освобождает из памяти волну умиротворяющего Света — она врывается в разум, мягко обволакивает его, баюкает в невесомой солнечной колыбели. И звездный дождь вторит ей, напевая тихую мелодию светлой печали. Сиэль распахивает глаза, всем своим существом вспоминая и заново знакомясь с самим собой. И изо всех сил сдерживает чистый звонкий смех, когда среди дымчатых завихрений Тьмы в груди Себастьяна замечает робкую, но такую желанную и животворящую искру. Оставшееся время до окончания «дела» ему как никогда невыносима привычная непроницаемая маска. Он едва не порывается искать злополучную ампулу от яда вместе со слугами, намереваясь бессовестно выудить информацию у болтливых кустов примулы. Сиэль знает, знает, знает, что такую сложную игру торопить нельзя, и только собственная гордость — одно из немногих полезных качеств, приобретенных в смертной жизни, — помогает не форсировать события. А еще он прекрасно понимает, что Себастьян не оставит без внимания его реакцию, и ждет разговора с расчетливым предвкушением и нежной робостью.***
— Кажется, все прошло даже лучше, чем вы планировали, господин, — Себастьян входит в спальню вслед за Сиэлем и бесшумно опускает подсвечник на столик. Время подготовки ко сну. Время небольшого допроса. Сиэль незаметно улыбается и с блаженным стоном устраивается на постели в позе жутко уставшей звездочки. — Думаешь? — невнятно говорит он, уткнувшись носом в одеяло. — Ну, ты тоже был неплох. Хотя эта твоя пустая записка… — Что за игра без импровизации, господин? — невозмутимо отвечает демон. Его тон, доброжелательный до приторности, почти молит об ответной остро́те, но Сиэль только ухмыляется, приподнимается на локтях и открыто смотрит на него. — Ты прав. Спрашивай. У Себастьяна достает наглости непонимающе вздернуть бровь и вежливо переспросить: — О чем вы, милорд? Сиэль переплетает пальцы в замок и упирается в них подбородком — этой высоты достаточно, чтобы видеть насмешливые глаза склоненного в поклоне демона. — Спрашивай, Себастьян. Сегодня велик шанс, что я отвечу, — он произносит это с нужной долей серьезности и торжественности, и Себастьян меняется в лице. — Что ж, если вы настаиваете… Что за представление вы устроили над моим трупом, милорд? — холодно интересуется он, и Сиэль забеспокоился бы, будь Себастьян обычным демоном, а он сам — рядовым контрагентом. Он невинно улыбается и склоняет голову набок: — А что, разве получилось недостоверно? Кажется, как минимум треть присутствующих была готова разрыдаться от глубины моей искренности. — Вот только о настоящей глубине они и не подозревали, не так ли? Милорд… — Себастьян подходит к постели и наклоняется. В его глазах отражается пламя свечей, и это внезапно напоминает Сиэлю о вспышках в собственном сознании. Он отвлекается и слышит только окончание фразы: — …испугались? — Да, — выдыхает бездумно. Демон несколько секунд с нечитаемым выражением рассматривает Сиэля, хмыкает: — Удивительно, вы сказали правду и солгали одновременно, — и, мягко потянув его за руку, вынуждает сесть. Сиэль недоуменно трясет головой: — Стой, что ты говорил? Я задумался. — Был определенный отрезок времени, когда вы не играли, господин. Вопрос в том, боялись ли вы меня или за меня? — с легкой полуулыбкой послушно повторяет Себастьян и начинает степенно расстегивать его рубашку. Сиэль хмурится, закусив губу. Его цель — по крайней мере, половина — почти достигнута: чем дальше, тем ярче разгорится искра, а там и до улыбки недалеко. Рассказать о себе он не может, спасибо жизненному опыту графа. В лучшем случае чистосердечное признание будет воспринято как попытка избежать выполнения контракта, в худшем — как давление на жалость и напоминание о не самых счастливых днях. Но и просто молчать теперь, когда он помнит, видит и чувствует — невозможно. Свет пылает в сердце так отчаянно, что причиняет боль. И Сиэль знает, что глаза не смогут его скрыть. Поэтому осторожно перехватывает затянутые в перчатки руки, вынуждая Себастьяна поднять взгляд, позволяет малой толике Света дотянуться до него: — А сам как думаешь? — и улыбается так светло и беззащитно, словно он все еще ангел, не сменивший и первых крыльев, а не циничный смертник, продавший свою душу. Себастьян глядит на него изумленно, недоверчиво и почти испуганно. — Господин, вы так смотрите, будто… — шепчет едва слышно. — Будто что, Себастьян? — Будто гордитесь мной, — эти слова, произнесенные неверяще, становятся ключевым перекрестком их отношений. И Сиэль ни секунды не колеблется, выбирая новую дорогу: — Безумно. Я безумно горжусь тобой, Себастьян. Вспышка Света в груди напротив подтверждает правильность пути.***
Спустя некоторое время Сиэль повторяет свой вопрос, но на этот раз вслух. — Себастьян? Время позднее, в комнате темно, но глаза демона полыхают багряным светом. — Да, господин? Сиэль видит в них свое отражение. Взъерошенное, сонное и до безобразия любопытное. — Почему ты отрекся? Себастьян осторожно проводит ладонью по его волосам. — Хотел свободы. — О, — такого ответа Сиэль не ожидает. Но в глубине души понимает. Когда-то давно он часто думал, что слабые крылья станут цепью, тянущей к земле. А потом случился Себастиан. — И как, получил? Демон лукаво усмехается, наклоняется ниже и, пристально глядя в его глаза, говорит: — Ты удивишься, но да. И, хотя путь к ней оказался дольше, чем ожидалось, я не жалею. Алый цвет явно обладает гипнотическим действием, потому что Сиэль не может отвести взгляда, когда шепчет: — И какая она? — Вообще-то, представить тебе будет довольно сложно… — задумчиво тянет Себастьян. Раздраженный тычок в бок заставляет его весело фыркнуть и исправиться: — У нее вкус солнца, цвет неба и запах молока с медом. Она своевольная, капризная и очень храбрая… — Сиэль слушает, затаив дыхание. — Представляешь, в нашу первую встречу она подкралась ко мне безрассудно близко и совершенно бесстыдно разглядывала вместо того, чтобы убежать с друзьями… Себастьян наблюдает за его ошарашенным лицом и вдруг улыбается. Чарующе и мягко. Сиэль замирает, чувствуя между ребрами и видя в родных глазах ликующий Свет.