Лыжи.

– Я не буду ничего составлять. Никаких слов. Товарищ, поймите, мне нужно в штаб фронта. Блондинка выпучила огромные серые глаза. – Я, разумеется, очень благодарен вам за то, что вы спасли меня от бурана, однако мне нужно получить распоряжения Ставки. – Если ты сложишь это слово, ты будешь сам себе господин, и я подарю тебе весь свет и пару новых коньков, – сказала женщина с ужасно белой кожей. Мерецкову было холодно на неё смотреть. – Если я сложу это слово, вы сможете мне вместо коньков дать пару свежих корпусов? Я к ним питаю большую слабость... – Мерецков улыбнулся настолько нежно, насколько вообще мог улыбаться человек, находящийся за Полярным кругом. Женщина, очевидно, растерялась, потому что трудно было вообразить гражданскому, что человек действительно может любить корпуса больше коньков. Командующий Карельским фронтом решил попробовать ещё раз: – Ну отпустите вы меня. Я же и для вас стараюсь. Немцы, понимаете, в ваши игры играть не станут, командующий состав у них сейчас не шибко весёлый и разговор у тамошних генералов с мирным населением короткий. Блондинка, одетая в белые одежды, хотела было возразить, но затем ей в голову пришла мысль, что с немецкими военными действительно трудно беседовать: Николаус фон Фалькенхорст, который командовал немецкими частями в советском Заполярье, вообще отказался к ней беседовать, а этот русский мужчина был даже с ней вежлив. – Скажите, вам принципиально важно именно сейчас? Я могу приехать к вам в следующем месяце. Женщина молчала. – Я понимаю, что месяц – это очень много. И уж я-то знаю, каково вам здесь... Молчаливая собеседница страшно вытянулась, набирая в грудь побольше воздуха. Но того, кто имел дело со следственными органами Советского союза, было сложно напугать большими ноздрями. Ледяные руки взметнулись к генералу, и дикий, безумный холод промчался по всему его измученному войной и тюрьмой телу. И тут Кирилл Афанасьевич вспомнил сказку, которую когда-то читал своему сыну... Снежная королева! – Я... я искренне прошу прощения, ваше величество... – Поздно! – А давайте на лыжах покатаемся? Что вам эти коньки? Мороз ослаб, и Мерецков даже смог пошевелить посиневшими пальцами. – Но... но я не умею кататься на лыжах. Мне всегда было не с кем ходить в сопки... – ледяные слезинки застучали по каменному полу. – Ну что вы... – Кирилл Афанасьевич быстро надел варежки и погладил трясущиеся плечи королевы. – Я в Финскую кампанию столько на лыжах ходил, что теперь я самый опытный лыжник на всём фронте! Вы только месяц подождите... Слово коммуниста! – С-с-слово коммуниста? – холодная женщина смахнула льдинку со щеки. – В партии с семнадцатого года. – Ладно, я тебе верю. Только не обманывай меня, пожалуйста... – Ровно через месяц.

***

– Ну ты даёшь, конечно, Кирилл Афанасьевич! – рассмеялся Рокоссовский, когда они выходили из Кремля. – Нашёл себе молоденькую финку, а мне тут сказки рассказываешь! – Как тебе, Константин Константинович, сказать... Я питаю к ней братские чувства. А что? Живёт в этом холоде одна, ей даже поговорить не с кем! – Эх, смотри! – Это тебе стоит смотреть. Про меня и актрис же слухи не ходят... Командующие фронтами рассмеялись и пожали друг другу руки. Кирилла Афанасьевича ждал самолёт, где уже лежали его простые старые лыжи.