Мои глубочайшие извинения (My Sincere-ish Apologies)

Финн держит бумагу, как дохлую крысу за хвост, – большим и указательным пальцами. Судя по отвращению, написанному на его лице, сравнение не так уж неуместно. – Как думаешь, что это? Рей отворачивается от горшков с цветущими маргаритками, которые в этот момент поливает – выращивать в общежитии плотоядные миюмы ей запретили – и берёт бумагу из его рук. Она дважды переворачивает её, помахивает перед носом и, наконец, разглядывает против света, как цветной слайд. В длину лист четыре дюйма, в ширину – три. Бумага плотная – настоящий раритет времён Галактической Империи. Передняя чёрно-белая часть украшена геометрическим узором – восьмиконечным кристаллом с линиями, нарисованными серебряной краской. Подписи нет. – Это открытка, – констатирует Рей, возвращая другу так взволновавший его предмет. – Хочешь, чтобы я заглянула в её мысли? – Ты прочитала, что написано внутри? – Ты точно прочитал, – она прячет руки в широкие рукава. Эту привычку девушка переняла у давно почивших людей, с которыми с некоторых пор проводит много времени. – Что ещё я могу тебе сказать? Финн решительно распахивает открытку, вытягивается по стойке смирно и, прокашлявшись, громко читает вслух: – Я искренне прошу прощения за первоначальное название, которое я дал вашим моральным характеристикам, – произносит он, вздёргивая бровь. – Однако в своё оправдание замечу, что оно соответствовало и ситуации, и вашим предшествующим поступкам. Также хотелось бы предостеречь вас от дальнейшей враждебности в мой адрес. Рей ждёт. Бывший штурмовик смотрит на неё, рассеянно потирая шею. Из-за воротника выглядывает край рубца-ожога. – Ты всё слышала, так? Вряд ли я себе всё вообразил. Пожалуйста, скажи, что это не галлюцинация. – Я слышала, – Рей бросает взгляд в сторону стопки голофайлов у своей кровати – показания, опросные листы, повестки в суд трёхмесячной давности от нового республиканского Верховного Суда. – Ты знаешь от кого она? – Знаю ли я?.. Рей, серьёзно! Кто ещё на этой военной базе разговаривает так, будто ему в нос влетел рой чесоточных клещей? Я просто хочу знать, почему он это написал, – Финн запихивает открытку в задний карман. Странный выбор, учитывая, что в углу вполне исправный мусоропровод. – И ещё это «искренне», мать вашу. Я как будто обменялся рукопожатием с дианогой. – И на что оно похоже – рукопожатие дианоги? – Понятия не имею. Скорее всего, почти как получить нарисованную вручную открытку с извинениями от лорда ситов-отцеубийцы. – Он не лорд ситов, Финн. Их больше не осталось. Последним был Сноук, и он помог нам его одолеть. – Ты знаешь, о чём я говорю. * По замечает их в переполненной посетителями столовой ещё издали и, привстав с лавки, машет, пока Финн не поднимает руку в ответном приветствии. Во второй руке По держит сложенный вдвое лист бумаги. – Скажите, генерал уже получила ответ на заявление о невменяемости? – спрашивает пилот, когда Рей усаживается рядом, а Финн – напротив. – Если да, то у меня есть вещественное доказательство. – Суд не принял его. Генерал Органа хотела доказать, что с самого начала за всеми неприятностями стоял Сноук, – девушка ставит перед собой два запотевших стакана с водой, решая, какой выпить сейчас, а какой оставить на потом. – Те ответили, что, если бы у него действительно не было выбора, он бы не смог нам достать столько секретных данных в последние полгода войны. – Можно было бы выслать им записи с камер наблюдения, – задумчиво предлагает Финн. – Мы заархивировали те записи, где он уничтожает наше оборудование, чтобы Сонн-Бласская корпорация возместила ущерб. Мне кажется, они нас надули… Слушай, а ты не хочешь рассказать, что там написано? Он как раз крошит в суп печенье, потому указывает на открытку локтем. Кроме всего прочего, Финн любит поливать яичницу лесным мёдом и есть бутерброды по частям – каждый ингредиент отдельно. Рей считает, что виной всему те бледно-серые пайки, которыми с самого детства кормят штурмовиков. Рей и сама не слишком интересуется вкусом – она так быстро запихивает всё в рот и глотает, что попросту не успевает его ощутить. По вытирает руку об штаны и разворачивает сложенный лист. – Вы думаете, я смог бы сдержаться и никому не показывать настолько абсурдную штуку больше получаса? Да ни за что! Я вывешу её в кафетерии, как только доберусь до туда. Открытка пилота бело-оранжевая и округлая – её автор педантично отрывал бумагу по кусочку, пока та не обрела новую форму. К самой середине с патологической точностью приклеена чёрная полированная пуговица, которая смотрится на светлом фоне исключительно вызывающе. Слова написаны тонким и острым почерком. Каждое слово вдавлено в поверхность бумаги, словно застывшее мгновение напряжённых раздумий. – Мои давние предположения о вашем слабоумии в конечном счёте оказались неверны. Полагаю, ваше упрямство вполне его компенсирует, – По заканчивает читать, громко глотает очередную ложку супа и прибавляет: – Ну, свихнулся он или нет, но я рад, что ему пока не дают ножницы. Финн сооружает импровизированные ворота из солонки и перечницы, а Рей пальцами пытается загнать в них скомканную салфетку. Они разговаривают, почти крича, – только так можно быть услышанным в окружающем их гвалте. Девушка считает его вполне организованным, оживлённым хаосом – вроде зёрнышек, с треском раскрывающихся на раскалённой сковороде. – А откуда взялась открытка? Я имею в виду, кто её принёс? – Один из охранников тюремного блока. Неразговорчивый малый. Понимаю, почему его так проняло, – пилот смотрит в опустевшую тарелку. – Я вам когда-нибудь рассказывал, как совершил аварийную посадку на Хот? – Нет, кажется. – Это было моё третье самостоятельное задание, после того, как я вступил в космофлот. Меня послали проверить, осталось ли что-нибудь на старой базе «Эхо». Обыкновенная разведка, ничего особенного. Но я надолго отлучился с корабля, и всё топливо превратилось в лёд, так что мне пришлось подать сигнал бедствия и ждать, как недоученному пилоту-новичку, – для убедительности По шлёпает по столу растопыренной пятернёй. – Я не замёрз насмерть только потому, что меня нашёл таунтаун и решил, что я… Не знаю… Низкорослый оранжево-белый детёныш, оставленный родительницей на произвол судьбы. – Не сказать, что бы таунтауны славились острым зрением. – И это неплохо. Пока не прибыла спасательная группа, тот таунтаун целый день то сидел прямо на мне, то пытался набить мне рот лишайником. Потом я целый месяц выстирывал вонь из лётного костюма. Рей и Финн обмениваются беспокойными взглядами, а По драматично потрясает бумагой в воздухе. – Так что, когда я говорю, что эта открытка – самое странное дело, какое со мной случалось, знайте, я не просто так треплюсь. * Три дня спустя Рей идёт, чеканя шаг, в тюремный блок, где его держат, и решительно вбивает пятизначный код двери. Охранники слабо улыбаются или просто смотрят – они уже привыкли к её визитам, и время для расшаркиваний и формальностей осталось в прошлом. Дверь отпирается, отходит назад с тихим свистом, и девушка делает шаг внутрь. Бен Соло сидит за металлическим столом – хирургически чистым, привинченным к полу по его личной просьбе. Надо думать, чтобы не дать себе швырнуть стол об стену в припадке гнева. Его костлявые ступни с длинными пальцами обнажены, а отросшие волосы так и просят ножниц. Тем не менее мужчина гладко выбрит – скорее всего, потому что из-за шрама борода не будет расти равномерно. Он так низко склоняется над бумагой, что почти утыкается в неё носом. Рукава Бена закатаны за локти, чтобы неосторожным движением не смазать чернила. Рей так привыкла видеть его укутанным в ярды чёрной ткани, что абсолютно шокирована. – Знаешь, у тебя странное чувство юмора, – говорит она. – Значит, ты признаёшь, что оно у меня есть, мастер Кеноби? – Бен выпрямляется и пристально разглядывает гостью. – Если память мне не изменяет, последняя наша встреча закончилась тем, что ты назвала меня человеком, лишённым чувства юмора. Какие слова ты использовала? Я забыл. Разум девушки тянется назад, за её спину, и захлопывает дверь – она услышала, что охранники начали тихо хихикать. – Я назвала тебя жопоголовым хреном. – Точно. И, следовательно, мои манеры гораздо лучше твоих. – Попробовал бы ты учиться всему у мусорщиков-приживал и завсегдатаев кабаков с Внешнего кольца. Посмотрела бы я, что с тобой стало. – Уверен, это бы был потрясающий опыт, – взгляд мужчины тяжёлый, без намёка на улыбку. Он чуть отодвигается от стола, и Рей замечает, что до её прихода он рисовал. Дерево без листьев, быстрые и злые штрихи – будто он хотел исчеркать весь лист от края до края. – Но ты ведь пришла сюда не затем, чтобы обогащать мой словарный запас. – Нет. Я хочу знать. Всё это, – Рей указывает на бумагу и ручку, – какая-то шутка? Открытки. – Полагаю, командир Дэмерон и FN… – Бен на секунду замолкает, – Финн. Полагаю, оба были в должной мере удивлены? – Я бы выразилась по-другому. Ты всерьёз считаешь, что эти открытки что-то исправят? Или они – доказательство твоего примерного поведения для суда? – Я не собираюсь просить амнистии. Если среди членов Верховного Суда есть хоть кто-то с мозгами, они сделают исключение из этого глупого пункта закона о гуманности. Рей знает, о чём он говорит – о Галактической Конституции, статье десятой, пункте четвёртом. Никакое разумное существо не должно умышленно подвергаться боли, страданиям или смерти, вплоть до и включая смертную казнь в качестве наказания за преступления. – Тогда зачем ты это делаешь? – Рисование открыток позволяет отвлечься. Именно так я объяснил своё желание генералу, когда просил материалы, – чуть помедлив, мужчина что-то вынимает из-под рисунка с деревом. – Кроме того, они твои друзья. – Какое это имеет для тебя значение? – Если у тебя возникает желание спросить об этом, то я не вижу ни единой причины ответить. Его глаза кажутся пустыми, но уголок рта едва заметно дёргается вверх, когда он протягивает открытку. Рей осторожно принимает лист, сжимая его большим и указательным пальцами. Пусть ей очень хочется заглянуть в мысли Бена, она никогда не осмелится войти без спроса, без чего-то, что для них двоих стало странной вариацией стука в дверь. Бен пятнадцать лет жил с незваным гостем в голове, а изгнание почти убило его. Рей знает – потому что видела это изнутри. Она помогала тогда. – О… Открытка зелёная с витиеватым орнаментом, который выглядит, как лианы, охватывающие всё пространство листа. Это четвёртый подарок, который она получает за всю свою жизнь – а ещё самый неуместный, трогательный и смущающий. Сделанный с величайшей заботой и тщанием. Быть может, Рей хочется прочитать тугие строки текста вместо мыслей, но, поскольку она получила всё своё образование из рук мусорщиков-приживал и завсегдатаев баров, для которых любая бумага, кроме денег, не имеет ценности, слова для неё лишь аккуратно написанные непонятные символы. – Спасибо. Не глядя, она опускает открытку в карман и выходит. Бен ничего ей не говорит. * Позже, улучив момент между выполнением многочисленных дел и обязанностей, Рей садится на колени перед дроидом, который использует, чтобы конвертировать тексты голофайлов в звук. Она переключает два провода, привинчивает панель на место, подставляет открытку – сначала по рассеянности вверх ногами – и быстро зажмуривается, когда полоса слепящего синего света её сканирует. Комнату наполняет голос. Я по-прежнему отчасти уверен, что ты впустую растрачиваешь свой потенциал. Также я проводил время в компании контрабандистов, за головы которых были назначены награды, чья речь была чище, а познания в сфере столового этикета – глубже. И тем не менее я не нахожу твоё общество невыносимым. Я очень рад, что не убил тебя – если быть до конца честным, я никогда всерьёз и не пытался. Запись заканчивается, голос стихает. Рей сидит на полу в комнате, затянутой сумеречными тенями, потом поднимается на ноги и прячет открытку под цветочный горшок – чтобы сохранить. – Вот придурок, – бормочет она.