Broken into two

      Началось всё с того, что работу по внутримышечным инъекциям Стайлс провалил.       Дело не в его развязности, распутности, наглости, очаровательном бесстыдстве, что ни разу не мешали парню славно учиться. Дело либо в текущей по нему Сьюки, которая случайно облила все ответы своим лаком перед тем, как он их сдал, лишь бы только милый Гарри заметил очаровательную строптивицу; либо в декане, ведущей у них основы строения человека, которая, к слову, тоже довольно сильно течёт по юному Гарольду, да до такой степени, что грубо валит его, лишь бы солнышко ходил на дополнительные.       Нахуй всё.       Огни в наполненном жмущимися друг к другу в экстазе от предоставленного алкоголя, маленьких таблеточек и сносящей разум музыки телами клубе ярко-неоновые, дико режет глаза. Толпа из по меньшей мере полусотни людей качается под биты Дрэйка, подсвеченный флюоресцентными огнями бар уставлен красными стаканчиками, бутылками и стопками.       Загородное поместье Ника всегда отличалось роскошью в любого рода мероприятиях: празднования дней рождения, дня Благодарения, костёр в саду, где жгут Гая Фоукса, вечеринки по поводу сданной или проваленной работе.       — Гарри, ты уже слишком пьян, тебе надо прилечь, — с широкой улыбкой Николас откидывает пальцами прилипшую ко лбу чёлку, а другой рукою с трудом удерживает шатающегося парня подле себя.       — Я, — парень тягучим хриплым голосом кричит на ухо Николасу, — в этом доме, — он трясёт головою, — не лягу.       Гарри явно пьян, и это очень и очень сильное опьянение. Он вырывается из рук друга и большими шагами пересекает помещение, где все так и норовят провести ладонью по его бёдрам, плечам или восхитительным кудрявым волосам, пусть и забрызганным водкой с сахаром.       Герой вечера взбирается на небольшую сцену, за ним едва поспевает Ник. Вряд ли в зале загородного клуба семьи Гримшоу можно найти человека сильно трезвее Гарри, но Стайлс явно переборщил. По крайней мере, не стоило напиваться так быстро.         — Сегодня я бы хотел торжественно объявить, что в полном ахуе от того, что происходило между Наполеоном Бонапартом и Александром Первым, — начинает Гарри, совершенно не нуждаясь во внимании. Оно и так приковано к нему, стройному юноше в голубой рубашке и ультраузких джинсах, дьявольской самоуверенности в глазах и ухмылке, разящей одной своей ямочкой.         — Господи, ёб твою мать, — Ник тихо бормочет себе под нос и достаёт телефон, судорожно прокручивает список контактов, наконец найдя нужный.         — Все же знают, что эти двое заключили договор на ебаном плоту-у-у-у-у? — тем временем кудрявый бес продолжает орать, пока толпа задорно отвечает его немудрёные вопросы.       Об Эдварде Стайлсе Ник знает не так уж и много. Он серьёзен, высокомерный, умный и учится на факультете, как-то связанным с писательством, на что Гарри часто жаловался во время пьянок. А, и ещё брат-близнец хорошего приятеля Ника безумно горяч. Вообще, по всем пунктам, кроме серьёзности и факультета, под описание подходит Гарри, но его высокомерие, ум и горячесть в другом. Гарри высокомерно-шаловлив, это высокомерие сливается с чудовищной самоуверенностью, также Гарольд более по-хитрому, чем рационально, умён и…и учится на факультете хирургии. И горяч он в самом грязном смысле этого слова, тогда как брат его, который пишет, что уже здесь, горяч в том смысле, что может заставить тебя опуститься на колени одним своим взглядом.         — Так вот, лично я считаю, что эти двое трахались, ибо это напряжение между ними…         — Стайлс, я позвонил твоему брату, заканчивай, — Ник улыбается, качая головой и глядя на безнадёжно потерянного на сегодняшний вечер Гарри.         — …невозможно было не заметить! — он продолжает, обводя лучистым взором толпу, хохочущую и орущую комментарии простой теории студента биологического университета.         — Он уже здесь, придурок.       Кристально-чистые, несмотря на опрокинутые шоты самбуки и водки с малиновым соком, зелёные глаза сверкают, увидев стройную фигуру, слегка вальяжно продвигающуюся сквозь беснующихся потных людей. Гарри быстро отворачивается, прикусывает губу и кричит, выхватывая у стоящего рядом Ника стакан «отвёртки» под смех толпы. Он кричит, что ебал он в рот декана Флейк, имел он глубоко в зад Сьюки и Наполеона с Александром, всё, что приходит в голову, лишь бы скрыть румянец на щеках, выступивший от волнения, предвкушения и сладости от удачно провёрнутой…шалости.       Через мгновение на его талии смыкаются крепкие руки, и Гарри готов обмякнуть в этих ладонях сию же секунду, настолько он устал. Но, тем не менее, кудрявый чёрт разворачивается с развязной ухмылкой, тут же встречаясь взглядом с точно такими же, как у него, глазами.       Толпа присмирела в тот момент, как на сцене появился второй Стайлс. Никто не может сказать, кто красивей — стройный юноша в чёрном пальто, белой футболке, с собранными в пучок волосами, или же парень с распущенными по широким плечам кудрями, подрагивающими на груди, едва ли не по пояс обнажённой благодаря расстёгнутой рубашке. Никто не может сказать этого, никогда не мог, эти двое абсолютно идентичны. До формы изогнутых бровей и родинки под скулою.         — И какая же сука вызвала няню? — обращается Гарри к толпе, не сводя глаз с глаз напротив, оттенка старого мшистого валуна. - Или, — он слегка медлит, — лучше сказать, папочку?       Эдвард обвивает правой рукою тонкую талию Гарри, прижимая того к себе, слегка разворачивается, кивает Нику, у которого совершенно случайно встал на двух Стайлсов, и идёт к выходу, его близнец следует за ним беспрекословно.

***

      В машине тихо, пахнет жвачкой.       Чёрный Ровер проносится по пустынному шоссе пригорода, в салоне эхом раздаётся гудение шин, несущихся по сухому асфальту. Гарри провожает взглядом бесконечный лес, огромным пятном тянущийся за стеклом, иногда параллельно их машине несутся такси и серебристые седаны. Небо беспросветно-чёрное, горят лишь фары и огоньки указателей на коробке передач.       Гарри и вполовину не так пьян, как вёл себя в клубе.       — Ну и зачем ты всё это устроил? — шуршащую тишину протыкает глубокий низкий голос Эдварда. — Чего ты добивался? — он спрашивает так, будто не знает ответа.       — Тебя.       Гарри отвечает тихо, без нажима или вызова. Он не какая-то грёбаная истеричка, чтобы закатывать скандалы.       — Я и так твой.       Несмотря на пустые кивки в коридорах университета, после которых он удаляется, грациозно и одиноко, в следующий кабинет, а Гарри остаётся в кругу шутящих парней и девушек, не менее гордый и одинокий, провожая стройную фигуру брата едва ли не умоляющим взглядом. Несмотря на закрытую дверь, за которой Эдвард либо спит, либо пишет, всё. Несмотря на профессоршу Тейлор, с которой он постоянно что-то обговаривает на перерывах. Неужели?       — Я тебе надоел? — едва слышно выдыхает Гарри в мутное безмолвие салона.       — Блять, — ответ следует незамедлительно, Гарри видит рассерженное лицо Эдварда в отражении лобового стекла. — Кто тебе это сказал?       — Мы не общаемся, — всё так же тихо говорит Гарри. — Я не хочу скандалить, — они оба это не выносят, — просто…всё хорошо?       Если Эдвард замкнётся и от Гарри, тот этого просто не переживёт.       Он не отвечает. Гарри чувствует, как в желудке стая пауков начинает вить паутину, стягивающую все внутренности крепкими тисками, отчего дыхание перехватывает и щиплет глаза. Эдвард, принц Эдвард, единственный, кто хоть как-то ебёт Гарри, единственный, кого Гарри, видимо, больше не ебёт.       Внезапно машина резко снижает скорость, сворачивает на мягкую землю и останавливается. Эдвард вынимает ключ зажигания, отстёгивает ремень безопасности.       — Иди сюда, — он раздвигает колени, и Гарри мгновенно скользит на них, прижимаясь грудью к груди брата и уткнув лицо в скат шеи.       — Я люблю тебя, Гарри, — грудным голосом говорит Эдвард, сцепляя руки на тонкой талии. Дыхание брата щекочет ему шею, его руки скользят по шее, груди, плечам, ткани пальто, тонкой футболке.       — Тогда почему ты не со мной? — он шепчет с лёгкой безнадёжностью, гадая, имеет ли этот разговор какое-то значение, или всё будет ровно так же, как было в сентябре.       — Я думал, тебе нужно пространство, — Эдвард звучит глубоко и печально, его длинные пальцы оглаживают рёбра Гарри. — Друзья, компания. Не так, как было в школе.       Когда они ходили вдвоём всю старшую школу, не изгои, но двое выше других, слишком принадлежащие друг другу, чтобы делиться с кем-то ещё.       — И поэтому я глотку себе стираю, чтобы ты за мною приехал?       Грудь Эдварда сотрясается от тихого смеха, и Гарри прячет лицо у него в шее, ему тепло, он объят сильным нежным запахом Эдварда — кондиционер с альпийской свежестью, camel жёлтые, практически неузнаваемые ноты Dior Homme Sport под собственным, слишком интимным, чтобы его описывать, запахом.       Внезапно в голову Гарри приходит одна довольно болезненная мысль. Он ёрзает, изворачивается в руках Эдварда и в следующую секунду седлает бёдра брата, слегка возвышаясь над ним. Он смотрит в глаза брата и считывает каждую эмоцию со дна зеленых омутов, в которых он плавает всю свою жизнь. Он видит нежность, желание, восхищение, но больше всего — уверенность в своих чувствах, что заставляет Гарри цвести белыми розами. Но всё же.       — А тебе? Тебе нужно пространство? С Тейлор, или…       Эдвард качает головой, смотря в глаза брата не моргая.       — Нахуй её. Она меня хочет.       Гарри улыбается, он обожает, когда Эдвард говорит именно так. Это значит, что все его хотят, а он никого. Кроме Гарри.       Длинные белые пальцы, едва различимые в темноте салона, опускаются на воротник пальто.       — Не жарко? — Гарри интересуется, обходя взглядом мягко очерченные голубоватой дымкой нос, губы, щёки и выбивающиеся из пучка волоски.       — Жарко, — руки Эдварда с боков Гарри плавно перемещаются на его задницу, совсем небольшую, идеально помещающуюся в широких ладонях.       В салоне тесно, затылок Гарри едва ли не упирается в потолок, но это не важно. Он медленно стягивает с плеч Эдварда пальто, обнажая татуированные руки. Он проводит по белой тонкой ткани руками, задевает выпирающие соски, оглаживает напряжённый пресс.       — Не смей думать, что надоел мне, ясно? — Эдвард выдыхает, поглаживая округлые ягодицы сквозь грубую ткань джинсов.       — Не смей думать, что мне нужен кто-то помимо тебя, — Гарри наклоняется к уху Эдварда, задевая раковину горячим дыханием.       Он выводит невыносимо медленные восьмёрки упругими бёдрами, выбивая из груди Эдварда глухой стон. Гарри начинает медленно расстёгивать пуговицы на своей рубашке, всё двигая и двигая тазом, и удовлетворенно отмечает расширившиеся до предела зрачки брата. Даже в обволакивающей бархатной тёмной синеве салона это действительно различимо. За окном проносятся с шумом машины, разбавляя напряжённое дыхание близнецов.       Эдвард припадает губами к вытатуированным под ключицами ласточкам, засасывая горящую кожу, покусывая её, отчего Гарри тяжело дышит, едва ли не хнычет. Он разбивается низким стоном, когда холодные пальцы расстёгивают его штаны и приспускают их вместе с боксёрами, член задет, но ещё не высвобожден, зато Эдвард теперь мнёт гладкую кожу задницы Гарри, ведёт ладонями вверх, по бокам, талии и рёбрам, безмолвно восхищаясь телом брата.       Тот нетерпеливо ёрзает, слегка откидывается назад, чтобы дотянуться до бардачка и взять оттуда бутылочку смазки.         — Тебя растянуть или ты сам? — в ярёмную впадину Гарри бормочет Эдвард, прекрасно зная о пристрастии брата к небольшим шоу.         — Ленивый засранец, — шепчет Гарри, вкладывая в ладонь брата лубрикант. — Сделай хоть что-то.       Эдвард слегка щурится, выдавливает на пальцы прохладную жидкость и растирает её, не желая вызвать у чувствительного Гарри дискомфорт. Он медленно проталкивает сначала лишь один палец, оглаживая безумно тугие атласные стенки под аккомпанемент рваных вздохов и стонов, тянется к пересохшим губам и накрывает их своими, отчего Гарри мгновенно расслабляется, и позволяет протолкнуть в себя второй.       Эдвард слегка надкусывает верхнюю губу и погружает брата в более глубокий, пошлый и влажный поцелуй, который глотает вскрик Гарри от того, что одним разученным движением Эдвард находит комочек нервов. Гарри выгибается под диким углом, разрывая поцелуй, и стукается затылком о потолок машины, чем вызывает тихий смех брата.         — Ты злой, — едва ли слышно выдыхает Гарри и с силой вцепляется в плечи Эдварда, уже самостоятельно вертя бёдрами и насаживаясь на пальцы. — Эдди, ещё.       Эта требовательность сводит Эдварда с ума. Он двигает пальцами в узком и горячем проходе Гарри, провожая взглядом блестящие капельки слёз на его скулах, вытекающие из зажмуренных в экстазе глаз.       Руками Гарри скользит к бугру в штанах Эдварда, тяжесть собственного терпится лишь благодаря сладостному предвкушению члена в заднице. Его пальцы дрожат, когда он вынимает моментально встающий колом член, обильно смазывает его, жалея о том, что не может слизать горьковатые капельки естественной смазки в данном положении. Он оглашает всё пространство хриплым стоном, когда Эдвард вынимает из него пальцы и обхватывает ладонями ягодицы. Гарри прогибается, заводит руки за шею брата, стягивая с волос резинку и распуская пучок, высвобожденные кудри, ровно такие же, как и у него, рассыпаются по напряжённым плечам и благоухают яблочным шампунем. Эдвард приподнимает брата и приставляет головку к смазанной дырочке, чувствуя, как дрожит каждый его мускул от напряжения.       Когда Гарри одним неожиданным для обоих рывком принимает весь член Эдварда, оба вскрикивают, Гарри с болезненным всхлипом, вызвав новую волну слёз, Эдвард с глубоким стоном, он потерял рассудок от тугости.         — Т-ты…охренел? — Эдвард хрипит едва ли своим голосом, вытягивает шею и покрывает лёгкими поцелуями влажную шею Гарри, его подбородок, челюсть, скулы.         — Хочу прокатиться, — выстанывает Гарри, неосознанно сжимаясь и выбивая резкий выдох из груди брата. Он засасывает губы Эдварда на пару секунд, с влажным чмоком отрывается от них и, не сводя глаз с глаз напротив, виляет бёдрами, сразу же запрокидывая голову от наслаждения. Пот градом льётся по груди, выглядящей ещё более соблазнительно со всё ещё накинутой рубашкой, Эдвард провожает каждую его бисеринку, желая слизнуть абсолютно все с гладкой бледной кожи. Гарри одной рукою достает свой член и от силы прокатившейся по телу волны удовольствия впечатывает ладонь в холодное стекло. Он начинает двигаться, медленно, его брат зачарованно скользит взглядом по сокращающимся мышцам живота, по ярким во мраке татуировкам, прикушенной губе и изогнутые великолепными дугами брови.       Гарри разгоняется, выводя бёдрами восьмёрки, всё ещё сногсшибательно узкий. Его стенки не так сильно растянуты, но того достаточно, чтобы Гарри срывал голос от восхитительного чувства переполненности, он скачет на Эдварде уже с дикой скоростью, шлепки, влажные и липкие, на пару с рваными стонами и глухими хриплыми выдохами, оглушают обоих. Эдвард наклоняется вперёд, чтобы оставить на влажной коже темнеющие в полупрозрачной темноте отметины, Гарри со вздохом откидывается, всё ещё вращая бёдрами, так что засосы получаются огромными, рваными, какими-то бесформенными, напоминающие тучи на сизом небе.       Отпечатки мокрой ладони Гарри на окне ровно такие же, как и тонкие вытянутые синяки на его бёдрах, Эдвард сжимает их с силой, усаживает на член, оказываясь максимально глубоко в брате. Он перемещает ладони на талию Гарри, помогая ему трахать себя под нужным углом, воздух в машине спёртый и безумно влажный.       Притянув Гарри за волосы к себе для рваного поцелуя, жёсткого и грубого, он вскидывает свои бёдра, и Гарри вздрагивает всем телом, ломаясь в области таза, не осознавая, каким образом Эдвард оказался ещё глубже в нём. Он замедляет ритм, прислоняется ко лбу брата, распахивает глаза, и теперь они оба двигаются размеренно, плавно, ловя каждое движение друг друга, чувствуя каждое сокращение мышц на максимальном уровне. Вскрики и шлепки сменились размеренными выдохами и низкими тягучими стонами, предплечья Эдварда горят ярко-красными полосами, пальцы братьев медленно скользят друг к другу и переплетаются.       Они смотрят друг на друга, оба влажные и липкие, отражения, точные копии. Перепачканные руками же друг друга, вознесённые вышеупомянутыми же к небесам.         — Эд…вард… — выстанывает Гарри, из последних сил кружа бёдрами, он всхлипывает от особенно точного попадания по простате и кончает, невыносимо туго сжимаясь и подведя к оргазму и брата. Он кончает глубоко, глубоко в Гарри, выливая волну горячего наслаждения под рёбра, пока тот пачкает их мокрые груди струями перламутровой жидкости, практически такая же вытекает из всё ещё заткнутой членом дырочки на колени Эдварда.       Эдвард поддерживает обессиленного Гарри, аккуратно укладывая к себе на грудь. Он приоткрывает окно, впускает в пропахший потом, спермой и наслаждением салон машины прохладный ноябрьский воздух, влажная макушка Гарри у него под носом, до ушей доносится сопение.       Эдвард всегда будет с ним. Они всегда будут единственными друг для друга, всем, ничем, лучшим и худшим, пропастью и высшей стадией благословления.       Гарри поворачивает голову и видит спокойное лицо брата, ресницы слега подрагивают, прямой контур носа очерчен выступившей из-за облаков луною, также волна губ, высота лба. Он видит своё отражение, и Гарри влюблён, без памяти влюблён.       Он не знает, что лучше — это чувство или осознание его взаимности.

***

      В понедельник Гарри Стайлс вдребезги разбивает сердца маленьких мальчиков и девочек университета, появившись с багрово-синей шеей и искусанными гренадиновыми ключицами, гордо виднеющимися из-под чёрной расстёгнутой хенли. Он вежливо со всеми здоровается, улыбается знакомым в холле, перешучивается с приятелями на лекции, но после неё сразу уносится прочь, к аудитории номер шестьсот девяносто шесть, где только что кончилась пара по литературоведению. С выпрыгивающим из груди сердцем он смотрит на то, как также вдребезги бьётся сердце мисс Свифт, когда Эдвард учтиво прощается с нею и направляется к двери, к нему. Гарри развязно прислонён к дверному косяку, нагло пялится в ярко-зелёные, цвета папоротника, глаза брата.       Эдвард спрашивает, сколько раз ему придётся отодрать Гарри за бесстыдный вырез, и ему отвечают, что полностью доверяют количество исполнителю.