Once Upon a Time...

Для настроения (Midsomer murders — Agnus Dei): https://my-hit.org/serial/265/soundtrack/ Данный оридж является сиквелом к ориджу этой же серии «О слепых и о слепцах». Хотя, по сути, это, конечно, вбоквел. Жуткое слово, а что делать?))

Молод я был, Странствовал много И сбился с пути; Счел себя богачом, Спутника встретив, — Друг — радость друга. Речи Высокого

— Ты сумасшедший! — Да не сумасшедший я… — Сумасшедший! Кайса в раздражении швыряет ни в чем не повинную блузку на край кровати. А Йохан, проследив за ее полетом, тяжело вздыхает. Он пытался, честно пытался объяснить, но ничего не выходит. Со стороны, наверное, и впрямь звучит дико. — Нет. — Тогда прекрати нести этот бред! — Это не бред… — Ну конечно! Это совсем не бред! Кайса стоит перед ним полуголая, в колготках, юбке-карандаше и бюстгальтере. Два года назад он уже трахал бы ее так, что стонала бы кровать… А сколько раз за последние несколько месяцев ему этого по-настоящему хотелось? Нет, на самом деле хотелось… Но не Кайсу. А кого? *** Когда Йохан почти год назад очнулся в больничной палате, поначалу его охватил ужас. Он ничего не помнил. То есть совсем. Назначение предметов было ясно, но на этом его знания о мире вокруг и заканчивались. И было жутко холодно. Врач, вызванный сестрой, внимательно его осмотрел, внимательно же выслушал его единственную жалобу: «Мерзну…», велел поставить какую-то капельницу и посоветовал постараться заснуть. Он постарался. Заснуть удалось совсем не сразу. Все время казалось, что по коже скользят чьи-то ледяные пальцы, а из темноты пристально смотрят огромные глаза, вспыхивающие то зелеными, то красными искрами… На следующий день холод немного отступил, и удалось вспомнить собственное имя. Еще через сутки он смог назвать турбазу, на которой отдыхал, а на третий день прилетела Кайса. Надо отдать ей должное, если уж она бралась за что-то, до делала добросовестно и все, по пунктам, доводила до конца. «Список дел» Кайса составила мгновенно. Выяснить диагноз, найти лучшего врача и лучшую клинику. Найти того, кто доставил Йохана к дверям больницы. Узнать, какого хрена вообще произошло. Диагноз ему поставили довольно быстро: сильное переохлаждение. Никаких особых спецов по лечению искать не пришлось, и потом Йохан не хотел никуда ехать, ему было нормально и так. Какая разница, где лечить легкие обморожения? А вот дальше даже деятельная Кайса забуксовала. Кто подкинул ее любовника к больнице? Выяснилось, что никто не знает. Дежурные не видели, а камеры, направленные на вход, «засекли» только высокую фигуру мужчины, который пешком и на руках принес Йохана к ступеням, осторожно уложил его, наклонился к самому лицу, непонятно зачем, а потом неторопливо ушел. Как такого искать? Откуда он принес молодого шведа? Ехал на машине и оставил ее за пределами видимости камеры? Но камеры на парковке и на всех въездах и выездах за это время не засекли ни одной машины. И, что самое странное, сам мужчина не попал более ни в один объектив, как будто испарился, отойдя метров на тридцать от крыльца больницы… От самого Йохана толку было вообще чуть. Вспомнив турбазу, себя, Кайсу и даже, вроде как, поход к замерзшему озеру, ничего внятного рассказать он не мог. Последнее, что сохранила память: две пологие вершины, плавно расходящиеся и открывающие дорогу в долину. Все. Залечив обморожения, но почему-то так и не избавившись от ощущения холодной льдинки, застрявшей где-то сразу над солнечным сплетением, Йохан отправился к психотерапевту и неврологу. Но и тут ничего, кроме слов «ретроградная амнезия», не услышал. А они мало что объясняли. Память вернется, постепенно. Или вернется частично. Или вообще не вернется. Но это не должно беспокоить уважаемого господина Улссона. — Голова — явление темное, — пробормотал Йохан на одно из таких «утешений». — Вы совершенно правы, — миролюбиво и о-о-очень дружелюбно согласился психиатр. После этого швед решил визиты прекратить. К черту. Таблетки? Хорошо он будет пить. Показаться своему терапевту? Хорошо, он покажется. А сейчас он поедет домой. *** Поначалу его действительно эта самая амнезия не волновала. Нет, ну в самом деле, что такого? Есть, пить, писать и трахаться Йохан не разучился. На свое имя откликался. Прекрасно помнил все, что касалось работы, родственников и друзей. Подумаешь, какая-то поездка на турбазу! Да к ебени матери ее! И даже льдинка в груди уже не так болела, лишь изредка напоминая о себе короткими жгучими вспышками. Потом они тоже стали затихать. Несколько непривычно было спать без снов. С детства Йохан любил залезать под одеяло, устраиваться поудобнее и в предвкушении закрывать глаза. Почти каждую ночь ему показывали какую-нибудь сказку или историю. Теперь же это была просто темнота, тихая, безмолвная и холодная. Иногда она была совершенно пустой. А иногда ему казалось, что кто-то в ней все-таки есть. И этот кто-то отозвался бы… если позвать по имени… Но Йохан не помнил никаких имен. У него стало получаться все, за что ни возьмись. Не сказать, чтобы раньше он был катастрофическим неудачником. Но сейчас словно кто-то ворожил ему удачу, беззвучно нашептывал в ухо хитрые, хоть порой и не очень честные, ходы и ловкие комбинации, мягко придерживал за плечи и поворачивал всегда в нужную сторону. Никогда Йохан в мистику особо не верил. Но сейчас… кажется, начал сомневаться… А еще через полгода стали возвращаться сны. Первый за долгое время сон Йохан помнил во всех деталях и красках, хоть тот и был короток, как молния. Луна, закатывающаяся за синие склоны по синему почти предрассветному небу. Больше ничего. Но и немыслимо яркий диск, и горные зубцы, и сияние миллиардов колких застывших снежинок, и еле отдающую розовым восточную сторону неба, — все это он видел столь отчетливо, словно находился там. Раньше он, наверное, помчался бы порадовать Кайсу. Но почему-то так ничего ей и не сказал. *** — И даже не заикайся, если не хочешь, чтобы мы поссорились окончательно! Блузку она, наконец, выбрала. Ярко-оранжевую. Такую, что у Йохана аж зарябило в глазах. Он на пару секунд прикрыл веки. — Слушай, ну это несерьезно. Ты что, хочешь меня на цепь посадить? — Может, и стоило бы! Черная юбка, телесные чулки без блеска, черные туфли на шпильке и дьявольский всплеск цвета между лацканами черного пиджака. Эффектна, как всегда. И, как всегда, зла. — На что я потратила почти год? На то, чтобы привести твои мозги хоть в какой-то порядок, а потом отпустить обратно? Я похожа на идиотку? В груди заворочалось пока еще смутное раздражение, которое — Йохан точно знал! — скоро разгорится вовсю. — Не преувеличивай, ты мои мозги в порядок не приводила. — О, ну конечно! Это не я бегала, записывая тебя к врачам, чтобы ты хоть спать мог нормально? — А я тебя просил?! Что-то на сей раз точка кипения была достигнута в рекордный срок… — Что, прости? Да-а-а… Разумеется. Теперь к дико-оранжевой блузке добавилась не менее ядовито-оранжевая помада, а в голосе заклацали металлические ноты. Йохан, наконец, спустил ноги с постели, отодвинув одеяло. — Я просто рассказал тебе тогда. Сон, просто сон. По врачам ты помчалась по собственной инициативе, вспомни, я тебя об этом не просил. И, кажется, даже пытался просить об обратном. — А что я должна была сделать после того, как ты мне рассказал сон про человека с синей кожей и красными глазами?! Йохан устало потер глаза. Господи, да… он совершил ошибку, лучше было вообще молчать, за все следует расплата… Это был не второй сон, а четвертый или пятый. Он не помнил, какой точно по счету. Если бы сны были памятью, Йохан бы сказал, что она к нему возвращается. Но тогда пришлось бы признать, что на свете существует совершенно синяя долина с сумасшедшей луной, приземистый дом, в котором топят камин, а на крыше сидит человек с синей кожей, красными глазами и разводами узоров на щеках и лбу. Йохан помнил, что во сне его совершенно это не удивляло. Как и тонкие черные губы, до которых так хотелось дотронуться… Но тогда пришлось бы признать еще кое-что. Его больше не привлекала Кайса, потому что привлекал синекожий и красноглазый неизвестно кто. Черт… — Знаешь, я все равно это сделаю. Кайса остановилась на деревянной лестнице, ведущей с верхнего этажа квартиры, где была обустроена спальня, на нижний, с гостиной, кухней и выходом на улицу. — Если ты это сделаешь, то я заберу свои вещи и уеду от тебя. Йохан со вздохом кивнул: — Ты в своем праве… И когда хлопнула входная дверь, добавил: — Я бы тоже уехал. *** А осенью Йохана стало одолевать странное чувство тревоги. Поначалу он не связывал его ни с чем. Просто там, где — оказывается! — все еще сидела не растаявшая до конца льдинка, опять стало тянуть и противно ныть… При взгляде на случайного зеленоглазого прохожего с темными волосами. При виде камня с косовато высеченными рунами на фотографии в каком-то историческом журнале. При столкновении на вечерней улице с компанией подростков-готов, взахлеб толкующих про Самайн и Йоль. Все чаще в снах появлялась синяя долина. Все пристальнее казался взгляд из темноты, теперь уже не только когда он спал, но и из ночной тьмы за окном. А утром пятого января Йохан проснулся чуть ли не с криком: ему ничего не снилось, он ничего не видел, только чувствовал чье-то приближение, от которого сладко запульсировало в паху, а потом губы обожгло, будто он приложился к куску сухого льда, и этой боли совсем чуть-чуть не хватило до накатывающего жаром оргазма… Он сидел в постели один, хрипло и тяжело дыша, пальцами оглаживая губы — целые и невредимые, так странно! — и мучаясь жестоким стояком, отдрачивать который пришлось уже под душем… и в журчании льющейся воды ему мерещился тихий ехидный смех… Спустившись в кухню, Йохан понял, что решился. Найти телефон турбазы и заказать себе номер оказалось делом семи минут. Конечно, он сказал об этом Кайсе. А что он мог ответить на вопрос: «Ну и какого хера тут делает твоя дорожная сумка?». Верная данному слову, она отправилась собирать вещи. Через час бросила на кухонную стойку ключи и грохнула дверью. А еще через полтора часа Йохан парковал машину у вокзала на долгий прикол. Добираться до турбазы проще было поездом. *** На базе его помнили, еще бы не помнить постояльца, который ушел прогуляться и обнаружился в больнице соседнего городка! На все расспросы о здоровье Йохан только кивал и улыбался. Как и на вопросы о планах. Номер и экипировку оплатил сразу и вперед. На дорожную сумку наклеил стикер с обратным адресом и приложил записку, с просьбой отослать. Если он все правильно понял, то вряд ли сюда вернется… После обеда Йохан нацепил лыжи, махнул регистратору за стойкой рукой: «Прогуляюсь!», и пошел ровным ходом хорошего лыжника на запад. *** Две пологие вершины — горлышко в долину — показались через несколько часов. Йохан подумал, что в этот раз пришел сюда раньше. И это хорошо. Правда, никак не мог вспомнить, почему… Съехав по еле заметному уклону, Йохан притормозил. Долина была точно такой же, как во сне. Только пока еще не синяя, а бело-голубая — от снега и неба. И низкий, широко раскинувшийся дом вдалеке тоже был. Точь-в-точь, как ему помнилось. Или виделось? Тишина стояла такая, что казалось, будто, незаметно удлиняясь, тихо шелестят тени. Поэтому голос за спиной заставил Йохана дернуться, как от удара. — Человек. Обернувшись он увидел молоденькую девушку, стоящую по колено в сугробе. Из одежды на ней было холщовое платье, наполовину красное, наполовину синее. Худая, почти костлявая рука лежала на загривке огромного волка, глядящего на Йохана неподвижными желтыми глазами. — Привет… Девушка, не моргая, наклонила голову набок. — Откуда ты здесь опять, человек? Он кашлянул и замер, когда волк медленно приподнял брыли, обнажив огромные, просто неимоверные клыки, чуть лоснящиеся желтизной, как любая старая кость, но, судя по всему, острые, как отлично заточенный кол. Капля слюны, соскользнувшая с правого клыка, с шипением прожгла в сугробе дыру… — Я спросила тебя, человек. Почему ты не смотришь на меня? Как просто говорить правду, подумалось Йохану… — Я боюсь. — Меня? — Тебя тоже. Побаиваюсь… Но вряд ли ты откусишь мне голову… Она перевела взгляд на волка и вдруг засмеялась, скрипучим сухим смехом. — Глупый человек! Зачем Фенриру откусывать твою глупую голову? Она смеялась и смеялась, и этот сухой царапающий смех все сыпался и сыпался на него, как песок с небес, сыпался и сдирал весь прожитый год, день за днем… сыпался и холодил, как сильные руки, легко держащие его, Йохана, на весу… сыпался и шелестел снегом на крыше… сыпался и трещал ярким огнем в камине… — Хель! Она замолчала, как будто и не смеялась, уставившись на него глазами, обведенными жутковатой синевой. — Тебя же зовут Хель? — Да. — Я ведь был здесь год назад, да? Я пришел вон в тот дом, это гостиница, так? И хозяина звали Лофт… Она мотнула головой, то ли согласилась, то ли отбросила с лица упавшую прядь длинных, но тусклых волос: — Локи. Его зовут Локи. Он — наш отец. И тут Йохан, наконец, вспомнил. Обвал и огромный сугроб… Гостиница… Тор и Хед, и прорицание вёльвы на доске над камином… И Локи, да, вот теперь он точно помнил все — от гладко зачесанных назад черных волос и красивого, хотя и страшноватого изгиба узких губ, до зеленых мерцающих глаз… и поцелуя на крыше… — Хель, мне надо скорее добраться туда! — Зачем? — Я должен поговорить с Тором, пока он… ну, пока он… — Не упился браги как полено? — Точно! Она задумчиво оглядела его лыжи. — Если я сяду на Фенрира и буду держать веревку, а ты будешь держаться за нее, то Фенрир побежит очень быстро, и мы можем успеть. Оказалось, что примерно от колена голые ноги Хель серого цвета и покрыты струпьями, на пару секунд Йохану даже померещилось, что плоть сейчас соскользнет с костей и останется на снегу, но нет… На волка она взобралась, бесцеремонно дергая того за шерсть, отчего зверь приседал на огромных лапах и рычал, но терпел. Веревкой оказался ее пояс, и оставалось только молиться… видимо, Локи, чтобы этот утлый на вид кусок плетеной пакли выдержал и не порвался в клочья в первую же секунду. — Ты готов? Она обернулась, кивнула и, не дожидаясь ответа, двинула волка пятками под ребра. И Фенрир побежал. Очень быстро. *** В этот раз дверь «Хрофтова схрона» распахнулась сама, стучать не пришлось. Может потому, что, добежав до крыльца, Фенрир взвыл так, что Йохан чуть не оглох? — Девочка моя… Я просил тебя встретить гостя, если он придет, а не волочь мне сюда труп на веревке. «Труп» стряхнул с себя налипший снег, хрипло прокашлялся и уперся ладонями в колени, тяжело дыша. Ну да, некоторые сугробы они таранили насквозь, но ведь он все еще на лыжах! Йохан распрямился и посмотрел Локи прямо в глаза: — Я вспомнил… и пришел… Я успел? Тот тихо засмеялся: — Ну, мой названный братец одолел только две чарки… так что пока трезв до прозрачности, как первый осенний лед. Но ты бы поспешил. В умении надираться Тору равных почти нет. Йохан отстегнул крепления, воткнул лыжи в снег и повесил на них рукавицы. А когда проходил мимо Локи, чуть не задохнулся от обжигающей щекотки возбуждения, прокатившейся по плечам и толкнувшейся прямо между ног… и будто снова услышал журчание воды и едкий смех… Локи только приподнял брови, чуть отстраняясь и давая место пройти. — О, посмотри, кто пришел! — Немайн захохотала громко и хрипло, кажется, в этот раз до браги первой добралась она. — Неужто тебя привел сюда поцелуй Повелителя пауков [1]? Знакомый густой баритон зарокотал от камина: — Оставь его… Над тем, кому довелось дважды бражить с богами, не должно смеяться. Пройди к огню, смертный, будь с нами в эту печальную ночь… И только сейчас Йохан понял, что понятия не имеет, как сказать Тору о Хёде… В полете под и над сугробами мысль дозреть не успела. Но, увидев, как Громовержец наливает в огромную чашу пенящуюся брагу из кувшина, решил, что иногда самый короткий путь — и впрямь прямой. — Постой, Тор. Не пей, послушай меня. — О чем твоя речь? И отчего мне не пить? — Ну… Вряд ли Хёд обрадуется, если ты заявишься к нему пьяным. В наступившей тишине оглушительно треснуло, полыхнув искрами, полено. Миг — и вот уже над Йоханом возвышается широкоплечая громада. И в голосе не перекаты могучей реки по камням, а грохот приближающихся громовых раскатов. — Что ты сказал? И запах… Отчетливый и резкий запах озона, от которого волоски на теле встают дыбом… — Твой… возлюбленный Хёд жив. — Глупость речешь, смертный! Или мы все в царстве Хель?! Йохан набирается мужества и поднимает глаза: — Над камином стоит доска… Там… — Прорицание вёльвы, я знаю. Что дальше, смер-р-ртный? Ему показалось или за окном в сгущающейся темноте действительно блеснула молния? Мать твою, он сюда за этим пришел — и сделает это! — Как зовется этот дом? В глазах Громовержца, под сдвинутыми бровями — вспышка недоумения, и еще одна молния за окном точно зигзагом раскроила небо! — Волчий отец [2] назвал его Хрофтовым схроном, — Немайн, словно и не пила вовсе, вытянулась тонкой черной струной недалеко от Тора. — Что с того? — Ну… Если все сложить… То здесь не хватает только Бальдра, так? — Хрофтов схрон… Тор выпрямляется во весь рост, поворачиваясь к дверям, где, привалившись к косяку, стоит его сводный брат. Со змеиной усмешкой на губах. — Йотунхемская погань… Локи легко пожимает плечами: — Братец, кто ж тебе виноват, что ты ни читать, ни думать не умеешь? — Ты знал!!! — И ты бы знал, дурень, если бы раскрыл глаза! — Выродок!!! — Гляди, коли вздумал Вздорить ты, братец, В поруганье со мною тягаться, Обильнее будут обиды ответные! [3] Молния за окном и огонь в камине вспыхивают разом, чуть не ослепляя, и Йохан смутно видит, как медленно вырастает тонкая фигура Локи, все выше, отбрасывая тень на всю залу, где по углам зашепталась темень с отливом в зелень, как отблески его огромных глаз… Как придвинулась к нему бледно засветившаяся, будто подземный мох, Хель… И слышит, как за окном грохочет гром, и как воет чудовищный волк… — Тор! Смешно надеяться, что они услышат его, сошедшиеся в старой обиде боги-почти-что-братья… Но Йохан все равно кричит, теперь уже перекрывая завывание налетевшей за окнами снежной бури в росчерках сотен электрических ветвей, молотящих по горным вершинам: — Тор! Хёд здесь! — Что? — Хёд наверху… Он разворачивается так стремительно, что распустившиеся волосы рассыпаются в воздухе рыже-золотым плащом, еще секунда — и тяжелые шаги грохочут по ступеням, а потом слышен звонкий вскрик… И тут Локи смеется. Вырастая под самую крышу, он хохочет так, что огонь рвется и гаснет, как под порывами ветра… и, затрещав, рушится фасадная стена дома… и за его спиной теперь не только Хель, превратившаяся в великаншу, но и Фенрир, неторопливо идущий к ним… а сине-черный холод и ветер вдруг свиваются кольцами, чтобы подняться над его головой огромным змеем с пылающими красными глазами, рассеченными вертикальным зрачком… Он хохочет, словно не смеялся много сотен веков, потому что знал — этот смех будет последним, что услышит мир, осыпающийся ломкими осколками под натиском надвигающейся тьмы… Йохан поднимает голову, чтобы последний раз посмотреть ему в лицо, и отчаянно кричит… *** — Ты что орешь? Йохан распахивает глаза. Спальня. Его спальня. Его кровать. Он сидит, чуть прикрытый смятым перекрученным одеялом, взъерошенный и ошалевший, только что вынырнувший почти что из бездны, и смотрит… на худого черноволосого парня, стоящего на верхней ступеньке лестницы. Йохан зажмуривается и снова поднимает веки. Худой, черноволосый, зеленоглазый, жилистый и даже на вид удивительно ловкий, одетый в домашние штаны из мягкого флиса и черную майку, подчеркивающую ледяную белизну кожи, — он никуда не девается. Йохан открывает пересохший рот и выдыхает только одно слово: — Локи… Парень закатывает глаза и стонет: — Ну все ясно-о-о-о… Тебе опять снилось черт знает что! И ты опять уперся, что я — Локи… Хо-ро-шо! Если тебе так этого хочется, зови меня Локи, мне все равно… Он разворачивается, чтобы спуститься вниз: — Но мне будет совсем не все равно, если ты не вытащишь немедленно свой обожаемый мной зад из постели и не спустишься завтракать! — Что? Тот, кто согласился отзываться на имя Локи, уже сбегает на несколько ступеней вниз, но тут же возвращается. — Что значит «что»? Прыжок, и он уже на краю кровати, и ползет, играя напоказ каждой мышцей, Йохану по ногам, укрытым одеялом, заставляя лечь и подбираясь все ближе к лицу… Он вовсе не такой уж легкий, каким кажется на вид, и эта тяжесть оказывается такой знакомой и такой привычной, что у Йохана до боли наливается член, и нет сомнений, он брал это тело, он знает каждый сантиметр этой сумасшедше-белой кожи, он видел, как эти губы кривятся в гримасе выматывающего наслаждения, он слышал, какой крик издает это горло… — Как это «ЧТО»? — повторяет Локи, прижимая его всей тяжестью к постели. И Йохан, задохнувшись понимает, что и сам подставлялся под эти руки, и стонал в этот тонкогубый рот, и расстилался под ним, отдаваясь распоследней течной сукой… — У Торранса и Хёдли сегодня что? — размеренно спрашивает Локи. — Что? — шепчет Йохан, пытаясь притереться поближе, чертово одеяло… — Ю-би-лей. И мы — что? — Что? — почти стонет Йохан, глядя как лицо, словно высеченное резцом, наклоняется все ближе. — И мы при-гла-ше-ны. А у нас — что? — Что? — выдыхает Йохан ему в губы. Локи замирает на несколько томительных секунд и говорит совершенно трезвым голосом: — А у нас с тобой подарок еще не куплен, идиот!!! И если ты сейчас же не оторвешь свой зад от постели и не соберешься в десять минут, не будет тебе никакого секса НЕДЕЛЮ! Йохан резко выдыхает от толчка в грудь, а когда он снова садится, Локи уже нет в спальне. А снизу слышен его звонкий голос: — Ты меня слышал, Йохан? НЕДЕЛЮ! [1], [2] — Прозвища Локи [3] — Искаженная цитата из «Перебранки Локи» («Старшая Эдда»)