Я верю Вам, мой граф.

И я боюсь с тобой говорить, боюсь заглянуть в твою душу, как дети боятся разбить дорогую игрушку. И. Эренбург

Картонные дворцы легко строились и легко рушились. За их стенами можно было спрятаться, представив, что они несокрушимы, а потом просто уйти, оставив после себя лишь бумагу, более чем невечную и бесполезную. Расстелив на полу карту России, можно было пересечь её от края до края за несколько секунд, пройтись по воде, как истинный посланник божий, а потом снова свернуть её в трубку и спрятать под кровать. В этом бумажном мире было легко, понятно и привычно. А ещё в нём было очень одиноко. Иногда в него заглядывала государыня императрица, а когда-то просто Марьюшка, она возвышалась над Павлом, покачиваясь, как корабельная мачта на ветру, и снисходительно глядя на него сверху, говорила грудным полным голосом: - Qu’est-ce que vous faites, Пауль? Павел только хмурился в ответ, недовольный французскими певчими фразами, и бурчал что-то невразумительное. Впрочем, Марии Фёдоровне этого было достаточно. Считая свой долг выполненным, она уходила дальше, и Павел вновь оставался в своём мире совсем один. Смерть матушки неожиданно выбила землю из-под ног. Конечно, он не чувствовал по этому поводу никакой грусти. Однако, выглянув из своего мира в реальный, Павел был поражён, захвачен, изумлён. Реальный мир был живым, ярким, дворцы в нём были вечными, а императором и истинным рыцарем он мог быть уже не только в своих мечтах, но и по-настоящему. А ещё в реальном мире был граф Пален. Он серьёзно смотрел на императора, готовый исполнить любую его просьбу, и ради него Павлу хотелось быть ещё лучше. Сделать Россию сильной, народ счастливым, а Палена своим. Когда он только познакомился с графом, тот не был снисходительным, как Мария Фёдоровна, не был насмешливым, он вошёл в придуманный Павлом мир так легко, как будто мир этот был самым настоящим, и сразу же стал его неотъемлемой частью. Однажды, не удержавшись, Павел спросил его: - Пален, ты меня любишь? - Пален посмотрел на него долгим взглядом, и Павел почувствовал, как сердце замирает в ожидании ответа. - Люблю, Ваше величество. Для меня есть только Бог и Вы. Иногда Павлу казалось, что в Палена он верит куда больше, чем в Бога, но, пугаясь таких крамольных мыслей, он падал на колени перед иконой, стоявшей в его комнате, и исступленно молился. Только вот яркий образ Палена, пристально глядящего на него своими чёрными цепкими глазами, никуда не исчезал. Иногда Павлу казалось, что эти глаза – единственное, что ещё как-то его держит. Реальный мир был ярким, живым, насыщенным, но это и стало самым страшным. Люди были живые – лёгкий взмах руки, подпись под новым указом, и жизни тысячи людей рушатся. Это оказалось гораздо тяжелее, чем смять и выбросить бумажных человечков. Это оказалось настолько тяжелее, что сны, сменяющие бесконечную бессонницу, были наполнены людскими криками, кровью и красными, воспалёнными от слёз взглядами. Столкнувшись с этим, Павел почувствовал, как разваливаются на части все его мечты. Единственное, что всё ещё было реальным – Пален. Когда Павел звал его, тот приходил моментально, будто заранее зная, когда он понадобится императору. Лежа на кровати, Павел слабо подзывал графа к своей кровати. Пален почтительно подходил и опускался на колени рядом с ним. Павел пытался разглядеть в его чёрных глазах сочувствие, беспокойствие, но видел там только тьму, которая затягивала его целиком. - Мой граф, - шептал Павел еле слышно и протягивал Палену руку. Тот прижимался к ней сухими сжатыми губами, и Павел чувствовал, что ему становится немного легче. - Я с Вами, Ваше величество, я с Вами. Свою Смерть Павел почувствовал издалека. Она смотрела откуда-то из-за угла, и он чувствовал на себе её взгляд – чёрный и пристальный, до боли и ужаса знакомый. Забредая поглубже в бумажные лабиринты, Павел уверенно планировал год за годом своё царствие, громко смеялся, танцевал с государыней вальс, разговаривал с Сашей. Только Смерть подходила всё ближе и ближе, и Павел со страхом узнавал в её очертаниях высокую фигуру Палена. Когда он почувствовал её дыхание на своих губах, он спросил графа: - Вы знаете, что меня хотят убить? - Знаю, Ваше величество. Я сам во главе заговора, - ответил Пален спокойно, как и всегда, и, чуть наклонив голову, замер в ожидании реакции императора. Совершенно отстранённо Павел подметил, что пламя свечей колыхалось, вероятно, где-то сквозняк. Половицы около входа в кабинет поскрипывали, что было слышно слишком явно, надо бы заменить. Картонные стены его дворцов горели, прятаться за ними было бессмысленно, но заставить себя осознать слова Палена было слишком страшно. - Я во главе заговора, чтобы контролировать их, и защитить Вас, Ваше величество, - выдержав паузу, продолжил Пален, и Павел только в этот момент осознал, что затаил дыхание. Новый глоток воздуха дался неожиданно тяжело, и император с трудом произнёс: - Я верю Вам, мой граф, - Смерть стояла прямо перед ним, пристально изучая Павла, и, не сумев сдержать порыв, Павел крепко обнял Палена, идя Смерти навстречу, - Я верю Вам, - прошептал он еле слышно.