Спрос и Предложение

Все началось с прокладок. Нет, на самом деле, еще раньше были старые добрые времена и поддержка и сочувственные слушатели и плечи, на которые можно опереться. Но сейчас всему этому грош цена, и, однажды познав нужду, люди выкручиваются как умеют. Так что им даже удается что-то скопить, не считая времени, которое всегда будет в дефиците, а значит, они выживут. Потом были запчасти – от вайперов в особенности – но они научились справляться и с этим и наладить собственный выпуск, хотя периодически возникают перебои с поставками сырья и олова. Он догадывается, что кто-то должен взять на себя организацию грузовых и сборочных кораблей, а также наладить поставки сырья с планет, и он невероятно рад, что этот кто-то – не он. Но первым тревожным звонком были тампоны. И, разумеется, он даже не замечал ничего, пока однажды Кара не вошла в каюту после ночного дежурства, с сияющей улыбкой на лице и мешком, полным маленьких белых упаковок. И вся женская часть экипажа одобрительно загудела. Кара принялась раздавать коробочки, как будто они были конфеты или подарки на день рождения, и кто-то сказал «Господи Всемогущий», а кто-то «Старбак, ты - лучшая», и половина женщин тут же в спешке покинула каюту. Он стоял возле своего шкафчика с карандашом в руке, внося изменения в расписание полетов. -Что это такое было? Но она лишь подмигнула ему. Черт. Что ж, ему следовало догадаться, что у нее были кое-какие связи, она, должно быть, знала кого-то. Иначе, где, скажите на милость, она бы добывала себе сигареты? *** - Из колониальной жизни – тебе чего большего всего не хватает? - Прошу прощения? - Из колониальной жизни, ну когда мы жили на планете, а не тащили свои задницы через космос в ржавом ведре с заклепками. Они оба лежат в своих койках, и голос Кары журчит где-то внизу. Они единственные, кто не спит в офицерской каюте в 3 часа ночи. Огни приглушены – это создает настроение. Он задумывается над вопросом. - Чего не хватает? - Да. Ему не надо уточнять, включены ли в список его мать и все остальные, потому что тон у Кары слишком ровный, и он знает, что включены. Он наморщил лоб. - Это очень широкая категория, Старбак. - Ты расскажи, а я послушаю. - Не хватает… Господи, я не знаю. Я слишком устал, чтобы думать об этом. - Ты такая зануда! Этот разговор отчего-то согревает и убаюкивает его, и ему хочется растянуть это ощущение. - Ладно, а по чему скучаешь ты? - Я? - она умолкает, но он знает, что она думала об этом, и пауза нужна лишь для пущего эффекта, - скучаю по кофе…. У Гувера. Он улыбается в потолок: -Мне всегда казалось, что его там варят слишком слабым. - Это потому что ты не пьешь кофе, пока у тебя ложка торчком не стоит, - ее голос становится шире от улыбки. - Что еще? - Теперь твоя очередь. - Я пока думаю. Что еще? - Cтейк. - Мм… - по стейку он тоже скучает. - Покупать белье. Он тихонько смеется. - С каких это пор? - Заткнись. С тех пор, как я больше не могу этого делать. Ее образ – в майке и белых трусиках сегодня в общей душевой - проплывает у него перед глазами, но он, моргнув, прогоняет его прочь. - И это все? Кофе, стейк и белье? - Это довольно длинный список… В любом случае, твоя очередь. - Моя очередь… О Боги…, - он вжимается головой в тонкую подушку, – Я не знаю. Свежее молоко. - Свежее что угодно, – уточняет она торжественно. - Холодная амброзия в конце длинного дня. - Я бы за это выпила. - Книги… Я не знаю. Пожалуй, все. - Это все?» - Все, что приходит на ум. Как насчет… горячей воды, в любое время дня? - Да, было бы неплохо. - Ага. И…, – он размышляет секунду, – поплавать в море. - Никогда не думала, что ты такой любитель пляжа. - Я не... Точнее не был им. Это как с твоим бельем – ты не думаешь, что скучаешь, пока не лишишься этого. - И это наше слово, – она звучит как будто издалека, со дна глубокого колодца. Внезапно, эта беседа навевает на него меланхолию. Он перекатывается на другую сторону, что позволяет ему рассмотреть темную часть каюты. Он смотрит на все пустые койки и размышляет о тех вещах, по которым мертвым скучать уже не придется. Он закрывает глаза: он не ребенок и это не праздная вечеринка. Это реальность. Они могут никогда не вернуться домой. - Я скучаю по Солнцу, – выдыхает он так негромко, что она, наверное, не расслышала. Он думает, что она должно быть заснула. Но когда, дотянувшись, он отодвигает занавеску, он видит ее, она склонила набок голову, так что ей стоит взглянуть наверх, и она встретится с ним взглядом. Она выглядит бледной, уставшей, темные круги под глазами, но она улыбается. - Спи, Апполо, - ее волосы вновь разметались по подушки, грязно – золотистая копна, – И пусть тебе приснится Солнце. И последнее что он видит перед тем, как сомкнуть глаза: как светится ее лицо. *** На следующий день он размышляет о тампонах. Точнее о том, как она умудрилась достать тампоны. Формально во флотилии нет черного рынка, это больше походит на ненавязчивый товарообмен между кораблями. У многих все еще есть кубиты, хотя никто не знает толком, сколько они стоят Ему известно, что у пилотов и членов палубной команды торговля поставлена на поток – деньги, туалетные принадлежности, деликатесы, например шоколад, и все такое. Люди на гражданских кораблях тоже меняются охотно. Но его беспокоят три вещи. Во-первых, как ни крути, но военные обеспечены продовольствием лучше, что не совсем честно по отношению к гражданским, которые предлагают в основном то немногое, что имеют или производят. Во-вторых, военные или нет, но ничто человеческое им не чуждо, имеющиеся у флота склады запчастей и оборудование в хранилищах могут для некоторых представлять определенный соблазн. И третье - это… Кара. Все, что балансирует на грани дозволенного - ее стихия по понятным причинам. По кораблю ползут слухи. Он думает, что если бы ему было что-то нужно, он бы пошел к Старбак, это бы выглядело абсолютно логичным. Вряд ли она торгует чем-то действительно запрещенным - лекарствами или запчастями, но очевидно, что она наслаждается этой ролью - связующее звено, поставщик. Та, кто достанет необходимое, выручит из затруднительной ситуации. Ей должно быть нравится ощущать некоторую аморальность всего этого, зная, что руки у нее остаются чистыми. Он решает навострить уши и присмотреться. *** У него дежурство. Гаета - самый опрятный человек, которого он когда-либо встречал. Этот сомнительный комплимент, так как обычно подразумевает легкие гомосексуальные наклонности, но в той работе, которую делает Гаета, аккуратность, безусловно, плюс, и Ли неизвестно, чем со стороны кажется его собственная дотошность к мелочам. Но опрятность. Гаета подходит к Командору чтобы протянуть ему распечатанные данные последнего прыжка, затем возвращается на свой мостик. Замечает, что у его ботинка расстегнулась пряжка. Ли наблюдает, как Гаета, не отрываясь от данных монитора, пытается ее застегнуть. Ли видит, как сияют носки ботинок Гаеты, начищенных до блеска. Ли смотрит на свои собственные ботинки, старые и поношенные, и приходит к определенным выводам. Крем для обуви редко используется среди членов команды, он быстро расходуется, и его запасы трудно восполнить. Сам Ли чистит сапоги реже, чем того требует устав, но достаточно часто, чтобы над ним посмеивались другие офицеры. Он знает, что его отец одобрил бы поведение Гаеты, одобрил бы усилия ради того, чтобы выглядеть прилично даже в тяжелые времена. «Внимание к деталям – это важно», – так бы сказал его отец. Но это не отвечает на вопрос, где Гаета достает крем для обуви. *** Он замечает. Это, в конце концов, его работа - все замечать. На самом деле, поразительно, как он не замечал раньше. Минус ему как командиру. Он подметил четыре бутылки того, что походит на бальзам для волос в шкафчике Старбак. На следующий день их уже нет. Одна из пилотов патрульной службы получает три пары носков, бра и ароматизированную свечу в подарок на день рождения. Крэшдаун предлагает ему обмен: три бритвенных лезвия за полкоробки карандашей. Несколько дней спустя он видит, как Крэш проигрывает еще лезвия во время игры в триаду. Кара хохочет, когда тот с досады молотит воздух. Подгребает к себе выигрыш, дьявольски усмехаясь. «Идите домой к мамочке», - говорит она. Ли наконец-то удается поймать ее в каюте. Она сидит на скамье, ее куртка пилота небрежно расстегнута, и номерной знак позвякивает, когда она надевает ботинки. У него перерыв, у нее еще один патруль перед окончанием дежурства. Он стягивает рабочие штаны, украдкой наблюдая, как ее пальцы управляются с застежками и молниями. Он начинает беседу, как будто невзначай. - Я слышал у тебя новое дело. Бизнес и коммерция - не знал что у тебя столько талантов, Старбак. Она вытягивает ноги перед собой и улыбается. - Да? Удивлен? - Немного, – он коротко улыбается в ответ и достает одежду из своего шкафчика, - Итак, чем у тебя можно разжиться? Она пожимает плечами. - Разным. Курево, одежда, музыка – ничего, что беспокоило бы твоего отца, если это, то о чем ты думаешь. - Эй, я просто спрашиваю. - Зачем? Хочешь что-то заказать? У него чуть не вырывается «презервативы», просто, чтобы увидеть выражение на ее лице, но затем он решает, что это ребячество. Он стягивает майку. - Так ничего, что озаботило бы отца? - Угу. - Выпивка? Она неопределенно поводит плечом. - Иногда. Когда есть повод. Это не запрещено. - И тампоны, разумеется, – он все еще пытается улыбаться, и она улыбается в ответ, в глазах у нее чертенята. - Ага. И таблетки. Он удивлен. - Зачем они людям? Котти сказал, что запасов имплантов хватает… - Да не это, – отмахивается она, – Я говорю о том, что запрет на неуставные отношения все еще действует. Пока, во всяком случае. Он моргает, затем обматывает полотенце вокруг бедер, чтобы поменять белье. - И что? - Ну, ты знаешь, на корабле есть гражданские и солдаты… - она пристально разглядывает его – Люди до сих пор трахаются, если ты не в курсе. Пауза, чтобы до него дошел смысл. У него нет на это времени - он просто кивает, рывком стягивает боксеры и надевает другие. - Разумеется. Как всегда, радуясь возможности проверить границы дозволенного, Кара слегка наклонив голову, следит за ним взглядом. - Это беспокоит тебя? - Торговля или то, что люди трахаются? Она корчит гримасу ему в ответ. Он улыбается, потом размышляет - Сказать по правде, я и сам не знаю Со скучающим видом она встает, чтобы уйти. -Ну, когда надумаешь, cообщи. - Означает ли это, что ты прекратишь торговать, если я попрошу тебя об этом? Он надеется, это звучит не как мольба, он не это имел в виду, но любопытство берет вверх. Она пожимает плечами, ее улыбка ничего не обещает, и он сам удивляется, с чего это вдруг он рассчитывал на другой ответ. Она берет перчатки и заправляет номерной знак в майку, ближе к груди. - Было приятно с тобой поболтать, но я опаздываю. С шутливой вежливостью отсалютовав ему, она уходит. Что ж, – размышляет он,- для начала все прошло так… как он и ожидал. *** Он в душевой комнате. Келли там же украдкой втирает в ладони крем для руки. Крем больше походит на жир для подшипников, на очищенное авиамасло, но он знает, что это не из военных запасов. Она втирает крем в трещины на пальцах, в ранки на ладонях. Каждое движение сопровождается тихим вздохом. Она бы сгорела со стыда, если бы знала что Ли наблюдает за ней, она, должно быть, думает что в битком набитой душевой укромно скрыта от всех, безымянна, одна… Он заканчивает бриться и выходит, представляя, как его мать втирала крем для рук после работы в саду. Жизнь его матери и Келли отличаются (отличались) как день и ночь, и единственное связующее звено между ними - навязчивое видение ладоней, втирающих в кожу жирную мазь. Образ двух женщин, которые лечат свои израненные руки. Он составляет мысленный список. Шампунь – пять бутылок, которые пошли по рукам. Бритвенные лезвия. Сигареты. Колода карт. Тампоны, презервативы, старая одежда, особенно гражданская. Ручки, карандаши, бумага. Книги (художественные и публицистика). Музыка и наушники для плейера. Лоск для обуви. Носки. Белье. Плитки шоколада и иногда сухофрукты. Небольшие подарки на дни рождения. Пена для бритья. Точильный камень. Хорошие ножи. Эфирные масла (ювелирные изделия и бижутерия почти полностью запрещены на корабле). Свечи. Спиртное – по праздникам. Крошечные пакетики сахара и сухого молока, лосьоны и кремы с нежным цветочным запахом. Он и не помнит, когда в последний раз видел живые цветы. В спальне он видит, как Эванс протягивает Каре четыре пары трусов и колоду карт, которые она прячет в свой вещевой мешок, прежде чем выскользнуть из комнаты. Он про себя отмечает и это - их нахальную безбоязненность, беспечность, открытость. Это означает, что дело поставлено с размахом. *** Он в каюте авиаотряда. У Хотдога заканчиваются носки, так как он меняет их на сигареты. Это общеизвестно, как и то, что сигареты надо беречь. Учиться контролировать себя и относиться к сигаретам как к последнему утешению, почти реликвии, курить как можно реже, наслаждаясь каждым глотком едкого дыма. Курить сколько душе угодно можно позволить, только если тебе нет равных в картах, как, например, Каре Трейс. А Хотдог (и это тоже общеизвестно) в карты играет паршиво. И вместе с тем, Хотдог курит много. Может, потому что он служит недавно и еще не понимает всей ценности сигарет. Поэтому у Ли есть возможность наблюдать как Хотдог натягивает пару сырых и вонючих носков с угрюмым отвращением на лице. Вид у него невеселый, но покорный. Ли кажется, что нарывы на ногах у пилотов не за горами. *** Они снова ненадолго пересекаются в столовой, она безразлично ковыряет вилкой свой завтрак, когда он садится рядом. Понятно, почему еда не вызывает у нее энтузиазма – омлет из порошка, ненастоящий хлеб и еще что-то синтетическое сбоку. Настоящую еду нынче тоже приходится экономить. - Ешь, – он кивает ей на поднос. Она строит гримасу. - Черт, ненавижу я эту дрянь. - Ты должна есть, тебе нужна энергия. - Энергия, верно. Но зачем утруждать себя, если меня от этой еды сразу наизнанку воротит? – она с отвращением отодвигает тарелку, – Знаешь, чего бы мне хотелось? Настоящего апельсинового сока, с мякотью и всамделишным вкусом. Он бесстрастно жует – хлеб похож на картон. - Думал, ты могла бы раздобыть пару жалких апельсинов. Она пожимает плечами, ковыряя ногтем невидимую крошку в зубах. - Никогда не торгую едой. Настоящей едой, – уронив вилку, она решительно отодвигает от себя тарелку, – Не хочу, чтобы меня обвиняли в том, что я отнимаю у кого-то кусок хлеба. Он кивает понимающе. Продолжает глотать, пока она, молча, разглядывает его - Так ты больше ничего не придумал, по чему ты скучаешь? - Мне казалось, мы это уже обсудили. - Мне все еще любопытно. Брось, Апполо, я сейчас говорю о вещах материальных. - Ты имеешь в виду, с чем у меня нехватка? В чем я испытываю нужду? -У меня есть парочка идей, в чем именно ты испытываешь нужду, но давай пока опустим эту тему. - Очень смешно, – он прочистил горло, – Кара, серьезно – торговля… - Я думала, мы это уже обсудили, - хмурится она. - Обсудили. Я еще хочу обсудить. - Я не понимаю. Почему это вообще проблема? - Потому что гражданским на других кораблях не следует отдавать то немногое, что у них есть, - он помолчал значительно, – Ты знаешь, многое я мог бы получить официально. Она откидывается на стуле. - Точно. Всегда рада подождать кусок мыла месяц или два. Он осторожно кладет свою вилку. - Кара, всем нам что-то нужно. Мы не единственные, у кого запасы на исходе. Ты знаешь, есть корабли, на которых… - Послушай, до меня вполне дошел тот факт, что у нас у всех в закромах негусто. - Тогда ты знаешь, что я делаю все от меня зависящее, чтобы у людей было необходимое. - Я не спорю с этим. Слушай, все прекрасно. Вы отлично справляетесь – сэр! - Мне не нужно твое одобрение Кара, это здесь ни при чем. - Да ну? А мне казалось, ты просто боишься прослыть хреновым командиром. Он оторопел и на мгновение забыл, как дышать с открытым ртом, затем сжал его в прямую черту. Она понимает, что далеко зашла, кусает губы, с усилием сдерживая себя. - Слушай, я… - она не готова отступить, – Ты знаешь, мы не обязаны каждый раз выяснять, кто из нас старше по званию и что гласит устав. - К сожалению, по большому счету, все именно к этому и сводится. - Нет не к этому. Все экономят, но людям просто… нужны вещи! Он чувствует, как невольно деревенеют мышцы спины, и он садится прямее. В его ответе отчетливо слышно раздражение. - Я не заметил во время тренировочных полетов, что кто-то хуже летает от отсутствия красивых безделушек. - Может ты смотрел не очень внимательно? - Ну это уже, – он замолкает и смотрит по сторонам, – на звук его голоса начинают оглядываться. Он сжимает ладони в кулаки, замечает это и, перегнувшись через стол, тихо цедит ей прямо в лицо, - Это уже просто чушь собачья! Она гримасничает в ответ, ей наплевать на спектакль - Хорошо, хорошо, извини. Господи, чего ты так завелся? Да ладно тебе, Ли, тампоны – это не «безделушка», – она рисует пальцами в воздухе знак кавычек, – Люди приходят ко мне, чтобы раздобыть то, что сделает их жизнь чуть более сносной, и я просто… - Ты что? Берешь их жалкие кубиты и вещи и тратишь их на черном рынке? Как это делает их жизнь более сносной? Ты знаешь, что Хотдог сотрет себе ноги, если будет продолжать менять носки на сигареты? - Хотдог – идиот. -Да ну? - он настолько сердит, что слова находятся сами собой, даже если он говорит тихо, - И сколько ты как посредник берешь за свои услуги? Она откидывается назад. -Черт бы тебя побрал, – говорит она холодно. - Просто скажи мне серьезно, как это помогает людям, Кара? Она смотрит на него, и в глазах у нее пустыня. - Я не знаю, когда до тебя наконец дойдет, Ли, но иногда жизнь – это не только самое необходимое. И что-то случается с ней, она моргает, кладет умоляюще ладони на стол и что-то ищет в его лице. - Господи, Ли, неужели ты не помнишь, какой была раньше жизнь? Неужели ты не скучаешь? От тоски в ее голосе его гнев улетучивается, и он размышляет о том, что она сказала. Семейные фотографии. Воспоминания. Старинная ваза его матери, которая все время где-то стояла. То, что нельзя вернуть. - Я… – начинает он, но ему приходится сделать усилие, чтобы продолжить, – Я хотел бы сохранить кое-что до того, как все пошло прахом… Отвернувшись от нее, он смотрит на тарелку, но внезапно у него тоже нет аппетита, и еда по вкусу напоминает пепел. *** Атака Он патрулирует флот два дня подряд, на остатках сил проводит третье дежурство, и вернувшись и приняв душ – в глаза словно песка насыпали от усталости - едва успевает помочь Тиролу утихомирить вспыхнувшую на палубе перепалку. Два механика ожесточенно спорили из за неудачной сделки… Что - то связанное с кремом для бритья. После двух изматывающее напряженных дней он находит это даже забавным, но, напустив серьезный вид и стараясь не улыбаться, он по праву старшего офицера разнимает спорщиков. Вновь оказавшись в кабине, он размышляет о том, как легко вспыхивают ссоры из-за какой - то пены. Ради всего святого. С каких это пор пена для бритья стала для людей такой важной? Он нервно кусает губы. *** Он наконец-то в своей койке. Кара возвращается в каюту поздно, в сумерках фальшивой ночи. Он пытается заснуть, но сквозь дрему открывает глаза. Размышляет должен ли он напомнить, что у нее дежурство через несколько часов. Решает, что лучше не стоит. Она действительно пытается не шуметь, бесшумно выскальзывает из летной куртки, кладет свой мешок, достает что-то из него, и он заворожено смотрит сквозь полуопущенные ресницы, как она исполняет диковинный ритуал. Она открывает крышку маленькой белой бутылочки, что-то выдавливает себе в ладонь, затем растирает в руках, слегка сопя от удовольствия в тот момент, когда наносит крем на кожу рук, лица. В ее движениях есть что-то священнодейственное – в том, как она складывает руки в такт, поднимает и опускает голову. Как молитва. Ладони скользят вдоль локтей, поглаживая кожу на плечах, бледную от нехватки солнца. Подушечками пальцев она нежно прикасается, нажимая и отпуская, поглаживая впадинку у горла, затем спускаясь к ключице. Он видит, как ее рука скользнула под майку, открывая доступ к более укромным уголкам. Он вновь отыскивает ее лицо. Она выглядит умиротворенной. Счастливой. А затем он чувствует аромат и понимает почему. Насыщенный, настойчивый. Его ноздри подрагивают от наслаждения. Он не может уловить сочетание, но оно напоминает ему что-то давно забытое. Он на мгновение прикрывает глаза и… есть, он вспомнил. Так пахла домашняя выпечка – сладкие булочки прямо из духовки, распространяя сумасшедший запах с легкой цитрусовой ноткой. Он гадает, где она добыла лосьон. На что обменяла. Он пахнет дорого. Она тихонько прошмыгнула в свою койку, и он слышит, как она устраивается внизу, заводя будильник, поправляя занавеску. Затем наступает тишина. Он перекатывается на бок, пытаясь уснуть, но аромат лосьона, на этот раз смешанный и согретый запахом ее тела, поднимается снизу, слабый, но вполне отчетливый. Он закрывает глаза и пытается сосредоточиться на том, чтобы заснуть. Но благоухания ванили, корицы, апельсина настойчиво отвлекают его. Он чувствует как его окутывает пелена и свою беспомощность, пока наконец не решает, что проще не сопротивляться. Ему нравится запах, в конце концов, в нем нет ничего неприятного. Он сдается, вдыхает глубоко, позволяя аромату просачиваться сквозь него. Затем проваливается в темноту. *** Через два дня корабль перешел из состояния боевой тревоги в штатный режим. Он передает информацию Дуалле в радиорубку и поднимает голову, когда его неожиданно окликают. Его отец вручает ему папку с документами и кивком приглашает отойти в сторону, где их трудно подслушать. - Так теперь они у тебя дерутся из-за мыла? Ли на секунду теряется, застигнутый врасплох, прежде чем ответить - Это был единичный случай. Впредь такого больше не повторится. - Сделай так, чтобы не повторилось. Ли кивает, но командор пристально смотрит ему в глаза. - Что там с торговлей? Этого точно не было в отчете, но о способности его отца знать все и быть одновременно повсюду ходят легенды. -Сэр? - До меня дошли слухи. Ты командир эскадрильи. Разберись с этим. И что тут ответить кроме как «Есть сэр». По крайней мере, отец не сказал «Разберись с ней», так как это звучало бы равносильно обвинению в том, что командир эскадрильи не контролирует своих пилотов. И его отец пристально наблюдает. И может быть, вмешавшись, он решил бы проблему куда лучше, чем Ли. Он находит, что собственная неполноценность и пока едва обозначенное разочарование отца занимают все его мысли. Как будто ему не о чем больше подумать. Кара щедро делится всем, что ей удается раздобыть, поэтому ночной лосьон пошел по рукам других женщин. Теперь он ощущает его повсюду, и это сводит его с ума. Мимо проходит Дуалла и незаметно сует ему в руки распечатку графика дежурств, и его ноздри трепещут, узнавая ее. *** Он в своей каюте, одевается после жалкого подобия душа. Он достает из шкафчика форменные штаны, майку и пару носков, захлопывает дверцу. Останавливается. Открывает дверцу вновь. Заглядывает внутрь небольшого металлического отсека, в котором практически все, что у него есть. Раccматривает его содержимое. Еще одна пара рабочих штанов, парадная форма и ботинки, гражданские брюки и футболка, он их редко надевает. Шорты для бега и кроссовки. Вешалка для одежды. Летный костюм. Чистые носки на самом дне. И на полочке – запасное одеяло. Белье, две сложенные майки. Пакет с туалетными принадлежностями. Ручка и пара карандашей. Секундомер. Его бумажник засунут глубоко, в нем пара кубитов, документы и фотография его матери и Зака. Несколько других фотографий. Рисунки с Атлантии. На двери шкафчика зеркало. Он знает, что на Галактике он собирался пробыть недолго, это должна была быть поездка туда и обратно. Поэтом большинство его вещей остались дома и, как и все остальное, были уничтожены. Но это по-прежнему не объясняет, почему за те месяцы, что он живет здесь, работает здесь, он не приобрел себе ни единой чертовой вещи. Он захлопывает дверцу и долго стоит в одном полотенце, ощущая как капельки воды высыхают у него на коже, и гадая, почему он живет как монах. *** Музыка, медленная и негромкая. Он собирается завернуть за угол, когда он вдруг слышит музыку. По непонятным причинам это напоминает ему летний пляж – морской бриз, песок, соль, алкоголь и… праздность. Все четверо столпились в складском помещении вокруг маленького портативного проигрывателя. Шэрон сидит на ящике, колени торчат в стороны, она смотрит вверх и улыбается. Эванс возится с инструментами. Одна из механиков Трис стоит рядом с Карой, и эти двое слушают какую-то песню, смеются горловым смехом, подпевают неровными голосами и снова хохочут. Шэрон хлопает в ладоши, подзадоривает их, ее глаза сверкают весельем. Эванс полусерьезно пытается продолжать чинить невидимую штуковину, но кивает головой в такт песни. Ли смотрит из своего угла. Размышляет, не шагнуть ли вперед и прекратить веселье – у Кары, Шэрон и Эванс перерыв, и они откровенно валяют дурака. Трис должна быть на палубе, у нее дежурство, она, должно быть, зашла на склад за чем-то и оказалась втянута в вечеринку. Представив выражение ее лица, когда она увидит его – смущение, удивление и виноватость – Ли решает не вмешиваться. Он смотрит, как Кара раскинула руки, словно пытается удержать равновесие. Она надула губы и приплясывает. Шэрон смеется. Кара покачивается из стороны в стороны, бедра двигаются в такт музыки – одно, второе, третье вращение. Рабочие штаны висят на ней свободно, майка задралась и съехала на одну сторону. Затем она меняет положение и раскачивается в другую сторону – раз два три. Трис загорается воодушевлением, и внезапно они с Карой развлекают остальных каким-то странным танцем, подпевая слова песенки и хихикая. Эванс улыбается и кивает головой в такт, гаечный ключ по - прежнему у него в руках. Ли делает шаг назад и стоит какое-то время, прислонившись головой к стене, чувствуя, как музыка начинает медленно пульсировать, вибрировать в нем. Он видит, как покачиваются бедра Кары в такт, как светится обнаженная полоска белой кожи над ее ремнем. Он резко открывает глаза и быстро выходит из комнаты. *** Он в коридоре. Бег – это то, что ему нужно, чтобы снять напряжение. Горячая пульсация крови в венах, боль в мышцах и прерывистое дыхание – такого на черном рынке не купишь. Он замечает двоих впереди и замедляет бег, когда понимает, кто это. Чаклс стоит спиной к металлической стене, в руках у него поднос. Перед пилотом маячит Тай – руки уперты в бока, вся фигура олицетворяет обвинение. Разница в росте добавляет ситуации комичности - здоровенный шестифутовый парень краснеет перед человеком вдвое старше его и на голову ниже. Ли, все еще тяжело дыша, переходит на шаг. - Какие-то проблемы? Обернувшись, Тай делает шаг назад, словно приглашая командира эскадрильи присоединиться к беседе. - Какой прекрасный вопрос, – он вновь сердито смотрит на Чаклса, – Ну, что скажешь, сынок. Есть у нас проблемы? Ничего не хочешь рассказать своему капитану? - Нет, сэр. Никаких проблем, сэр. Но вид у Чаклса неловкий. Посуда у него на подносе – накрытая тарелка, стакан искусственного молока и кружка кофе – позвякивает, когда он переминается с ноги на ногу. Тай начинает закипать. Ли, все еще чувствуя, как пот холодит кожу, решает вмешаться. - Что-то не так в столовой, кадет, почему ты не ешь с остальными? - Э.. Нет, сэр, все в порядке - Так… для кого поднос? Чаклся нервно хлопает ресницами - Сэр? - Поднос, кадет, – Ли делает ударение на этом слове, – Если ты уже пообедал в столовой, то для кого ты несешь поднос? Чаклс переводит взгляд с полковника на капитана, затем бормочет… - Он для… ну в общем… - Говори, сынок, - приказывает Тай нетерпеливо, - Для кого поднос? - Он для Крэшдауна… Я имел в виду лейтенанта – - Мы знаем кого ты имел в виду, – отвечает Ли с сосущим неприятным чувством внутри. - И есть какая-то особо веская причина, почему лейтенант сам себе не приноси еду? – Тай растягивает слова, морщась, словно от головной боли. Верхняя пуговица его мундира расстегнута, и Ли догадывается, что Тай только что освободился с дежурства, – Этот человек болен?. - Нет, сэр, – поизносит Чаклс. - Тогда почему ты приносишь ему завтрак? – тихо спрашивает Ли, отвлекая на себя внимание пилота, - Ты проигрался в карты, так ведь? - Нет, сэр, – Чаклс выглядит очень смущенным, словно ему кажется, что Ли должен быть в курсе, – Это… Это была сделка, сэр. Как только мальчишка произносит это слово, внутренности у Ли камнем ухают вниз. - Сделка? - Э.. да, сэр.. В смысле… Я думал… Я имею в виду, я думал, что это… Ли кивком обрывает Чаклса, затылком ощущая присутствия Тая. - Все нормально, рядовой, я понимаю. Сделка. -Да, сэр, – теперь Чаклс торопится все объяснить – Крэшдаун, он продал мне майку и упаковки лезвий, и я думал, что у меня есть книга и еще пара вещей, чтобы заплатить, но я забыл, что уже… - Мы уловили суть, кадет, - говорит Тай веско. Ли, страстно желая, чтобы на нем сейчас были не шорты для бега, берет себя в руки. - Так Крэшдаун заставляет тебя носить ему завтрак в постель, чтобы расплатиться с ним, так обстоит дело? - Да сэр. Чаклс выглядит так, словно гора с плеч свалилась. У Ли наоборот начинают гореть щеки. У него стиснуты зубы, затем он начинает говорить. Его слова звучат твердо и убийственно спокойно. - Ладно, кадет. Вот как мы поступим. Ты отнесешь поднос обратно в столовую. Затем вернешься в каюту и скажешь лейтенанту, что я хочу его видеть немедленно! – Ли кидает взгляд на Тая, полковник слушает молча с кислым выражением на лице. Ли опять переводит взгляд на Чаклса и продолжает. – Я не буду докладывать о случившемся при условии, что ты сообщишь всей команде: торговля на корабле официально прекращена. Ей конец, мы хорошо поняли друг друга? Хорошо. Это все. Я скажу подробнее во время инструктажа, – он вновь взглянул на Чаклса, который озирается по сторонам, словно не знает, где выход, – Ты можешь идти, кадет. - Есть сэр! Спасибо сэр! - Поднос в его руках опять позвякивает, когда Чаклс неловко отдает честь, затем, спохватившись, салютует и Таю, - Э… Сэр! Мальчишка спешит убраться. Тай поворачивается к Ли, спрашивает сухо и жестко: - Подозреваю, Вы мне разъясните, что, черт возьми, тут происходит? «Сол Тай – законченная скотина», - думает Ли, – «уши и глаза Командора, он отлично знает, что происходит». Ли холодно улыбается в ответ: - Ничего не происходит. В смысле ничего, с чем бы я не мог справиться, сэр. По крайней мере Тай уважает стремление Ли самостоятельно решать свои проблемы. Полковник кивает коротко: - Прекрасно, - дотянувшись рукой, он расстегивают еще одну пуговицу мундира, плечи слегка опущены теперь, когда кризис миновал, - Прекрасно. Я думаю, нас обоих отвлекли, от того чем мы собирались заняться, так что если Вы не возражаете… Полковник поворачивает в сторону своей каюты и, как Ли догадывается, тем самым отдает ему приказ «вольно». Ли благоразумно отдает честь спине полковника: - Есть, сэр. Спасибо, сэр. Он ловит себя на том, что звучит как Чаклс. Смотрит, как Тай уходит прочь и затем вновь начинает пробежку, чувствуя, что замерз и слегка задеревенел. Он знает, что физические ощущения скоро уступят место другим, но также знает и то, что теперь он связан обязательством, и он должен привести слова в соответствие с делом. Он также знает точно, на что Тай – если дела пойдут совсем скверно - обменяет свои последние кубиты. *** Слух, разумеется, мгновенно распространяется по кораблю еще до инструктажа. Кара вихрем врывается в каюту, когда он переодевается. Когда она сердится, ее глаза практически выскакивают из орбит, но он это и прежде замечал. - Твою мать, я не могу в это поверить! Мне казалось, мы все обсудили! Аккуратно размотать носок, стараться удержать бесстрастное выражение на лице. - Ты говоришь о торговле? - Нет, мать твою, о моем незаконнорожденном ребенке от сайлона! Да, черт возьми, Ли, я говорю о торговле! Он почти медитативно завязывает шнурки на ботинках. - Остынь, Кара, дело сделано! - Сделано?! Она некоторое время кипит как чайник, издавая неясные звуки, затем вскидывают в воздух сжатую в кулак руку, кулак замирает на пару секунд, смотрит, как он встает перед ней в полный рост. Благоразумие одержало верх. Она опускает руку. Он видит по ее лицу, чего ей стоило сдержаться, но она явно предпочитает держаться подальше от гауптвахты, и орать на него с безопасного расстояния. - Ты даже не спросил! Ты даже не обсудил это! Мистер –Я-Тут-Главный- и Отдаю-Приказы наложил тупой запрет просто потому, что ты боишься получить пинка от своего … Он ударом ладони захлопывает дверцу шкафчика, чтобы удержать ее на краю пропасти, прежде чем она скажет то, за что ему захочется ее ударить. - Хватит, Кара. Это не обсуждается. Я отдаю приказ. Можешь прикрывать свою лавочку. - Я просто не могу в это поверить. Это просто нечестно, Ли, и ты это знаешь – Он находит ее поведение ребячеством и упрямством, но то, как она молниеносно бросилась в обход, сбивает его с толку, мешает оставаться спокойным и изложить свои доводы. - Нечестно? По отношению к кому? К тебе? Или нечестно по отношению к Эвансу, который распродает свое белье за музыкальные диски? Или нечестно по отношению к людям на других кораблях, которые отдают последнее нашим героям? Кто здесь проигравшая сторона, уточни на милость? - Это просто хрень какая-то! Ты ведешь себя как свинья.. - Нет, не веду. Я пытаюсь защитить людей – людей во флотилии, людей в моей эскадрилье. Это моя работа! - Защитить их? – ее брови взмывают вверх, – Защитить от чего? От своей же выгоды? Эти люди, о которых ты говоришь, пытаются хоть как-то наладить свою жизнь. - И эта жизнь, по – твоему подразумевает, рабовладение младшими по званию, которые не в состоянии оплатить долг? Или торговлю насущным в обмен на книжки и крем для рук? Она удивляет его – разве она не может этого понять? Но ее следующий шаг застает его врасплох. Она усилием воли берет себя в руки, наклоняет голову и уже не требует, а просит Господи, неужели это так важно для нее? - Тогда установи правила. Очерти границы. Просто не запрещай все махом! - Ее лицо кривится, словно объяснения даются ей с трудом, – Людям это нужно, Ли, ты даже не представляешь как! - Я вижу, ок? – обрывает он ее, – Я вижу, что люди отвлекаются на сигареты и пену для бритья. Кара отступает шаг назад, словно не верит тому, что слышит - Они не отвлекаются. Они, черт побери, так сильно сосредоточены, что это сводит их с ума! Они не могут просто стрелять по сайлонам, есть-спать-стрелять по сайлонами и так до бесконечности, и это наше слово! Жизнь – это не только работа, Ли, жизнь - она в деталях… Из-за того ли, как она произносит его имя или как срывается ее голос, но именно в этот момент лицо его искажается, и он разом теряет все - самоконтроль, бесстрастность, все мгновенно превращается в пыль. Как она может быть так слепа? Она думал, они с ней друзья, он думал, что они - команда. Как черт подери они могут даже просто дышать одним воздухом, если они так по - разному смотрят на мир. - Как ты не понимаешь? – орет он ей прямо в лицо. Он рывком открывает шкафчик, выгребает оттуда пригоршню чего-то – одежда, туалетные принадлежности и сует ей, прежде чем швырнуть все это на пол. – Это, все это… Наполовину полная бутылка шампуня растекается лужицей, но никто не обращает внимания. – Это не жизнь, Кара, это просто вещи. Вещи! Жизнь – это… Внезапно слова оставляют его. Он хочет сказать, жизнь – это мы с тобой, когда стоим здесь и сейчас, твое вспыхивающее лицо, твой гнев, твоя энергия, наше противостояние. Но он не может этого сказать. Он просто смотрит на нее, как успокаивается ее дыхание. Она тяжело вздыхает, теряя свой запал, глаза становятся темными, когда она сглатывает. Наконец она открывает рот, голос у нее низкий и несчастливый: - Жизнь – это то, что мы оставили позади нас, так, Ли? Он не знает, что ей ответить. Он просто молча смотрит, как она обходит его словно мебель и покидает комнату. *** Он в комнате для собраний перед микрофоном. Последние боевые указания отданы, он откладывает свои записи в стороны и смотрит прямо в зал. Давай, приводи слова в действие. - Еще кое-что. Отныне и впредь за исключением официальных каналов доставки, торговля между членами экипажа и с другими кораблями запрещена. По рядам идет возмущенный шепот, и он знает, что звучит сухо и деспотично, как его отец, но все же продолжает: - Это включает одежду, еду, личные вещи. Отныне, если вам что-то нужно, вы покупаете это в строго установленные для торговли дни или идете к начальнику склада и заказываете – как и все остальные. В итоге никто не останется без последних штанов и не пойдет по миру. Все честно. Он делает паузу, чтобы подчеркнуть смысл сказанного: - И если кто-нибудь – кто угодно – будет пойман за торговлей за рамками этих правил, он будет подвергнут дисциплинарному наказанию. Он старается заглянуть в глаза как можно большему количеству людей. Кара смотрит на него отсутствующим взглядом со второго ряда. Он выпрямляет спину и завершает собрание: - Народ, мы с вами - воины. У нас есть работа, которую мы должны делать. Давайте сосредоточимся на этом, а не на личных нуждах. Разойтись. Общее роптание перетекает в едва слышный шум, когда люди начинают покидать комнату. Кара встает, но явно медлит с тем, чтобы выйти последней. Он останавливается перед ней, понимая, как ей не терпится оставить за собой последнее слово. Пусть она скажет, думает он. Пусть выскажется, и покончим с этим. - Теперь счастлив? – спрашивает она холодно, шлем у нее под рукой. - Давай ты просто подчинишься, Кара… Но подчиняться противоречит всему ее существу. - Они - воины, Ли, а не машины, – она застегнута на все пуговицы, на лице никаких эмоций, слова тщательно подобраны, – Машины – это те, против кого мы должны воевать. И, повернувшись, она уходит. Черт бы ее побрал! Черт бы побрал ее и ее последнее слово!