Соната моей души

По просторной квартире, обставленной дорогой мебелью, разбросаны клочки нотной бумаги. Пол усеивают чернильные кляксы, а стены, которые когда-то были обтянуты изысканными обоями, покрыты пятнами сырости. В тёмном уголке жилища, которое по всем признакам было заброшенным и нежилым, возвышался безнадёжно испорченный рояль. Из него торчали оборванные струны, не выдержавшие яростной, грозной игры великого мастера. За обшарпанным столом, являвшимся единственной вещью, говорящей о присутствии жизни в этой забытой богом квартирке, сидел мужчина в неглаженом сюртуке, с нечёсаными, спутавшимися волосами и крайне суровым лицом, одержимо пишущий на разлинованном листе пергамента. На столе покоилась медная слуховая трубка, а в углу комнаты, которая раньше считалась спальней, лежала разговорная тетрадь, исступлённо брошенная туда в приступе отчаяния. Вскоре к тетради присоединился и смятый обрывок бумаги, на котором прежде писал мужчина. Он свирепо ударил по столешнице, усыпанной множеством царапин и прожжённых мест из-за безустанно падающих на древесную поверхность свечей. Если бы он только мог слышать, то разобрал бы недовольный галдёж соседей снизу, которые запамятовали, что этажом выше живёт известный в узких кругах композитор и пианист. Ныне вдохновение покинуло его, но Людвиг ван Бетховен прекрасно знал, что как только придёт она, его муза, всё встанет на свои места, и душа его воспарит. Сочинитель слегка оживился, подумав о ней, его дивной ученице, с которой он не брал ни единого гроша за столь ценные уроки игры на фортепьяно, ведь даже будучи неизлечимо глухим, Бетховен был одним из самых талантливых и гениальных авторов и исполнителей. Людвиг мог просидеть в ожидании Джульетты Гвиччарди целую вечность, ибо главным было то, что когда-нибудь она обязательно наведается к нему. Появление её заставило себя ждать, как это бывало всегда, но в конце концов дверь тихонько отворилась, и в проём шмыгнула миниатюрная девушка со сверкающими весёлым озорством глазами. Красота Джульетты была элегантной и изящной, именно так выглядят пленительные итальянские аристократки. Она на цыпочках зашагала к комнате, откуда лился тусклый свет догорающей свечи и застала Бетховена в его естественной позе — одной рукой он поддерживал подбородок, а другую держал над огнём, создавая немыслимые тени на стенах. Девушка тепло улыбнулась и подошла к углу, подняв разговорную тетрадь вместе с клочком бумаги. Пергамент она разгладила, положив на стол, а на чистой странице наполовину заполненного блокнота написала: «Здравствуй, милый мой Людвиг. Ты чересчур печален сегодня», протянув её композитору. Он мгновенно встрепенулся и принялся выводить для неё свой ответ. «Я печален всегда, дорогая Джульетта, ибо печаль позволяет мне мыслить трезво и здраво» Дева сочувственно покачала головой. «Но ведь нельзя так жить! Когда-нибудь же нужно радоваться. Неужели дух твой не ликует, когда ты видишь чудеса природы, окружающие нас?» «Вряд ли это чувство можно назвать радостью. Скорее, благоговение. Но давай же не будем об этом. Почему же ты подняла этот никуда не годящийся мусор?» — Бетховен взметнул измятый обрывок в воздух, закончив писать. «Потому что, милый мой Людвиг, это одно из самых лучших твоих творений». Сочинитель недоверчиво взглянул на ноты, а затем глаза его загорелись и он, будто безумный, продолжил записывать знаки, вникнуть в смысл которых сможет только виртуозный музыкант. Он останавливался на несколько секунд, чтобы перечеркнуть ненужное, а затем с остервенением доводил строчку до её окончания. Джульетта положила руку на плечо композитора, сердечно усмехаясь. Завидев вверху листка надпись «Для Джульетты Гвиччарди», она лишь крепче сжала свою тонкую ручонку, продолжая стоять рядом с ним, величайшим человеком, зная, что сейчас ему как никогда требуется её поддержка.