Тревожная высь

В саду простиралось целое море роз. Белых, словно снег. Элизабет любила красные, но ни Сиэль, ни Себастьян, ни Финни, который звался садовником, об этом не знали. Красный - цвет крови и огня. А крови и огня в поместье семьи Фантомхайв было с лихвой. Пусть же розы будут белоснежно-белыми, чистыми, решила про себя она. Пусть что-то в жизни Сиэля будет чистым. Подул сухой горячий ветер. Бутоны роз безмятежно заколыхались, море пошло волнами. Элизабет остановилась и придержала простую соломенную шляпу. Самые непокорные пряди выбились из косы и упали ей на глаза. - Миледи! - закричала Паула, высунувшись из распахнутого окна на втором этаже. - Ужин подан! - Сейчас! - Элизабет проворно спрятала волосы под шляпу и зашагала обратно, чувствуя спиной яростные удары ветра, который, усиливаясь, усердно раздувал ее платье и лежащую на плечах полупрозрачную мантилью. Воздух, прогретый солнцем и насыщенный ароматом буйно цветущих роз, медленно остывал, но духота стояла полуденная. Зато дом дышал прохладой. Было сумрачно и тихо: не звенела, разбиваясь, посуда, не падали стены, снесенные взрывом. В дальней гостевой комнате отсчитывали время массивные старинные часы, но Элизабет не могла их слышать. Она взбежала по парадной лестнице и неожиданно для самой себя оглянулась на пустую переднюю стену, на которой по традиции должен торжественно висеть семейный портрет. Но его не было. Не было ни старого портрета, где малыш Сиэль с родителями, ни того, где он, уже глава семьи, мрачный и умный юноша, с чуть печальной Элизабет, смотрит серьезно и величественно. Первый пылился в одной из задних комнат, заваленных ненужными и сломанными вещами; второй был написан сразу после венчания и с тех пор висел в кабинете над дубовым письменным столом. Элизабет не знала, зачем Сиэль забрал его на свою территорию (явно не для того чтобы любоваться ее красотой во время работы), и никогда не пыталась узнать. * Элизабет ни о чем не спрашивает. Отчасти потому, что помнит слова Мадам Ред о том, для чего созданы женщины. Отчасти потому, что давно поняла важную истину: Сиэля раздражают вопросы. Абсолютно все. Что ты хочешь на десерт? Тебе нравиться это платье? Зажили ли твои раны? Спрашивать нельзя, но и молчать тоже. Когда становится тихо, Сиэль начинает думать. Его лоб разрезает едва заметная морщинка, а губы сжимаются в суровую линию. Элизабет смеется совсем непринужденно, весело, и говорит, говорит, говорит. И сама почти верит, что ей радостно, свободно. * Элизабет пригладила красиво уложенные волосы, оглядела себя и, помедлив, распахнула двойные двери столовой. Сиэль сидел во главе обеденного стола, рассматривая узорчатую скатерть. Они обменялись приветствиями, и он, не поднимая глаз, прибавил, что она очаровательно выглядит. Элизабет давно переросла это небрежное «очаровательно», но промолчала, улыбнувшись благодарно и чуть смущенно. Себастьян помог ей сесть. Вскоре ужин влился в нужное русло: Элизабет защебетала о своем, чувствуя снисходительно-благодушное настроение графа; Сиэль рассеянно слушал, и неопознанные трупы, которых в скором времени нужно было опознать, мешались в его голове с милыми глупостями; Себастьян молча ухаживал за обоими. После трапезы Сиэль уединился в кабинете, а Элизабет вернулась в свою спальню. Вскоре пришла Паула с корзиной свежих цветов, и они принялись их перебирать. Шептались о Мейлин, краснеющий при появлении Себастьяна; о новом любовном увлечении Мадам Ред, которому не суждено перерасти в настоящее чувство, ведь она уже влюблена в очаровательного сердцееда Винсента Фантомхайва (они притворялись, что он жив и тоже без памяти в нее влюблен, потому что реальность не терпела нежных розовых грез). - Ах, любовь, любовь, - произнесла Паула мечтательно и тут же всхлипнула, утирая глаза подолом платья. - Простите, миледи. Я не могу думать об этой ужасной трагедии без слез. Несчастные! Элизабет взглянула на свои пальцы, пораненные шипами. - Не печалься, дорогая. Это прошлое. - Да, да, простите, я не плачу. - Поставь цветы в гостевую комнату. А вот эти, - она провела ладонью по обрезанным розам. Белым, словно снег, - в спальню Сиэля, пожалуйста. Он совсем не выходит в сад. * Элизабет живет и не подозревает, о чем говорит граф за закрытыми дверями. Но она догадывается; ее мучает смутная, безотчетная тревога, не та, что сжимает сердце когтистой лапой и каменной плитой падает на грудь, но та, что настойчиво и глухо скребется под ребрами. Ее мучают странные сны. Сиэлю Фантомхайву дорога его милая Лиззи, он верен умной и нежной Элизабет, но для Цепного Пса Ее величества не существует ни любви, ни веры в добро; в ее снах он рвет ее тельце на части, поливая кровью белоснежно-белые розы. Она просыпается, крича и задыхаясь от испуга. Розы равнодушно блестят в холодном свете луны. * - Я не хочу, чтобы Лиззи участвовала в этом мероприятии, - раздраженно произнес Сиэль. Элизабет, остановившаяся у неплотно закрытой двери кабинета, напряглась и в то же время почувствовала прилив нежности: он до сих пор называл ее Лиззи. Зазвенел фарфор; чашка ударилась о блюдце. - Вы не можете приехать на прием без миледи, - заметил Себастьян. - Это привлечет ненужное внимание. - И все же. Я не всегда буду рядом. - При всем уважении, господин, - в голосе слуги отчетливо проступила насмешливость; Сиэль выразительно взглянул на него исподлобья, - но миледи в состоянии за себя постоять. Я захвачу рапиру. Две, - решительно кивнул мужчина, поймав свирепый взгляд. - Закрой рот. - Прошу заметить, что я сказал «при всем уважении». - А я сказал: закрой рот, - припечатал Сиэль, но Элизабет не заметила особой злости. - Женевьев будет на приеме? - Ответ от мисс Женевьев еще не пришел. Элизабет нахмурилась. Сиэль не ответил, вероятно, вернув внимание остывающему чаю. Себастьян сделал шаг в сторону двери, и она испуганной птичкой метнулась прочь. - Две рапиры, миледи. - Ты что-то сказал? - моргнул Сиэль. - Нет. Ничего.