Развяжи меня

— Проще с отцом твоим познакомиться, — проворчал Шузо, когда запорол узел. Дернув сжатыми губами, вытянул скользкую ленту из петли, начал заново. — Ему ты не понравишься, — без обиняков заметил Сейджуро. Шузо фыркнул и отвлекся, чтобы его поцеловать. С сожалением вернулся к возне с галстуком. — Хочешь сказать, этому… твоему я нравлюсь? — Понравишься. — А если нет? — Тогда у тебя будут проблемы. Шузо рассмеялся и выпрямился, не без гордости оценил результат — узелок получился что надо. Потеребил себя за кончик носа и нахмурился. — С галстуком прощайся, резать придется. — Брось, это пустяки, — улыбнулся Сейджуро, шевельнул согнутыми пальцами. — Можешь затянуть как следует. — Я такие еще пацаном на спор вязал, больше дергаешься — сильнее затягивается. Не волнуйся, не задушит этот твой меня… — Шузо с ласковой ухмылкой взъерошил ему волосы. — Разве что загрызет. — Надеюсь, что нет, — сказал Сейджуро — без капли смеха в спокойных глазах. Да он и не умел никогда шутить. Во рту загорчило. Шузо сухо глотнул и сел удобнее, подобрав под себя ноги. — Ну и? — спросил он бодрым голосом. — Есть какое-то особое заклинание, для которого мне нужно нарисовать на удачу пентаграмму кровью? — Для начала тебе следовало бы встать с постели. Шузо хмыкнул, уперся ладонями в свои бедра. Сейджуро улыбнулся. — Позовешь меня, когда закончите. Вроде ничего особенного не сказал, но Шузо понял, что краснеет. — И не вздумай развязывать, — добавил Сейджуро, глубоко вдохнул и закрыл глаза. Шузо согнал с лица усмешку и приготовился, сам не зная, к чему. Время шло, ничего не происходило, он успел налюбоваться вдоволь и потерять терпение. Ругнулся про себя и поправил член, придавленный джинсами. Сейджуро полулежал на высоко взбитых гостиничных подушках и был похож то ли на пленника, то ли на мученика, любой бы завелся. Рубашка с аккуратно закатанными рукавами сбилась над ремнем брюк, ноги были свободно расставлены. Шузо потихоньку придвинулся ближе, устраиваясь между разведенных колен, потрогал напоследок темно-красный шелк, продетый сквозь изголовье и обвивающий двойным морским узлом оба запястья. На секунду отвлекся, чтобы посмотреть на часы. Спустя миг он кривил губы в попытке поднять голову. Дышать было нечем, твердые бедра стискивали ему бока, скрещенные лодыжки давили на спину, грозя сломать позвоночник. Шея бы точно сломалась, сообразил он оцепенело. Тело под ним, знакомое до последней родинки, изученное снаружи и изнутри на длину его пальцев, превратилось в камень, крепкие мускулы живота словно спаялись с его собственными, и кровь, отхлынувшая было после вероломного нападения, приливала к паху неконтролируемыми затяжными толчками. Не самый плохой способ умереть, всплыла идиотская мысль; он прекратил беспорядочно шарить ладонями по постели и беззвучно, коротко вздрагивая, рассмеялся. Стальная хватка ослабла. Он жадно сделал вдох, закашлялся. Его отпустили и пнули в бок — вроде бы легонько, но Шузо едва не слетел на пол. Сгруппировался в последний момент, выпрямился и сел на пятки. Он набирал полные легкие воздуха и долго, с наслаждением выдыхал. Потрогал ноющие ребра, снова упер кулаки в постель. Голова шла кругом, в глазах стоял красноватый туман. — Ниджимура Шузо, — услышал он в довершение всего и от души ухмыльнулся — одна интонация незабвенного голоса развеяла последние сомнения. Он зачесал челку набок, расправил плечи. — К ва… — Шузо откашлялся в кулак, с досадой прочищая горло. — К вашим услугам, Акаши-сама. — Освободи меня, — распахнув глаза, потребовал Акаши. Назвать его по имени — вот такого, с надменным взглядом в упор — даже про себя язык не поворачивался. Шузо развел руками. — Не имею права, — чистосердечно признался он. — Кроме этого — все, что угодно. И подмигнул. Надменный взгляд вмиг заледенел. Шузо бросил ухмыляться. Вопреки весьма разумному желанию свалить с кровати подобру-поздорову, скрестил руки на груди. Акаши глотнул, дернув кадыком. Хотел выругаться, быть может, или освободиться сам, но почему-то не стал. Шузо всматривался в его лицо, позабыв о разговоре, ради которого и затевалась вся эта чехарда, и с растущим изумлением видел, как розовеют скулы, как суматошно, невпопад ровному дыханию бьется жилка на шее в расстегнутом воротничке. Да ведь тебя это заводит, Акаши-сама, догадался он с каким-то детским восторгом и недоверчиво уставился туда, где тонкая серая ткань отлично скроенных брюк собиралась складками. Подпер щеку ладонью, чувствуя, как глаза наполняются смехом. Туго натянутую паузу оборвал еле слышный вздох. Акаши ответил на его насмешливый взгляд заметной дрожью, она прокатилась под рубашкой и дальше по обнаженным рукам — до самых кулаков, сжатых за головой. Шузо потянулся вперед, взялся за спинку кровати. Другая ладонь легла на щеку, он провел большим пальцем к подбородку и склонил голову набок, наслаждаясь внезапной игрой и обмирая от собственной наглости. Опустил взгляд к губам. Инстинкт едва не подвел его снова: Шузо дернулся вбок, успел уйти от удара и одной рукой вцепился в пряди надо лбом — чудом не встретившимся с его переносицей. Хорош бы он был со сломанным носом. Он сгреб в кулак мягкие волосы, рывком оттянул голову назад, чувствуя со злобным весельем, как нехорошее возбуждение крепнет. Акаши задышал в лицо. Провернуть трюк с захватом ногами больше не пробовал, лежал смирно, но так ввинчивался взглядом, словно мечтал им убить. — Не вздумай кусаться, — пригрозил Шузо. Акаши умудрился вскинуть подбородок и сощурился. Шузо едва не заржал, настолько потешным тот сейчас выглядел. Как злодей в детском мультике, не хватает только волшебных атрибутов и молний из глаз. Славным малым он оказался, этот Акаши, основательно подзабытый со школьных времен. Не лучше и не хуже себя прежнего, просто не был, как Сейджуро, нечаянно сбывшейся мечтой, которую страшно потерять. Нарываясь внаглую, Шузо пощелкал слева-справа от застывшего лица. Рискнул чмокнуть его в нос. В отличие от себя нормального, Акаши лежал как мертвый, но сейчас это заводило еще сильнее. Того, кто тебе никогда не принадлежал, потерять невозможно, и теперь что-то темное и сильное поднималось внутри, требовало взять свое. Щеки горели от удовольствия и слабых отголосков стыда, но пальцы уже вплетались в мягкие волосы, Шузо жадно и воровато целовал переносицу, лоб, закрытые веки. Отпустил изголовье и дернул ворот рубашки. Ладонь по-хозяйски, привычно обхватила за шею, большой палец лег в ямку между ключиц. Акаши наконец ответил: коротко, почти неуловимо переместился вниз и вверх — и дышать снова стало нечем. Шузо сполз вбок, корчась от боли. Он и не догадывался, что боль может быть такой — пульсирующей и многоцветной, как залп салюта. Акаши тем же твердым острым коленом, которым бесчеловечно двинул ему по яйцам, довершил позорное падение с кровати. Шузо свалился на пол мешком. С немым воем зажал ладони между ног. — У тебя пять минут, — донеслось сквозь звон в ушах и полыхающее разноцветье, — затем ты развяжешь меня и уберешься вон. Сука, мысленно простонал Шузо. Глаза жгло от слез, он силился поднять голову, но мог только мычать. Воздуха не было, крик бился где-то за кадыком: казалось, если заорать, станет легче. Оставалось материться про себя, баюкать изуверскую боль, и постепенно та размывалась, тускнела, пока из слепяще острой не превратилась в тупую и ноющую. Он задышал носом, шмыгнул и вытер глаза. Бессмысленно уставился в потолок. Хрустальная сияющая люстра, лепнина, ангелочки и херувимчики. На этот раз Сейджуро выбрал отель, благодаря раззолоченному изголовью европейской кровати как нельзя лучше подошедший для "знакомства в новом качестве", будь оно неладно. Жаль, идея пришла в голову Шузо уже в номере, иначе он бы подготовился. Наручники и кляп, подумал он мстительно, ничего, еще придет его очередь устраивать сюрпризы, на которые Сейджуро был мастер. Вообще-то сюрпризов он не любил, но каждую встречу запоминал до мельчайших подробностей, хранил глубоко и надежно, как тайный, самый счастливый в мире владелец бесценной коллекции. Прогулка в парке, поездка на все выходные к горячим источникам, час в тесном номере лав-отеля, о котором он не мог вспоминать не краснея. Собственная комната, после внезапного раннего звонка и спонтанного приглашения отдраенная до блеска и неуютно пустая. Заодно с американскими постерами Шузо сорвал со стен даже рисунки мелкой — в основном свои же портреты, затолкал в шкаф для постельного белья, не сообразив, что откроет его в первую очередь, когда полезет за футоном. Сейджуро долго их рассматривал, складывал аккуратной стопкой и с улыбкой выпросил себе тот, что был срисован со школьной фотографии. Он вообще теперь много улыбался, Шузо никак не мог к этому привыкнуть, сбивался с мысли и замолкал на полуслове. Терял ритм, когда чувствовал эту улыбку губами. Терялся сам, когда улыбка гасла, и Сейджуро с беззвучным выдохом вздрагивал в его руках, как будто умирал под автоматной очередью. Бесценная коллекция пополнялась, но Шузо не спешил признавать очевидное и не стремился получить ответное признание, словно их обоих вечность ждала впереди. Что было вовсе не так, разумеется. Он знал с самого начала, напоминал себе каждый день: однажды все кончится. Не хотел прирастать сердцем, чтобы после не пришлось отдирать с мясом. Понимал, что зашел слишком далеко, что все равно будет больно, и заранее воображал самое страшное. Мысленно он успел пережить это страшное сотню раз и рассчитывал в будущем перенести неминуемый разрыв достойно, как и подобает мужчине. Но тем прекраснее и мучительнее было настоящее, в котором Акаши Сейджуро одним только искренним желанием, неприкрытой, бесстрашной откровенностью оставлял его воображение ни с чем. — Время вышло, — холодно возвестили с кровати. Шузо вздохнул и кое-как, цепляясь за скользкий ворс ковра, привстал. Акаши смотрел искоса сквозь ресницы — ни тени улыбки, ни намека на презрение или хотя бы торжество победителя. Лицо, озаренное знакомым внутренним светом, ничего не скрывало и не выдавало — кроме очевидного возбуждения. Отголосками ли чужого оно было или нет, но от этого потрясающего факта Шузо опять разобрало веселье пополам со злостью, которое уже казалось слегка — или не слегка — ненормальным. Он поднялся, со старческим кряхтением переступил с ноги на ногу и рискнул себя потрогать. Акаши следил за руками, пока Шузо оценивал, напоказ страдальчески кривя губы, причиненный ущерб. Не такой непоправимый, как представлялось, — пристальное ли внимание Акаши было тому причиной, или собственные манипуляции, бесстыжие и нахальные. Оставив свои уцелевшие яйца в покое, Шузо решительными и быстрыми движениями, как делал это всегда, стащил футболку, бросил не глядя в кресло. Пригладил волосы и опустил руки на бедра, потянул из пряжки ремень. Акаши взметнул разъяренный взгляд, брови грозно сошлись у переносицы. Шузо кусал губы, чтобы не расхохотаться. Один за другим вывернул болты, завел за пояс большие пальцы. — Что ты себе позволяешь? — тихим голосом выговорил Акаши. Шузо сдернул джинсы сразу до колен. Акаши следил, как он раздевается, такими глазами, как будто ничего чудовищнее в жизни не видел. — Я задал тебе вопрос. — Слышу, — кивнул Шузо, отстегнул с запястья старенькие отцовские часы, пристроил их на подлокотнике кресла. Взялся за резинку трусов. Акаши моргнул, как совенок на свету. То еще зрелище — хоть бери и снимай мобильником на память. Лицо стало смешным и очень юным, совсем как пять лет назад, когда Шузо увидел в клубе среди новичков мелкого первогодку с уверенными глазами и запомнил его с первого взгляда. Резинка трусов щелкнула о живот. Шузо поправил воспрянувший член, шагнул и сгреб ладонью выразительный холмик, твердый и горячий даже через ткань брюк и белья. Рывком пригнулся. — Я позволяю себе то, — ответил он в краснеющее ухо таким же тихим от злости голосом, — что тебе нравится. Акаши смотрел перед собой неподвижным взглядом, уголок рта нервически дергался. Его так ломало, что видеть было больно: все тело застыло, точно сведенное судорогой, распрямленные ноги напряглись до самых пальцев босых ступней. Глупая, совершенно напрасная борьба, против них с Сейджуро у него не было ни единого шанса. Шузо прекрасно знал, что делать: не касаться головки, не дрочить, просто давить — и отпускать, когда ток крови под ладонью ускорится вместе с пульсом, срывая дыхание. Забрался на постель, одной рукой стаскивая трусы, стряхнул их с щиколотки. Акаши напрягся сильнее, но Шузо мигом оседлал его бедра. Дождался, всматриваясь в широко раскрытые глаза, нужного момента и отнял ладонь. Раздался полный нетерпения стон, Акаши дернулся как ужаленный, беспомощно сжал и расслабил кулаки. Шузо почти лег на него, приблизил лицо к его лицу. Оба замерли — глаза в глаза, так близко, что их быстрое дыхание смешивалось. Акаши снова строил из себя паиньку, ввинчивался взглядом молча, закусив губу, как будто боялся выдать себя новым стоном. Это было странно и почти страшно. Шузо будто увидел его впервые только сейчас, все еще чужого и опасного, окей, но притягательного в этой своей непобедимой силе, спрятанной до поры до времени. Не такого искреннего, как его Сейджуро, но куда более отзывчивого… И соблазнительного, если уж быть честным, а врать себе Шузо не привык. — Сделаю все, что ты захочешь, — ответил он на вопрос, с трудом подбирая слова и едва себя слыша, — как тебе нравится… Если не хочешь — скажи, и не будет… ничего не будет. Я не такой. Я не стану… принуждать. Если ты не захочешь, договорил он мысленно, и Акаши его понял: еще несколько секунд в неподвижных глазах происходила молчаливая борьба, а потом губы раскрылись. На нижней, там, где он впивался зубами, медленно проступал налитый кровью сдвоенный след. Шузо сглотнул и потрогал эту крошечную вмятину кончиком языка. Успел увидеть, как поплыл темнеющий взгляд, — и все исчезло, растворилось в томительном, самом первом проникновении друг в друга, которое он так любил. Вкус был тем самым, родным до мельчайших оттенков, рот — мягким, а губы по-мужски твердыми, но все остальное было другим, головокружительным и щемящим, как падение с высоты. Их языки сходились и расходились с неряшливой жадностью, рты соединялись нетерпеливо и грубо, терзали друг друга без нежности и привычной ласки. Акаши не останавливался и не собирался сбавлять обороты, как будто дорвался. Шузо гладил дрожащими пальцами его по лицу, по горлу, раздернув воротник еще на две пуговицы. Просунул ладони под лопатки, бесстыдно и нагло прижался голыми бедрами и часто задышал ртом, мешая себя целовать. Я же кончу так, — успел подумать бессильно и вздрогнул. Акаши отпустил его прикушенную губу, слегка боднул в лоб. Шузо послушно поднял голову и смотрел, слепо и пьяно, балансируя на самом краю. Боль помогала плохо, но взгляд прояснялся, а потом Шузо прозрел, увидел все сразу: и голодные глаза, и румянец на скулах, и распухшие мокрые губы, которых Акаши сейчас не мог утереть. Неуклюже, наваливаясь на локти, Шузо привстал, дернулся от холода, задев головкой пряжку его ремня. На коленях перебрался к смятым подушкам, схватился за изголовье. Рот Акаши слегка приоткрылся — от удивления, должно быть, от невинного непонимания. Шузо помог ему самую малость: надавил на подбородок двумя пальцами, обхватил член и на одном дыхании, без лишних слов — совсем без слов, если уж оставаться честным, — всунул головку в этот чертов распухший и мокрый рот. Губы приняли головку — почти обняли, и застыли. Акаши как будто не знал, что с ней делать. Он и не знал, — тупо вспомнил Шузо, бедра качнулись почти против его воли, и по головке скользнули зубы. Он замер опять — на сколько смог, раздираемый страхом и чистой, бьющей наотмашь похотью. Никогда прежде он не испытывал такого сильного желания, как сейчас, никого так не хотел — даже Сейджуро в тот далекий день, когда решился наконец поцеловать его, — и не испытывал столько мучений разом. Медленно он потянул член назад и ввел снова, и двигался дальше в пойманном темпе, не принуждая и не торопя, совсем неглубоко и бережно. Все смешалось: почти болезненное удовольствие, такой же острый стыд, ненависть к себе — и к тому заодно, кто принимал его член так неловко, но старательно. Словно угодить пытался — ничего, в общем-то, для этого не делая, не умея даже толком спрятать зубы. Неоткуда ему было набраться такого сомнительного опыта, Шузо был у Сейджуро первым, и сейчас эта мысль убивала заново. Он торопливо сжал себя, подавился стоном — и откинул голову, как от удара: юркое прикосновение к головке продернуло насквозь, кончик языка затанцевал, забился, вылизывая его изнутри, собирая щекотно набухшую теплую влагу. Губы расслабились и впустили в горячее, податливое, нежное. Задыхаясь, Шузо ухватился за изголовье второй рукой. Опустил голову, прядь волос сползла на лоб. Член попадал в скользкую изнутри щеку, в нёбо, проезжался по языку, и совсем быстро, в какой-то особенно невыносимый, ослепительный момент терпению пришел конец: Шузо вломился одним толчком, вмялся головкой в самую глубину, ошеломительно тесную. Услышал хрипящий и влажный, сдавленный всхлип и отпрянул с собственным громким, похожим на рыдание вздохом, чувствуя боль в кулаках, в сведенных мышцах спины, живота, раздвинутых бедер. Перед глазами колыхался знакомый красноватый туман, резные завитушки изголовья впивались в ладони. Казалось, разожми он пальцы — и все сорвется, полетит к черту. Акаши и не думал откусывать ему член. Смотрел снизу вверх, глаза сверкали и казались неправдоподобно огромными. Ресницы слиплись в острые стрелки. С нижней губы еще тянулась к головке полупрозрачная нить — слюна, смазка. Шузо резко, как будто получил пинок в живот, согнулся, обхватил ладонями лицо. Вытер под глазами большими пальцами, поцеловал горячие соленые губы, впитывая свой и чужой вкус, пряный запах. Акаши не отвечал, но теперь Шузо было не провести, он навалился и ощупью, продолжая целовать, расстегивал на нем рубашку, раздернул полы в стороны и съехал губами по горлу, по гладкой коже к твердому соску. Впился, перекатывая его на языке, сосредоточенно задышал носом. Сдерживаться больше не было сил, пальцы уже рвали вслепую ремень из пряжки, теребили застежку, выкручивали из петель мелкие пуговицы. Акаши позволял себя раздевать молча, но дышал так же тяжело, лицо побледнело, и губы темнели непристойно, как накрашенные. Когда на нем осталась одна рубашка, Шузо придавил собой его ладное тело, но не смог поцеловать. Сил хватало только на то, чтобы дышать и пытаться не кончить прямо сейчас. Акаши пошевелился, и на спину легла его лодыжка, вторая. Щиколотки сцепились, и Шузо первым качнулся навстречу, отвечая на безмолвное приглашение. И родной запах, и знакомый теперь вкус заполняли его до предела, не осталось ничего чужеродного, и эта близость опьяняла, снова толкала на край и дальше. Он старался давить не слишком сильно и двигался не в лад, резко вперед и слабее обратно, но Акаши сразу взял свой излюбленный темп, и Шузо снова не хватило надолго. Бесцеремонно выбираясь из крепкого захвата, он провел губами по жестким мышцам живота, спустился еще ниже, раздвинул ноги и лизнул оба яичка, издевательски обойдя вниманием член. Раскрыл, помогая себе пальцами, ягодицы, приник губами — и услышал долгожданный стон. Он делал такое в первый раз, в этом они сейчас были равны, и наслаждался тем, как язык скользит по гладкой как стекло коже, по тонким волоскам, и новым стоном, с которым Акаши впустил самый кончик языка внутрь. На вкус было и знакомо, и нет — больше остроты и мускуса, терпкой испарины. Он пытался растянуть ощущения, но Акаши так искренне и отчаянно терпел, что Шузо сдался. Он придержал ствол и взял в рот, обвел языком головку, тугую и горько-соленую, и мускулы отведенного в сторону бедра окаменели под ладонью. Шузо терся о постель и продолжал измываться, как любил это делать, всасывал жадно и выпускал так медленно, как мог, вытягивал длинные стоны, пока не добился вскрика. Он успел просунуть руку под живот, и в ту секунду, когда в рот плеснуло горячее и скользкое, его член вытолкнул в кулак первую короткую струйку. Акаши кончал долго и сильно, его бедра тряслись, сорванные крики пробивали глухую красноватую пелену перед глазами, делали собственное удовольствие сладким и невыносимо ярким. Шузо выпустил головку, отмытую начисто слюной. Прижался щекой к горячему бедру, ловя ртом воздух. На затылок легла ладонь, в привычной ласке растрепала волосы. Он повернул голову, виновато ткнулся мокрым от пота лбом, не в силах открыть глаза, зажмуренные до боли. Наверное, надо было что-то сказать, признать, что затея провалилась, ведь они должны были только познакомиться заново. Познакомились. К сердцу подкатывала глухая тоска, он сам не знал, чего в нем теперь больше — вины за измену или этой тоски по тому, кого больше не будет. И лишь потом до него дошло. Он открыл глаза — и пальцы, перебиравшие его волосы, исчезли. Он поднял голову, яркие глаза распахнулись, и Шузо уставился, изумленный, ничего не понимая, не узнавая того, кто лежал сейчас перед ним, поигрывая смятым галстуком. — Ска, — просипел Шузо и откашлялся. — Скажи что-нибудь. Акаши — Сейджуро? — вскинул бровь и улыбнулся, снисходительно и мягко. — Мне понравилось, — сказал он.