Тонкая грань

Они скучали в этом забытом богом и людьми замке уже почти месяц. Уэверли улаживал дела с тремя, кажется, разведками мира одновременно по двум направлениям и потому велел своей команде сидеть тихо и никуда не высовываться. Соло первую неделю держался, но потом стал потихоньку пропадать в маленьком поселке по соседству с замком, говоря, что иначе потеряет свои навыки. Габи однажды забрела в гараж, после чего прибежала к Илье с сияющим лицом, поведала, что там стоит пара раритетных машин и, подхватив все свои инструменты, пропала. Так что Илья тосковал в одиночестве, по телефону отчитываясь шефу за всех троих, бродил по продуваемым сквозняками коридорам, спотыкался на винтовых лестницах, ожидал встречи с призраками прошлого, которые бы звенели цепями и завывали на все голоса, и чувствовал себя героем романа девятнадцатого — и это в лучшем случае — века. Хотя все чаще мир представлялся ему фотоальбомом с черно-белыми фотографиями, только виньеток и подписей с завитками не хватало. Небо было белым днем и черным ночью, земля — черной, замок — серым, лес, доходивший до самых стен и потихоньку вползавший за них — черно-белым. Казалось, что жизнь идет где-то далеко, то ли за объективом камеры, куда ему не повезло попасть, то ли в другом мире, откуда на него и на место его пребывания смотрят чужие равнодушные глаза. Илья устал от такого однообразия, но покинуть замок надолго не мог — не стоило поддерживать паранойю Уэверли, он и так им не слишком верил, считал, что простейшие приказы типа «залечь на дно» они не способны выполнить в принципе. Или из принципа. Илья с ним мысленно соглашался, но вслух всячески опровергал мнение шефа и старательно поддерживал легенду о том, что у них все в порядке и они не покладая рук выполняют его распоряжение. Но однажды Илья не выдержал. Решил, что, если побудет в этом стылом сборище камней и ветров еще немного, рехнется. И потому сбежал, причем главное для него было направление не «к», а «от». Вот так он и оказался на вершине холма возле заброшенной то ли башни, то ли церкви — он все никак не мог привыкнуть к совмещению функций в одном здании. Высокое, остроконечное, с провалившейся крышей, с узкими окнами-бойницами, расположенными на разной высоте в два ряда, обнесенное низкой каменной изгородью, оно внушало странные мысли. Например, о застывшем времени и исчезнувшем пространстве, тем более что пейзаж опять превратился в черно-белую фотографию: светлое небо с ярким пятном солнца, черная земля и серый силуэт башни. Илья помотал головой, потер глаза и убедил себя, что подобные мысли — всего лишь следствие расслабленного состояния и усталости от бездействия. Он решительно прошел внутрь, побродил по первому этажу, кутаясь от ледяного ветра в легкую куртку, поднялся наверх по крутой, местами осыпавшейся каменной лестнице, правым боком прижимаясь к стене и царапая пальцы о серые булыжники. Под ногами шуршали черные высохшие листья, и Илья подумал, что они тут не только с прошлой осени. Он еще походил по перекрытиям, опасно скрипевшими под ногами, сбивая каменную крошку, повыглядывал из окон — впереди был все тот же унылый пейзаж, и спустился вниз. Во дворе башни Илья постоял у колодца, сложенного все из тех же серых булыжников, поглядел на черную воду в глубине, покачал головой и пошел к выходу. И тут же обернулся от чужого присутствия. Прямо на него смотрела женщина, которая стояла посредине двора, сжимая в руках темный глиняный кувшин. Ветер трепал ее черный платок, накинутый на голову и скрывавший заплетенные в косы волосы. По краю платка, как и по рукавам и вороту длинного черного платья, шла простая узорчатая вышивка. Илья не сводил с женщины глаз, не говоря ни слова — слишком уж невозможной она казалась, как призрак, которого он так и не нашел в замке. Она же улыбнулась ему, кивнула головой, как старому знакомому, опустила серые глаза и пошла за водой. Возле каменного бортика она обернулась к нему и спросила: — Поможешь? Ее голос потерялся в закоулках двора, поглощенный камнями. Илья пересилил себя, отогнав странные мысли про ведьм и привидений, — все-таки немолодая женщина просит о помощи, да и угрозы она не представляет, это Илья научился определять с первого взгляда, а уж ее он рассмотрел с головы до ног и обратно три раза. Поэтому он подошел и только сейчас заметил веревку, которая спускалась на дно колодца. Ведро. Он потянул ее наверх, удивляясь тяжести, как будто там была привязана целая бочка. — Сильный, — сказала женщина. Не похвалила, просто сказала. — Но все равно можешь не все. Просто потому, что никто на это не способен. Он почти поднял ведро со сверкающей водой, как вдруг на дрожащей поверхности разглядел сначала окровавленное лицо Соло, а потом застывшее, мертвенно-бледное — Габи. Илья чуть не уронил ведро обратно, но все же рывком поднял и поставил его на край каменной кладки, вылив половину воды себе на ноги. Он хрипло выдавил из себя: — Что? Что это было? Зачем вы это сказали? — Мы не всесильны и не можем уберечь близких от всего. — Она горько вздохнула. — И ты не сможешь оградить их от боли и спасти от всего. Один — не сможешь. Илья резким движением выхватил пистолет из заднего кармана брюк, больно ударившись рукой обо что-то — но оборачиваться было нельзя — и направил дуло в лице женщине. Она спокойно смотрела прямо на него и не отводила глаз. — Достанешь воду? Еще раз? Пожалуйста. — Кто ты? — Илья понял, что задел рукой ведро и опрокинул его на дно, но ему было плевать. — Кто ты такая? — Женщина. Всего лишь женщина. Не стоит мне угрожать, я не причиню тебе вреда, опусти пистолет. Так достанешь мне воды? С минуту он смотрел на нее, пристально и дотошно изучая. Обычное лицо, обычные глаза, даже платок слишком обычный. Ничего примечательного — и все же он не мог ее ослушаться. И потому опять потянул за веревку, поднимая ведро. Илья достал воду, налил в подставленный кувшин. Женщина отставила полную посудину и зачерпнула воду пригоршней: — Смотри. В ее ладонях дрожало серое небо с ярким пятном белого солнца, на которое накладывалось его собственное отражение. Он наклонился к ней, и день превратился ночь, луна, по-прежнему с его лицом, засияла в дрожащей поверхности воды, мерцая в окружении сотен звезд. — Помни об этом, когда не сможешь думать больше ни о чем, когда перестанешь надеяться. Она резко подняла ладони, так что лицо Ильи на миг оказалось в воде, а потом вылила остатки ему на макушку. Он мотнул головой, отплевываясь, стирая с ресниц воду, а когда опять смог видеть мир, то женщины уже не было, как и ее кувшина, как и ведра, которое секунду назад стояло на краю колодца. Илья свесился в сруб, ища веревку, для верности даже провел ладонью по камням, но так и не нашел ее. Зато уронил пистолет. Тихо выругался, потом выдохнул и мысленно плюнул. Обойдется. И без пистолета, и без советов. Обойдется. Он сел на землю у стены башни, куда не задувал ветер, достал из кармана пачку сигарет и жадно затянулся. Бред какой-то: черно-белая фотография, женщина из ниоткуда, ушедшая в никуда, глупые слова, бьющие по больному, лица мертвых друзей в призрачной воде… Он пускал в небо серый дым и думал, что оказался в каком-то жутком бесцветном кошмаре, где есть тысячи полутонов серости, призраки и мертвые люди, странные слова, похожие на предсказание. А потом очнулся от радостного вскрика Габи: — Вот ты где! А мы тебя обыскались! Она прибежала к нему, такая яркая и живая в своем голубом платье. Соло шел следом, подозрительно озираясь, наверняка боялся запачкать свой синий с отливом костюм. — Ты чего сидишь? Тут же ничего интересного нет. — Нет, — согласился он и затянулся, выпуская дым через ноздри. Габи недовольно помахала ладонью, разгоняя серую муть: — Идем домой? — Да, — он раздавил окурок о камень рядом с собой — Ты чего такой хмурый? — удивился Соло и в ответ на недоуменный взгляд Ильи пояснил: — Более хмурый, чем обычно. И на взводе. — Пистолет утопил, — он пожал плечами. Рассказывать о странной женщине и ее еще более странных словах не хотелось. Он понимал, что ведет себя как ребенок: о чем молчишь, того как будто бы и нет — но не мог иначе. Пока не мог. — Но у тебя же еще оружие есть. — Да, есть, — кивнул он, поднялся на ноги и махнул рукой: — Забудь. — Хорошо, — согласилась Габи, подхватила его под локоть и потащила к выходу из серой каменной западни. — Идем домой. Он послушно шел за ней, а сам снова и снова вспоминал свой разговор с женщиной, поражаясь ее спокойствию и какой-то усталости от своих же слов. Словно она говорила про бессилие и надежду всем, кто оказывался рядом, но никто ее не слушал, и у нее уже нет сил повторять это, но она должна, она обязана. Соло насвистывал за их спинами, размахивая тростью, Габи весело рассказывала о своих любимых машинах, а Илья словно потерялся в той черно-белой фотографии прошлого, где был он и пророчица, которая знала бессмысленность своих предсказаний и все же хотела предупредить о беде. Да только толку от слов, если ничего не исправить.

***

Когда Илья оказался с Теллер в заваленной шахте, он не раз вспомнил недобрым словом ту странную женщину, а потом сил злиться на нее не стало. Он только и мог, что придерживать мечущуюся в бреду Габи, чтобы она не поранилась, кутать ее в куртку и шептать ей, что он рядом, что не бросит ее и что все будет хорошо. Слов она не понимала, мотая головой в его ладонях, но успокаивалась от знакомого голоса, который пробивался в ее мутный от боли и жара сон. Поэтому Илья снова и снова говорил, рассказывал ей, что Соло обязательно их найдет до того, как они умрут здесь от нехватки воздуха или воды. Он не говорил ей, что они умрут, обещал скорое спасение, но сам понимал, что вряд ли Соло успеет прийти на помощь. Ничто их не спасет. Он несколько раз обошел пещеру, в которой они оказались, простукал все стены, но выхода не нашел. С одной стороны был обвал, сквозь который, как он надеялся, не прорвутся их преследователи; с другой была насмерть забитая дверь, с той стороны заваленная камнями. Он стучал в нее, пытался пробить доски, но у него ничего не получилось сделать голыми руками, а инструментов ни у него, ни в пещере не было. Как не было медикаментов и воды. Ничего не было, кроме ненужного времени, растянутого резиной, и холода с молчанием. Габи, которую зацепило завалом — он не успел вовремя ее прикрыть или вытолкнуть подальше, теперь дрожала, стуча зубами от жара лихорадки и стылого каменного холода. Илья, подсвечивая себе фонариком с садящимися батарейками, осторожно уложил подругу у стены, где пол был поровнее, порвал на ней штаны, отряхнул ее от каменной пыли и полил на царапины и ссадины остатками коньяка из фляжки, которую ему перед заданием вручил Ковбой. Габи в этот момент очнулась, стала дергаться, шипя от боли, но он покачал головой и велел ей лежать тихо. Она смотрела на него огромными испуганными глазами, кусала губы и тихо плакала. Закончив бинтовать ей голени собственной, порванной на ленты футболкой, Илья укутал ее в куртку, в обе их куртки, сел у стены, стараясь не прижиматься голой спиной к камню, и положил ее голову себе на колени. — Спи, тебе нужно отдохнуть. — Тебе? — Мне необязательно. Габи совершенно по-детски схватила его за большой палец, притянула его руку к своей груди, пытаясь согреться, и покивала, не поднимая головы. — Хорошо. Ты не замерзнешь? — Нет, я закаленный. Он не стал говорить, что никакое закаливание не поможет прожить им в этой промозглой пещере больше трех суток, ведь без воды они не протянут и одних. Габи сделала вид, что поверила, а потом задремала, временами начиная бредить. Через какое-то время Илья понял, что весь заледенел, встал, сделал несколько упражнений, растер Габи — она не проснулась, но повозмущалась во сне, жалобно поскуливая. Он напоследок посветил фонариком на стены, разглядев на одной из них темные потеки, доковылял туда и понял, что время их жизни ненадолго увеличится — это была вода. Он поил бредящую Габи водой из намокшего носового платка, но это не сильно помогало. Он весь замерз, упражнения и разминка не спасали от проникающего под кожу холода. Габи залезла ему на колени, почти вплавилась в него — такое тесное объятие не снилось ни одним влюбленным, но тепло все равно медленно и верно уходило от них. По его расчетам, шли уже третьи сутки, как они провалили задание и сбежали в эту шахту. Габи не просыпалась, Илья только по ее тихому хриплому дыханию догадывался, что она еще жива — темно было хоть глаз выколи, фонарик сдох на вторые сутки. Ругаться на судьбу или себя было глупо, надеяться не на что — если бы Соло мог, он бы пришел еще вчера, а раз не пришел — значит, не может, потерял их или сам пострадал. «И ты не сможешь их спасти. Не сможешь». Если бы он не помнил слов той женщины из серой старой крепости, возможно, у него была бы надежда, но он помнил. Так что напоследок он покрепче обнял Габи, прижимая ее к себе обеими руками с почти не гнущимися от холода пальцами, скрючился на полу, стараясь не прикасаться к стене, и застыл. Нет, он не все сделал, что мог, чтобы предотвратить такой исход, но сейчас он ничего не мог исправить. От него уже ничего не зависело. Ничего. Вскоре он тоже начал бредить. Сквозь сон, словно вернувший его обратно в английский туман возле странной заброшенной церкви, он слышал шорох. Он подумал, что это мыши или крысы, которых нужно бы прогнать, чтобы не съели, однако тело уже застыло, так что он не мог пошевелиться. Скоро шорохи превратились в скрипы и стуки, но ресницы склеились ледяным инеем, поэтому посмотреть он не мог. Да и какая разница, встречать смерть — а больше он никого не ждал — с открытыми глазами или закрытыми, ведь все равно он ничего не может сделать. Но только у смерти оказались горячие руки, которые обняли его и прижали к далеко не костлявой груди, а над ухом Ильи все слышалось хриплое, прерывистое: — Живые, живые… Дождались. Не опоздали. Илья кое-как открыл глаза, кажется, сломав слипшиеся ресницы, и в свете фонарей разглядел Уэверли, который вырывал из его объятий Габи, и Соло, присевшего рядом с ним на одно колено, накинувшего ему на плечи свою теплую куртку и одеяло и теперь прижимающего к его губам еще одну фляжку со спиртным: — Пей уже! Соло дернул его за волосы, заставляя откинуть голову назад, и влил ему в горло обжигающее пламя. Илья закашлялся, оледенелыми пальцами хватаясь за грудь, надеясь освободиться от хватки Соло. — И только попробуй мне не согреться! Убью. Соло что-то еще бормотал, растирал его спину и ладони, дышал на них, снова и снова вливал в него дрянной алкоголь, а Илья не мог сказать ему ни слова — голос пропал. Но напарник добился своего: он согрелся, по крайней мере, внутри. От расползшегося по всему телу тепла он размяк и упал на Соло. Тот осторожно приподнял его и поволок на свежий воздух и яркое солнце. Перед тем, как засунуть его в машину, он покачал головой и сердито произнес: — Не смейте больше так делать! — Это не я, это Габи, — сквозь сон ответил Илья, но Соло ему не поверил. Ну и ладно. Главное, что на этот раз предсказание серой женщины не сбылось.

***

Стоило на минуту отлучиться из комнаты, как Габи с Соло учинили какую-то пакость. Ну не смотрят честные люди такими взглядами с таким выражением лица. Ладно, пусть не честные — к шпионам вообще это слово применимо? — но эти двое явно еле сдерживались, чтобы не расхохотаться в голос. Илья укоризненно покачал головой: искать их подкол у него не было времени, и Соло тоже было бы неплохо об этом помнить. Тот и правда оборвал свой смех и с серьезным лицом пошел за ним. Впрочем, Илья быстро нашел причину их веселья, но не выкидывать же ее теперь, тем более — не возвращаться. Но если их с Ковбоем накроют из-за по-дурацки спрятанного жучка, то он им припомнит. Но пока все шло нормально. Они тихо проникли на охраняемую базу, пробрались к сейфу, вскрыли его и достали нужную информацию. И уже почти ушли, как Соло, шедший впереди, странно охнул и куклой завалился на него. Илья одной рукой подхватил его, другой нацелил в темноту пистолет. — Оружие на пол. Илья только крепче сжал пистолет — хрен вам! Но Соло вздрогнул, странно изогнувшись, и Илья понял, что по его пальцам, которыми он держал напарника, бежит кровь. Вспыхнул свет, так что пришлось зажмуриться на несколько мгновений, а потом время было упущено. На них было наставлено оружие по крайней мере десятка солдат, во главе которых был их объект. Сам Илья прижимал к себе неподвижного, тяжело дышащего Соло, из шеи которого торчали дротики и на плече кровоточила рана. Илья бросил пистолет на пол — одной рукой парализованного Наполеона держать было неудобно. — Свяжи его. Илья осторожно уложил Ковбоя на пол, торопливо перетянул рану на руке платком, который сорвал с его же шеи, и снял с себя ремень. Он начал было накручивать петлю на запястья Соло, но его тут же прервали: — Не строй из себя идиота. Сзади. Илья скрипнул зубами, но подчинился, перевернул напарника на живот, только сложил его руки вместе, как опять вздрогнул от чужого приказа: — Стоять, не двигаться. — Он послушно застыл. — Отойди от него, надо с вас все снять. Он послушно отполз от Соло на три шага, по пути выронив ремень, положил руки на затылок, про себя молясь, чтобы Габи, которая их слушает, не решила их спасти, потому что ничего у нее не получится, только пропадут все трое. Но пока было тихо, Габи не появлялась, Соло по-прежнему неподвижно лежал на полу, уткнувшись лицом в доски. Их обоих обыскали — профессионально, отметил про себя Илья — поснимали все жучки-маячки, заставили разуться, сорвали почти все пуговицы, забрали пленку, на которую они сфотографировали документы, оружие и технику. Объект, глядя на растущую возле них кучу вещей, даже завистливо покачал головой. А потом опять велел связать Соло, который и так был в отключке. Илья осторожно завел его руки за спину, стараясь лишний раз не беспокоить рану, в несколько витков намотал свой ремень и, повинуясь сердитому взгляду и пистолету, нацеленному Ковбою в затылок, затянул узел потуже. — Поднимай его и вперед. Он тащил Соло на плече, чувствуя, как чужая кровь капает на него — перевязать бы Ковбоя нормально, но вряд ли позволят. Осторожно придерживал рукой, чтобы тот не свалился и не ударился головой об угол. Шел, посматривая по сторонам, чтобы запомнить путь и при случае все-таки сбежать отсюда. Но когда их привели в небольшую, абсолютно пустую комнатку с зарешеченным окном и железной дверью, когда Ковбоя пристроили в угол, чтобы не падал, а ему самому связали лодыжки, запястья и локти, когда двое из них ради развлечения несколько раз ударили его (он, жмурясь от боли и бессилия, порадовался, что бьют они все-таки не Соло), он вспомнил ту женщину и ее устало-спокойное «Ты не спасешь их». Опять вспомнилась та пещера, где он замерзал вместе с Габи и где тоже не было надежды. Впрочем, про «тоже» он загнул, все-таки один маячок у них остался, так что их точно вытащат. Тогда, когда у них ничего не было, их же спасли, в этот раз не может быть хуже. Осталось только убедить себя, что маячок действующий и Соло не просто так показывал Теллер, как прятать шпионские штучки, пусть и в неподходящие для них места. Но в этот раз место оказалось идеальным — никто из их противников и подумать не мог, что можно запихнуть маячок в пряжку ремня. Илья вертелся, пытаясь найти положение, в котором локти бы ныли поменьше, но пока не удавалось. В конце концов он подполз к Соло, кое-как уселся рядом с ним, подперев его своим телом, зубами затянул узел платка потуже, и отключился. Очнулся, потому что Соло дрожал. Он глядел на Илью мутными глазами, клацал зубами от озноба и хрипло дышал. — Не вздумай умереть от паршивой царапины, — пригрозил Илья шепотом. Тот усмехнулся и ответил: — Сам не… — он помотал головой, — от разрыва сердца. — Не дождешься. — Вот и ладно. Поговорить им не удалось — пришел их объект, присел перед ними на корточки, а потом сказал, что знает о них самое главное, ему даже не нужно их допрашивать, их уже сдали, все показали и объяснили. Так что теперь, пояснил он, они могут попрощаться — только без рук, вы что! — и все. А, ну и выбрать, кого пристрелят первым. Или не пристрелят. Немного обидно, но, в конце концов, Илья всегда ждал чего-то подобного. Разве что думал, что умрет гораздо раньше. Он кивнул Соло, ко лбу которого приставили дуло пистолета, усмехнулся: — Ты ужасный шпион, Ковбой. — Ты вообще-то тоже, — выплюнул Соло, выпрямляясь. — Это из-за тебя мы попались. — Ага, как же, сам же… — шипеть было несложно. — Заткнулись оба. Обойдемся без ваших представлений и разборок. Придержите его, — он кивнул на Соло, всучил подручному пистолет, а сам надвинулся на Илью, притиснув его боком к стене, и сжал его шею. Наверное, хотел сломать ее, но тут нужен навык, которого у него не было, так что он давил мокрыми потными пальцами, пережимая трахею. — Пристрелите второго, когда я скажу. Он играл с Ильей, нажимая то сильнее, так что перед глазами чернело, то чуть отпускал, давая иллюзию свободы. Илья уже почти ничего не чувствовал, теряя сознание, зрение отказывало, слух тоже, но выстрел не услышал бы только глухой. Мелькнула мысль «Все-таки не спас» — и он рванулся на звук, чтобы сделать хоть что-нибудь, но объект так сдавил его шею скрюченными пальцами, что он все-таки отключился. Приходить в себя пришлось под ругань Габи, которая виртуозно сочетала матерные слова по крайней мере четырех языков. Соло вяло отбивался от нее и стонал. — И они меня еще чему-то хотели учить, бездари проклятые! — надрывалась Габи. — Сами бы сначала хоть чему-то научились. — Мы умеем, — Соло оттолкнул Габи от Ильи, помог ему прислониться к стене и принялся распутывать веревку на ногах; руки уже были свободны. — Что вы умеете, гении? — скептически поинтересовалась та, глядя на них обоих черным взглядом. — Вызывать жалость? Тоже мне умение. — Беречь дыхание, — буркнул Соло и склонился над Ильей. — Ты долго еще тут собираешься сидеть? Лично я уже устал слушать ее крики. Идем. Он помог Илье встать на дрожащие ноги, придержал, пока он, покачиваясь, приходил в себя. Илья потер ноющие плечи и увидел их объекта с дыркой в затылке. Соло здоровой рукой потянул его к двери: — Стрелять мы ее научили, находить нас — тоже. Все, самое главное она умеет. Идем. — Идем. Илья шел по коридору, как во сне. Потому что лицо Соло, все в его и чужой крови, было точь-в-точь таким же, как в водной поверхности в ведре возле той серой башни. Как будто он еще раз обманул смерть, но теперь возмездия не избежать.

***

Не избежать. Ему — так точно, но вот не попробовать спасти своих напарников он не мог. Он должен был хотя бы попытаться. Он из последних сил тянул Соло, тот отбивался от него просьбами, ругательствами, проклятиями, но Илья не слушал. Они едва сумели сбежать из ловушки, но оба пострадали: Ковбою, кажется, сломали руку, которую Илья смог кое-как забинтовать, сделав из двух веток шины; его самого подстрелили, хорошо, не страшно — чуть ниже ключицы, так что он продержится. А теперь нужно как можно быстрее добраться до Габи, которая поджидает их с мотоциклами у развилки, иначе всех троих накроют — и все, никто им не поможет. — Отстань от меня, — Соло ругался, но Илья упрямо шел вперед, не обращая на него внимания. Раз ругается, значит, силы есть, пусть ногами двигает. — Дай отдышаться, Илья! — Нет уж, пока не станет задыхаться, никакого отдыха, а то остановится, и не поднимешь потом. — Ты изверг, ты робот, где только вас таких делают! Соло все-таки оттолкнул его и прислонился к дереву. Илья не стал его трогать, отобрал оружие, оставил только пистолет, а вот винтовку повесил себе на плечо. Ковбой поглядел на него мутным взглядом и проворчал: — Ты хрен дотащишь. — Не дотащу — выкину, не переживай. Он потер ладонью лоб, еще раз взвесил обе винтовки. Соло прав — он не потянет столько, силы медленно, но верно уходят. Как уходили тогда, в пещере, и позже — в серой комнате, когда Соло терял по каплям кровь, а Илья ничем не мог ему помочь. Он проверил количество патронов — все равно мало, вытащил их, засунул в карман, а оружие бросил в кусты. Соло проводил его тоскливым взглядом, тоже понимал, чего лишается, но иначе никак. Потом, чуть позже, через пару километров, они выбросили пистолеты — патроны в короткой перестрелке кончились, пришлось добивать неожиданно появившихся врагов ножами и кулаками. Дальше они шли налегке, еле передвигая ногами — в этой схватке им досталось. Илья уже не тащил Соло за собой, наоборот, это Ковбою приходилось останавливаться, чтобы Илья не потерял его из виду. А потом началось. Соло, похоже, мстил за все неудачные моменты, за все подколки и злые взгляды Ильи, которые получил в течение года их совместной работы. Илья и не думал, что успел настолько насолить напарнику. Он был уверен, что они неплохо сработались, что они ладят, даже дружат. Однако оказалось, что он ошибся. — Идем уже, хватит отдыхать. Илья только отмахнулся от напарника, но тот прикипел к нему взглядом и начал: — О, неужели железный Большевик устал? А? — Не устал, сейчас дух переведу и… — Ты так говоришь каждые две минуты. А отдыхаешь по пять. Выдохся, так и скажи, ради тебя я посижу, отдохну, покурил бы, но сигарет нет. — Не волнуйся, дойду я. Он и правда прошел еще несколько шагов, а потом вцепился рукой в дерево, чтобы не рухнуть на землю. Голова кружилась, перед глазами мелькали черные точки, тело казалось чужим и невероятно тяжелым. Соло, обернувшись к нему, ухмыльнулся — гадко, ехидно, Илья не помнил, чтобы он так делал раньше, и противным голосом зачастил: — О, ну наконец-то! Ты показал настоящего себя, так сказать, во всей красе, какой ты есть на самом деле. — Что? — Илья от удивления поднял голову и сделал к нему шаг, другой, третий, но Соло попятился от него. — Что? Говорю, что наконец-то все увидят твою истинную натуру — слабака, нытика и… Не мужик ты, короче. — Ты чего несешь? — Илья старался догнать ополоумевшего Соло, но тот был быстрее. — Да просто бесит, знаешь, когда тебя так расхваливают, какой ты герой, а на деле — тьфу. — Ты бредишь, — поставил Илья диагноз. — Давай остановимся, ты придешь в себя. — Остановимся? — Ковбой ломился сквозь лес, наплевав на конспирацию и маскировку. — Чтобы ты мне горло руками? Не, я не согласен. — Да почему горло? Соло, остановись, подожди, это же я, я тебя и пальцем не трону! — Не тронешь? А как же Стамбул? Забыл, как чуть не убил меня там? И Берлин? — В Берлине мы были по разные стороны. — Мы и сейчас — по разные, — выплюнул Соло. — Делаю я, а хвалят — тебя. Меня только отчитывают и бьют. Не сделал то, сделал не так, сделал рано, поздно, не там и не в то время. А ты молодец, ты лучший. Какое-то время они шли молча, Илья, рукой хватаясь за все кусты и деревья, хромая на левую ногу, которую чуть не сломали в стычке, старался догнать Соло, но тот бежал от него, оглядываясь через больное плечо и зло сверкая глазами. — Лучший, — выплюнул Ковбой, на миг остановившись на пригорке. Илья подумал, что тот все-таки даст ему сказать, но Соло понесло: — Только вот я уверен, что у вас там лучшими становились те, кто мог убить ударом кулака, зато сам ничем не убивался — мозгов не было и сердца. Вот это он зря сказал. Илья стиснул зубы, прогнав ненадолго боль, и напролом, как медведь, которым постоянно дразнил Соло, и Илья, дурак, думал, что по-дружески, ломанулся за ним. Не останавливаясь на вершине, идя за Соло на расстоянии трех шагов, которое все никак не уменьшалось, потому что тот пятился, он выдохнул: — Заткнись. — Не заткнусь, — тот неуловимым движением переместился в сторону, так что опять пришлось идти за ним, не видя ничего вокруг. — Ты меня достаточно затыкал, так что теперь слушай, я тебе все выскажу, все, что думаю. — Соло. — Что «Соло». Я уже столько лет Соло, что… Неважно. Что я тебе хотел сказать перед тем, как ты меня перебил? — Прекрати. — Нет. — Он перевел дыхание. — А, вспомнил. Я говорил про тупых агентов твоей великой родины. Да и зачем вам думать, если у вас есть приказы начальства, которые не обсуждаются. Понятно, почему ты стал лучшим — думать ни хрена не умеешь, только пригибаться, подставляться и можешь. Илья вызверился и почти догнал Соло, но тот рванулся вперед и ушел от его удара. — Ага, я же говорил, что только кулаками махать и можешь. Лучший, но все равно безмозглый, поэтому меня тогда в Берлине и не взял. — Я тебя убью. — Догони сначала, слабак. Неудачник. Илья со злости сделал с десяток шагов, хотя думал, что упадет еще несколько минут назад. Соло тем временем продолжал: — Хотя сейчас ты явно не лучший. Да давно, наверное, не лучший. Нашлись побыстрее, посильнее, повыше. — Прекрати, — от боли и ярости перед глазами мелькали красные пятна, он сам себя почти не слышал из-за гула крови в ушах. — Ладно, — неожиданно согласился Соло. — Не хочешь слушать — не надо. Только вот что я тебе еще хотел сказать… вернее, спросить. Как вы размножаетесь? Делением? Или как? Потому что, судя по твоим отношениям с Габи, вы даже до поцелуя дойдете нескоро, а про секс вообще… Соло не успел договорить, Илья его все-таки догнал и почти ударил по лицу, но тот увернулся. — Не смей. — Что? Трогать Габи? Да ладно, не думал даже, она не в моем вкусе, я предпочитаю блондинок. Он ушел вперед. Какое-то время Илья шел за ним на одной злости, но потом сдался. Прислонился к дереву и тут же услышал: — Только не говори, что ты решил спариться с этой березой — ведь именно так вы делаете у себя на родине? Илья помотал головой, пусть он болтает, что угодно, все равно он его не догонит, чтобы врезать по наглой роже. — Она тебе хоть нравится? Илья запрокинул голову, за пожухлыми листьями кроны разглядев далекое синее небо. Синее — не серое, как в той башне, и пробормотал почти забытые слова странной женщины: — Один — не сможешь. — Да уж, одному это делать как-то… — Она сказала, — Илья прикрыл глаза, сползая на землю, — что один я вас не спасу. Но вы не одни, так что это не страшно. — Илья! Соло не сдержался, ломая всю свою игру, подошел, приподнял его голову и заглянул в глаза. Правда, у Ильи все расплывалось, теряло цвет, становилось серым, как в той далекой английской башне с глубоким колодцем и прошлогодними черными листьями. Женщина в его воспоминании улыбалась, выливая ему на макушку сверкающую воду, в которой дробилось и исчезало отражение погибших друзей. Потому что перед этим вода сверкала сотнями звезд его знакомых, среди которых были Соло и Габи — и они были не одни, пусть и без Ильи. Он, не видя Ковбоя, но чувствуя его горячую ладонь на своей щеке, сказал: — Я больше не могу, а вы не одни. Все будет нормально. — Илья. — Иди, Габи уже близко. Иди. Он вздохнул и закрыл глаза.

***

Правда, сразу пришлось их открыть, потому что женский голос знакомо сказал: — Идем. Он повернулся к говорившей и упал под землю, оказавшись в длинном коридоре, стены которого были укреплены камнем и деревом. Он поглядел наверх, где остался Соло с его телом, но увидел только потолок. — Идем. Женщина, по-прежнему державшая в руках кувшин, поправила платок на волосах и пошла вперед. Илья еще раз поглядел вверх, назад и поторопился за ней — не торчать же тут. Усталости и боли не было, и от этого стало немного грустно: зачем получать избавление от всего, если оно уже не нужно? Они шли долго, Илья наступал на черные опавшие листья, звучно хрустевшие под ногами, то и дело трогал земляные стены, которые были теплыми, глядел в небольшие круглые окошки, которые сверкали струящимся светом, словно он глядел на солнце со дна реки или озера. В конце концов они пришли в комнату, которая напомнила Илье бабушкин деревенский домик: печка на половину пространства, шторки и герань на окне, за которым виднелись облака, большой стол и две скамейки вдоль его длинных сторон, парочка стульев. — Вот, Хозяин, принимай гостя, — обратилась женщина из серой английской башни-церкви к мужчине, который сидел во главе стола и разбирался со свитками. Он поднялся со своего места, подошел и внимательно поглядел на него, так что Илья невольно склонил голову в приветствии. Хозяин напомнил его отца и сразу несколько знакомых из детства: высокий, широкоплечий, усы и небольшая борода, русые волосы и внимательные, строгие и серьезные глаза. — Здравствуйте, — смущенно сказал Илья, не зная, как вести себя в этом месте. Называть это царством мертвых язык не поворачивался — отдавало мифологией и древними верованиями, на загробный мир тоже не очень тянуло — ну не получилось у него с гробом. — Здравствуй. Проходи, присаживайся, будь как дома. — Хозяин повел рукой, предлагая ему присесть, и Илья выбрал стул. — Спрашивай уже, — усмехнулся он, — вижу, что в твоей голове столько вопросов. — Выбираю, какой из них задать первым, — говорить было легко, в конце концов, чего теперь, после того, как он умер, бояться. — А почему я здесь? Ну, — он замялся, обдумывая слова, и все-таки не нашел подходящих. — В смысле, я же атеист, но вот… — Ты здесь как раз поэтому. Или ты хотел в … — он обрисовал что-то непонятное, чего Илья не понял, но женщина, Хозяйка, судя по тому, как она собирала на стол еду, улыбнулась. — Так мы можем тебя туда отправить. — Нет, спасибо, мне здесь нравится. Ему тут и правда было хорошо, как будто он наконец-то вернулся домой. Тепло, уютно, спокойно. Хозяйка потрепала его по волосам, как когда-то делала мама, и поставила перед ним тарелку с вареной картошкой и парочкой котлет, кружку черного ароматного чая. Илья взял протянутую ложку, только набрал на нее еды, как в комнату ворвались дети. Он не сразу понял, что их всего семь, потому что бегали и шумели они как целая толпа. К его ноге припал годовалый малыш, цепляя его штаны и просясь на руки. Илья подхватил его, протянул было Хозяйке, но она ставила на стол посуду для детей, потом Хозяину, но тот внимательно рассматривал игрушку в руках двух мальчишек-близнецов, так что Илья посадил малыша себе на колени. Ребенок тут же притянул к себе его кружку, в которой вместо чая оказалось молоко, и стал жадно глотать, пуская пузыри. Илья одной рукой придерживал донышко, чтобы кружка не опрокинулась, другой — ребенка, чтобы не свалился. Так что не заметил, как на колени ему заползла кучерявая малышка лет трех, которая утащила у него с тарелки картошку. — Нехорошо гостей объедать, — погрозила Хозяйка девочке, но Илья сам вручил малышке картошку и котлету, предварительно отпустив младенца ползать по полу. В итоге почти все девочка съела, что не съела — уронила на пол, вертясь и хвастаясь перед другими детьми тем, где она сидит. — Прости, — Хозяйка положила перед Ильей красное сочное яблоко. — За ними не уследишь, вечно что-нибудь натворят. — Ничего, — Илья погладил малышку по голове, — пусть. Я не голодный. — Не голодный он, — рассмеялась Хозяйка. — Да уж, как всегда. Но яблоко возьми, пока больше никто на него не покусился. — Хорошо. Илья вытер его о рубашку, на которой не было ни капли крови. Будь он живым, порадовался бы, что не придется стирать, но здесь, похоже, вообще нельзя было испачкаться и замараться. Хозяйка пожала его руку, убрала с его глаз прядку волос, заправила ее за ухо — как когда-то делала мама, — и негромко сказала: — Иди ложись, я тебе там постелила. Эй, — она тронула одну из девочек постарше за руку, — отведи его спать. — Ага, — запрыгала та на месте, дожидаясь, пока Илья встанет: — Спасибо за угощение. — Да не за что. Действительно — не за что, — улыбнулась Хозяйка, а Хозяин кивнул на прощание. Девчонка, смешно качая двумя косичками, которые торчали в разные стороны, увела его прочь из комнаты по длинному коридору. Илья шел и вертел головой, удивляясь странному сочетанию: на стенах мерцали то факелы, то лампы. Иногда они исчезали, но по потолку, полу и стенам все равно двигались странные изогнутые черные тени — не Ильи. У девочки тени не было. — Вот, — девочка распахнула перед ним дверь, шмыгнула внутрь, расправила невидимую складку на покрывале, отогнула уголок и приглашающе повела рукой. — Ложись и спи. — Спасибо. Илья сунул яблоко ребенку — есть действительно не хотелось — и сел на кровать. Она была большая, так что даже он бы поместился на ней без проблем, мягкая. Подушку, правда, уже заняли — на ней разлеглись кот и кошка. Они мурчали и смотрели на него мерцающими глазами. Илья погладил темно-коричневую маленькую изящную кошечку с вишневыми глазами и озорным блеском в них. Она замурчала громче и стала тыкаться ему в ладони, изредка их покусывая, чтобы не прекращал ласку. Черный важный кот несколько раз пронзительно мяукнул, привлекая к себе внимание. Илья погладил и его, но кот все равно не сводил с него синих глаз, как будто безмолвно требовал чего-то. — Я не понимаю, чего ты хочешь, — со вздохом признался Илья. — Но ладно, прогонять вас не буду, лежите здесь. Он и правда просидел так всю ночь, то и дело теряясь в мерцании свечей и настольной лампы. Спать не хотелось. Вообще ничего не хотелось, кроме как видеть радость хозяев, их детей и любимцев. Он как будто грелся возле чужого огня, но при этом не находил себе места — это все-таки был не его дом. Устав сидеть просто так, он вышел из дома. Было тихо, свежо, пахло росой и древесным дымом. С одной стороны небо светлело золотистой полоской — там всходило солнце. Илья спустился с крыльца, присел на ступеньку, не сводя с востока глаз. Он знал, что ему нужно уходить именно в ту сторону, уходить, несмотря на то, что он здесь почти согрелся, почти привык к этому месту. За его спиной неслышно появились Хозяин с Хозяйкой. Хозяин сел рядом с ним, закурил трубку, выпустил струйку ароматного дыма. — Уходишь? — спросила женщина. — Да, пора. Илья посмотрел на часы и удивился: они показывали четыре. Он поднес их к уху и облегченно выдохнул — это не он сошел с ума, путая утро с днем и ночью, это они не шли. Сломались, а он и не заметил. Нестрашно, можно починить. Он улыбнулся восходящему солнцу, встал и поклонился Хозяевам, сам не зная, откуда это взялось, но чувствуя, что так — и только так — будет правильно. — Спасибо вам за все. — Тебе спасибо. Они проводили его до ворот. Хозяйка тронула его лицо, провела пальцами по щекам, по вискам, как будто стирала с них что-то. Хозяин пожал ему руку на старинный манер — крепко сжав не ладонь, а предплечье, накрыв мозолистыми пальцами его часы, которые, кажется, опять затикали. Илья еще раз улыбнулся и собрался уже помахать на прощание и уйти, но Хозяйка его остановила: — Подожди. Вот. — Она взяла со скамейки между воротами и дорогой темный кувшин, в который он сам когда-то наливал воду, и протянула ему. — Не бойся, ее можно, она из твоего мира. Он непонимающе прижал кувшин в груди, не зная, что ему с ним делать — пить из него воду, вылить ее, побрызгать на цветы. Зато Хозяева знали. Хозяйка опять набрала в горсть воды, которая засверкала еще не взошедшим солнцем, а Хозяин властным жестом опустил в нее лицо Ильи, так что он от неожиданности глотнул ее, после чего, инстинктивно вырвавшись, запрокинув голову вверх, оступился и упал.

***

Смаргивая воду, открыл глаза. Не было золотой полоски на востоке, не было Хозяев с живой водой. Была белая комната, в которой он, весь окутанный проводами, лежал на белой постели. Рядом с его кроватью стоял Уэверли и разговаривал с человеком в белом халате. Именно доктор заметил, что он пришел в себя, шагнул к нему, начал измерять давление, оттягивать веки, светить в глаза и спрашивать всякие глупости: как его зовут, сколько лет, где работает, кто это рядом. Илья молчал, облизывая сухие потрескавшиеся губы, а потом спросил шефа: — Как наши? — Живы, в порядке. Доктор, можно мне с ним поговорить? — Недолго. И не говорите ничего, что может его взволновать. — Хорошо. Уэверли сел на стул рядом с кроватью. Доктор, уже почти исчезнув за дверью, всунул в палату голову и попросил: — Воды ему дайте. — Хорошо. Он терпеливо держал стакан, пока Илья сначала жадно глотал воду, а потом приводил в норму дыхание, как будто пробежал стометровку. — Мистер Курякин, как вы себя чувствуете? — Живым — все болит. — Он прикрыл веки, белый пронзительный свет резал глаза. — Я так понимаю, это хорошо, да? — Да. Врачи опасались, что вы можете не проснуться вообще. У вас была большая потеря крови, многочисленные травмы и общее истощение организма. — Не ожидал увидеть вас. Где все? — Вы про мисс Теллер и мистера Соло? Они работают, это только вы на больничном. Они на задании в Италии, работают в посольстве. — И Соло? Со сломанной рукой? — Она не сломана, там трещина. Но задание неопасное, они с Габи всего лишь кое-что разведают, бегать и драться им не придется. Мистер Соло щеголяет своей перевязанной рукой, сражая женские сердца. В этом и заключается его задание. — Понятно. — Голова гудела, слова Уэверли сливались в белый шум. — Мистер Курякин! — Да, — засыпая, отозвался Илья. — Вам от них большой привет и пожелания поскорее выйти отсюда. — Им тоже привет, — он собрался с силами и все-таки сказал это. Уэверли похлопал его по тыльной стороне ладони и исчез. Или это Илья уснул. На следующий день он получил от Габи с Соло открытку и коробку конфет. На открытке было что-то написано, но слова сливались в черную полосу, которую он не мог разобрать. Хорошо, Уэверли прочитал послание и вложил открытку в его подрагивающие пальцы так, чтобы он мог ее разглядеть — несколько ярких пятен. Уэверли сказал, что там нарисовано солнце, отражающееся в воде и куполе какого-то храма, название которого Илья тут же забыл, потому что это было неважно. Через неделю он проснулся, потому что кто-то тыкался в его ладонь и тихо всхлипывал. Илья повернул голову и узнал Габи. Она подняла на миг лицо, робко улыбнулась ему и опять спряталась в его руке. Илья с трудом разбирал сквозь ее всхлипы слова: — Никогда мне не было так страшно, никогда. Даже когда мы были в той пещере, когда тебя чуть не придушили, а Соло — не пристрелили. Но в этот раз… Когда Соло по рации сообщил, что ты не можешь идти, я сказала, что прокляну его, если он не приведет тебя, ведь я до вас не могла доехать. Это я подсказала ему разозлить тебя, чтобы ты шел — и дошел… Я не хотела причинять тебе боль, но не знала, как еще вам помочь. Я хотела вас спасти. То, что он говорил — это неправда. Илья, прости, это я виновата, не он. Она тихо и горько плакала в его ладонь, гладя его подрагивающие пальцы, а он молчал, потому что говорить все еще было больно. Соло пришел на следующий день. Он нерешительно остановился у двери, наверное, опасаясь, что его ударят хотя бы словом. Но Илья приподнял ладонь — улыбаться потрескавшимися губами было больно, как и говорить, тем более о таком, но Соло понял, пожал ее обеими руками: — С возвращением. — Умеешь ты призывать даже с другого света. — Что? — тот непонимающе уставился на него синими глазами. — Нет, ничего. Через месяц он вышел из больницы, опираясь на плечо Соло и сжимая ладонь Габи.

***

Илья вернулся в ту серую башню возле замка Уэверли. Опять побродил по пустынным залам, заглянул в колодец, поискал веревку и ведро. Но ничего не нашел и никого не встретил. Но, уходя к друзьям, которые ждали его в пяти метрах от заброшенной церкви, он оставил на краю колодца несколько яблок, пачку сигарет и букетик цветов. Просто чтобы было.