Огнем, мечом и...

В комнате своей сидит княжич Василь, бездумно поглаживая прижавшуюся к его плечу дрожащую от страха Елешку. Там, внизу, казаки ведут бой с его братьями. Но что до них княжичу, потерявшему на войне очи и разум. Поет он псалом, покачиваясь. Елешка же ни жива, ни мертва. Знает, что как бы ни благоговели степняки перед ее блаженным братом, не избежать уготованной ей страшной участи. Тихо поет псалом Василь, водит чуткой ладонью по гладким косам княжны. А под ними битва кипит: бьются его братья с тем, кто до той поры был и им братом названным, а Василю — спасителем. Не совсем померк разум князя, помнит он, как прибился к их усадьбе сирота, стал княжичам братом, а дочке покойного дядьки в женихи метил. Сейчас Василю все равно, а до того, как утратил зрение и помутился рассудок его, ох и ревновал бы, глядя как расцветает любовь к Елешке в сердце молодого атамана. И сестру было бы жаль ему — погубит шальной казак девицу. Тихо поет Василь псалом. Ах, любовались тогда его очи, еще не выжженные углями, стройным хлопцем, что красотой мог поспорить с княжной Елешкой. «Что ж тебе не девицей было родиться? — вздыхал Василь. — Взял бы тебя в жены». Рос названный братец, росла его слава и ратные подвиги, Степь склонялась перед ним, в Речи Посполитой гремело его имя, шли за ним казацкие полки, почти истерлось из людской памяти, имя прежнее. И только один Василь все так же звал его. — Юрко! — кричала, высунувшись из окна, старая Курцевичиха. — Стыда у тебя нет, окаянный! — Жарко мне, мати! — смеясь, отвечал Юрко, поднимая над головой кадушку с водой. — Коли жарко, ступай до бани, бес! Еще не хватало, чтобы княжна твой срам увидала! Юрко сгибался пополам от хохота, хлопая себя по голым ляжкам. — Василь! — взывала княгиня. — Да сделай с ним что-нибудь! Тебя одного он слушает. Василь хмыкал, нехотя поднимаясь с лавки. Зрелище, открывавшееся ему, было приятно. Нет, никогда не тянуло его к хлопцам, и молодой княжич порубил бы того, кто осмелился только намекнуть об этом. Но Юрко был до того строен, до того пригож, что Василь не видел греха в том, что любуется, как струи воды окатывают смуглое точеное тело. — Чисто кукла, — ворчала княгиня. — И на что хлопцу Бог дал такую красоту? — Жаль тебе, мати? — спрашивал Юрко, усмехаясь. — Шальной ты! — корила его Курцевичиха. — Посекут тебя, попортят. — Не девка я, чтоб меня портили! — Ай, бес с тобой… удар сабли — и как не бывало твоей красы. Так и будет, попомни мои слова! — Это мы еще посмотрим, — отвечал Юрко и уходил. Уходил он с каждым днем все чаще и дальше. Подолгу его не бывало в Разлогах, а вернувшись, кидал он к ногам княгини богатую добычу, золотые монеты катал по столу. Княжичи смотрели на эти сокровища, разинув рты. Рос Юрко, росла и Елешка. Из большеглазой девчушки превратилась в чернобровую панну. Лучшее, что привозил из походов Юрко, предназначалось теперь ей. Только не глядела на казака девушка, пугал он ее хуже волка в чащобе. — Василь, — обратилась она к старшему брату. — Ты один ко мне по-настоящему добр, тебе доверяю. Скажи, что делать мне? Страшна мне его любовь. Пока не его я жена, он под ноги стелется, а как станет моим господином, кто убережет меня от его гнева? — Цветочек мой… — Василь обнял сестру за плечи. — Хоть и не шляхетского он рода, но истинный рыцарь. Да и ты княжна. Не посмеет обращаться он с тобой, как с простой холопкой. А что не любишь его, то другое. Может, полюбишь со временем. — Нет, нет! — вскричала Елена. — Боюсь я его. Кажется, и знаю с малолетства, но чем старше он, тем все больше отвращает меня. Ты видел глаза его, Василь, когда он возвращается из похода? О, они светятся, как уголья! Это адское пламя рвется наружу! — Скажешь тоже…, но будь по-твоему. Поговорю с ним. Юрко, скитавшийся больше по степям и привыкший ночевать у костра, оставаясь в Разлогах, любил послушать, как поет Василь. А порой и вторил ему — голос юного казака, окрепнув, имел приятный тембр, да и слухом не обидел его Господь. Так и засыпал в покоях старшего княжича, растянувшись на лавке, которую Василь заботливо покрыл мягкими шкурами. Однажды он приехал один, без обычного своего отряда, по обыкновению своему расположился в комнате Василя. Княжич уже второй сон видел, когда Юрко растолкал его, пытливо вглядываясь в лицо названного брата. — Что тебе, казаче? — сонно спросил Василь. — Сон дурной приснился? — Жизнь моя, что дурной сон… — Да что с тобой? — Василь приподнялся на локте, вглядываясь в сияющие глаза собеседника. — Скажи мне, пойдет ли за меня кукушечка? — Откуда мне знать, что за кукушечка по тебе кукует? — Княжна. Пойдет ли? — Жениться надумал, Юрко? — нахмурился Василь. — Ну-ка, иди сюда, поговорим. Тот послушно улегся рядом с княжичем. Быстро заговорил: — Люблю я ее, Василь, жить без нее не могу. Ни одна не приглянулась мне боле. Да только не смотрит на меня княжна, бежит, будто я волк какой. — Ты еще больше ее преследуй, не так напугаешь. — Так что же мне делать? «Навязались оба на мою голову, — подумал сердито княжич. — И отказать нельзя. Она сестра мне, а Юрко — почитай что брат». — Ласковей будь, — наставлял он. Юрко лежал рядом, почти не дыша. — Не рви ей душу. Не преследуй. То не турок тебе и не татарин. В полон не возьмешь. У Елешки натура нежная, с ней надо быть осторожным, как с иконой святой. Смотри на нее, почитай ее, но не смей касаться. Заметит она любовь твою — сама придет. — Спасибо, брат мой! — Юрко порывисто обнял Василя, прижимаясь к княжичу горячим телом. Стиснул зубы Василь. А ночью разбудил его стон. Открыл Василь глаза, вглядываясь в темноту: метался Юрко на ложе своем, призывая свою зозулю. Сбились под ним шкуры, пахло в комнате свежим потом. — Юрко, Юрко… — Василь опустился перед ним на колени, погладил по плечу. Тот, не открывая глаз, выгнулся всем телом, глухо застонал. Видно, бесы в ту ночь околдовали Василя, иначе никогда бы не сделал он того, что сделал после. — Ох, горячий ты, хлопче… — прорычал Василь, налегая на названного брата всем телом. Юрко забился под ним, распахнул глаза. — Василь? — голос его звучал хрипло, и померк разум княжича. Словно горячка обуяла его, впился он жадно в полураскрытые губы Юрка. — Отпусти меня, лях проклятый! — А если не отпущу, то что? Ты по доброй воле ко мне явился. — Я в тебе брата видел! За утешением пришел! — Вот я тебя и утешу, — Василь сунул руку ему в штаны. – О, как разбередила тебя твоя зозуля! — Что тебе с того? — Юрко все еще пытался вырваться, но Василь крепко прижимал его к лавке. Щеки Богуновы горели так жарко, а глаза полыхали столь яростно, что княжич подумал: есть доля правды в словах сестры: адов огонь сжигает казака. — Я думал, брат ты мне… — Юрко дернулся, закусил губу, но извиваться под Василем перестал. Василь ослабил хватку, стараясь ласкать хлопца как можно нежнее, но с прежней силой. — Разденем тебя, мне сподручней будет… — Василь начал стягивать с него шаровары. Юрко, к его удивлению, сам помог ему, задвигался, устраиваясь поудобней под тяжелым княжичем. — А коли расскажешь кому, — горячо зашептал ему на ухо Юрко, больно вцепившись Василю в волосы. — То тебе не жить. Распорю тебе брюхо и набью горячими головнями. А самую большую знаешь куда засуну? — Богуна трясло как в лихорадке. — Да тебя самого посадят на кол, соколик, если узнают. Твои же казаки первые и посадят. Хочешь узнать, каково это? — Не смей… — прошипел Юрко, но тут же впился в княжича еще сильнее, зубами вгрызся в плечо, чтобы не кричать. — Что, казаче, хороша польская пытка? — задыхаясь, спрашивал Василь. — Отведал кола? Юрко только хрипел и колотил княжича кулаком по спине. И только когда Василь отлепился от него, обессилев, глухо проговорил: — Чтобы черти тебя в пекле так драли… чтобы душу твою на сковородке жгли… — Закрой рот, хлопче… — Порублю, — пообещал Юрко. — Ну, поруби, — засмеялся княжич. — Только сначала поведай дружкам своим, за что брата рубить собрался. Вот удивятся. Поди сюда. А ну, садись сверху. — Ты что удумал? — Меня порадовал, дай я тебя потешу. Да сними ты рубашку. Сядь, как на коня садишься. — Отстань! Болит все… — Поболит и перестанет. Не девушка, потерпишь. Ну же… — Василь силой потянул брата, помог усесться. Юрко часто дышал, кривясь от боли. — Не сжимайся, не сжимайся так… — Уговаривал его Василь, поглаживая по гладким бедрам. — Во-от… Ты же диких коней объезжаешь, а меня боишься? — Ни один конь мне зад не рвал, — огрызнулся Юрко. — Только брат мой, которому верил. За что мука мне? — А я думал, ты в седле родился, а на мне сидишь, как ворон на тыне. Мягче садись, мягче. По старому семени легче пойдет. Юрко внял его советам, видно, боль оставила его, а умелые ласки Василя не давали о ней вспомнить. Вскоре он изо всех сил сжимал бедрами княжичевы бока, и Василь боялся, как бы не порушил шальной казачок его ребра. — Василь… — простонал он, и темные глаза заволокло пеленой. Юрко все еще сидел верхом на княжиче, тяжело дыша. Потом сполз с лавки и вытянулся на полу, мгновенно уснув. Василь перенес его на постель, лег рядом. Погладил за ухом. — Эх, зачем тебе кукушечка, шалый? Слишком жарок ты для нее.