Душа

Тишина. Здесь теперь всегда тишина: в замке… в душе… в груди… Ее смерть остановила все звуки на этом маленьком земном шаре. Зачем? Зачем она это сделала? Гордая, умная… влюбленная. Она прыгнула со скалы, когда завистники донесли ей весть о моей гибели. Ложную весть. Но я действительно умер, в тот момент, когда узнал о ее самоубийстве. Зачем? Зачем она оставила меня одного?! Неужели забыла, что ради одной ее улыбки я сокрушу горы, я истреблю всех врагов, я вернусь с того света?! Любимая моя, душа моя, Элизабет… Ее тело я увидел уже готовым к погребению. … я мчался, не щадя ни себя, ни людей, я загонял коней, но в замок прибыл только через два дня. …Сквозь неплотно прикрытые двери большого каминного зала пробивался слабый колеблющийся отсвет… свечи… тысячи свечей… они плакали, они рыдали, и мое сердце рыдало вместе с ними. Любовь моя, жизнь моя, прости. Прости меня за то, что не уберег, не смог оградить, не защитил… прости! Какие-то люди пытались заступить мне путь, что-то говорили, кричали… я не видел ничего, кроме ее тела в белом подвенечном платье, которое она так и не успела надеть, и не слышал ничего, кроме этого душераздирающего плача свечей… Она была так прекрасна… светлые волосы распущены, в их прядях запутались белые лилии, уголки губ чуть приподняты, словно она улыбается, в руках букет… я не дошел до нее всего несколько шагов, не смог. Ноги подломились, и я рухнул на колени. Грудь рвало болью невосстановимой потери и в ушах, заглушая даже плач свечей, гремел горестный стон-вой, мой вой… …Еще один день я провел там, в зале, не отходя от нее. Слуги пытались вывести меня, говорили что-то про отдых, но один мой взгляд и они разбежались как тараканы. Я стоял на коленях и шептал только одно — прости-прости-прости… … она была такая легкая, как перышко. Я нес ее на руках, и подол ее подвенечного платья тянулся за мной по мокрой траве как туманная дымка. Любимая. Элизабет. Такая гордая. Такая преданная. Сегодня тебя встретят ангелы… они будут петь, чтобы тебе не было грустно там… на Небесах… …Священник даже не открыл дверь. Он напрочь отказался отпевать самоубийцу. — На Небесах нет места для этой грешницы! — крикнул он, захлопывая смотровое окошко. Это были последние его слова. Я выбил дверь ногой, не спуская Элизабет с рук, сбил глупого старика на пол и раздавил гортань. Никто не смеет говорить такого о ней… Здесь тоже горели свечи и со всех сторон на нас смотрели святые и ангелы. Их лица были суровы, они не собирались принимать ее… …На смену боли пришла ярость. Бережно положив свою ношу на алтарь, я в последний раз провел по ее щеке и схватился за меч… …Мельчайшие осколки цветных витражей, словно хрустальный дождь завораживающее медленно осыпали ее тело. Трещало дерево, мигали свечи… я подхватил одну из них и поджег шелковую драпировку за аналоем, вспыхнувшую, словно солома… Мы уйдем вместе Элизабет. Подожди… еще немного… еще чуть-чуть… В груди снова полыхнула боль. Говорят, мертвые ее не ощущают. Врут. Моя душа вспыхнула и рассыпалась пеплом, а я до сих пор продолжаю гореть. И продолжаю ждать того, кто снимет с меня это проклятье. Кто даст мне свободу… — Господин… Сатин. Конечно. Кто же еще кроме моей верной совести откликнется на эту сумасшедшую боль. — Не мучайте себя, Господин… Не мучить? Да вся моя жизнь — мученье, растянутое на вторую сотню лет. Кара небесная, павшая на меня по праву… Там, в сгорающей церкви мне не дали уйти, не пустили за порог, где ждала меня она. И теперь я обречен на вечное скитание в ночи без веры и надежды, еще хотя бы раз увидеть ее лицо. Моя душа пропала. — А как же мы, Господин? Я, Пуазон, Сорси… мы все любим вас как отца. Я повернулся к Сатин лицом и слегка приподнял уголки губ… да, это так. Только их чувства удерживают меня от падения в сумасшествие и за это, как ни странно, я благодарен им. Приглашающий жест рукой и совесть, прекрасно понимая, отправляется вслед за мной к парадному входу. Сегодня должен наконец прибыть юрист из Лондона. У нас еще много дел…