Если...

- Если закат ясный, рыжий, как вот сейчас - жди хорошей погоды. - Я смотрю как Одиссей наливает себе вина, неспешно разбавляет его наполовину и задумчиво отпивает глоток. В мореходных приметах он разбирается не хуже морехода. Завтра будет ясный день, и ветер понесет нас - меня к эвбейскому берегу, где мне предстоит дождаться своего аргосского войска, а остальных... В конечном счете ветер принесет нас к Трое. "Тебе их не жаль?" Вместо вопроса я протягиваю Одиссею свою чашу, густое, багряное как царский парус, вино льется туда, несколько капель выплескиваются на пол и на мою руку. Слизываю капли с тыльной стороны кисти, вино густое, сладкое, ароматное - и только тут замечаю, что Одиссей пристально смотрит на меня, чуть приоткрыв рот. От его взгляда мне становится неуютно, поспешно вбрасываю в себя глоток вина, давлюсь, кашляю. Одиссей заботливо похлопывает по спине и язвит насчет того, куда катится несчастный Аргос, если даже его царь пьет вино неразбавленным, как варвар. Привычно отшучиваюсь - царю позволено все, и уж точно многое из того, что не позволено людям низкого рода. - Например? - со все той же ехидной улыбкой, прячущейся в его аккуратной бородке, спрашивает Одиссей. И сам же продолжает: - Угрожать царевичу Фтии? Грозить, что расскажешь всем, как видел его танцующим в женской одежде? - Но ведь это была твоя идея! - вскрикиваю я. - С трубой, с сигналом. Ведь я с самого начала предлагал просто пойти к царю, потребовать у него... - Признай, что моя идея много изящнее. И остроумнее, - улыбается Одиссей. - Кроме того, Тидид, друг мой, я же не мог лишить тебя удовольствия созерцать танцы придворных дев Ликомеда. По твоему виду я мог заключить, что они пришлись тебе по нраву. Он, продолжая улыбаться, отправляет в рот оливку из миски, потом отламывает кусочек хлеба и макает его в остатки вина. Его безмятежный вид неимоверно злит меня. - А тебе? - грубо бросаю я ему. Выходит резче, чем я собирался. - Вон как ты пожирал их глазами, не иначе представлял себе одну из этих красоток, танцующую в твоих покоях без излишних свидетелей. "А может, ты уже знал, кто из девушек не принадлежит к слабому полу, и смотрел на него? И любовался его движениями - чуть более резкими, чем у девушек, и все же гармоничными и прекрасными?" Я чуть было не выкрикнул это вслух, но осекся, снова поймав на себе внимательный, ощупывающий взгляд Одиссея. В его глазах... нет, не вопрос, скорее просьба уточнить - так ли он меня понял? Правда ли я сказал то, что сказал? Меня охватывает непонятный ужас - мне вдруг кажется, что он способен проникнуть в мои мысли. И чтобы сбить его с толку, я выпаливаю: - Тебе их не жаль? "Их". И Ахилла, и Патрокла. Обоих. Так спрашиваю я, выдавая себя с головой. - Каково это быть руками Ананке? Швырнуть мальчишек в бой только для того, чтобы скорее вернуться под тепленькое крылышко к своей Пенелопе. Трус! Ты и сам не желаешь плыть к Трое... - А ты? - неожиданно кротко спрашивает Одиссей. Смотрит на меня без улыбки, почти со скорбью. - Если бы не сватался к Елене... "Если бы не сватался к Елене", отдается эхом в моих ушах. Если бы не сватался, если бы не давал клятвы... Одиссей поднимает брови, как учитель, ожидающий ответа от нерадивого ученика. И снова я в прошлом, снова вижу залы Тиндареева дворца. Царей и героев, пришедших заявить о своем желании получить руку прекраснейшей из женщин. И Одиссея, сидящего поодаль, не замешиваясь в общую толпу. Он был ощутимо отдельно ото всех нас, женихов, это стало ясно с первого взгляда. Наверное, я единственный не был удивлен, когда он объявил, что не ищет руки Елены Тиндариды. Чем-то он уязвил меня еще прежде своих дерзких слов - плутовато-безмятежной, одними уголками губ, улыбкой, прячущейся в его темной с рыжиной бородке, проницательностью ли взгляда из-под чуть нависших век, или же своей беспечностью, видом человека, всегда знающего, как повернуть колесо судьбы в свою пользу. Это была неправда, как я потом понял - но это невыносимо злило меня тогда. Злило недостойно зрелого мужа. Ну, а брошенные потом слова о людской глупости показались втройне оскорбительными из его уст. Наверное, оттого я и предложил ему поединок на тренировочной площадке Тиндареева дворца. Мне не хотелось делать поединок всеобщим достоянием, поэтому вызов был сделан наедине, словно бы невзначай, тогда, когда остальные были заняты разговорами. Со стороны могло, верно показаться, что мы просто беседуем. Самым удивительным было то, что мой вызов он словно бы ожидал. Во всяком случае на придуманное мной основание - что он, сын Лаэрта своими словами оскорбил всех соискателей руки царевны Елены, - Одиссей ничего не возразил. Мой вызов был принят. Когда мы бросили жребий, кому выбирать оружие, я не сомневался, что право выбирать выпадет ему. Уж в слепой игре случая, как жребий, никто не мог потягаться с Одиссеем. Поговаривали, отцом его был не царь Лаэрт, а сам Долий* - оттого и прозвали Одиссея хитроумным. Я не ошибся. Одиссей комически поднял брови, осматривая доставшуюся ему короткую палочку. - Похоже, боги ко мне благосклонны, - с преувеличенным удивлением сказал он. - Более, чем была Елена к тебе, Диомед. Утихший было во мне гнев на этого выскочку загорелся с новой силой. И я даже не заметил, что он впервые обратился ко мне по имени. - Что ж, выбирай оружие, сын Лаэрта. Он медлил. Осмотрел меня с головы до ног. Я думал, что он припоминает все мои сильные стороны как воина, и сравнивает со своими. Я отличный копейщик и с конями управляться умею лучше большинства прочих. Я выше и сильнее его - Одиссей хоть и крепко сбит, силачом не выглядит. Я быстро и внимательно оглядел его ладную мускулистую фигуру. Разве что с мечом он мог бы иметь преимущество, или с каким-либо вовсе необычным оружием, что используют только в Итаке. От такого хитроумца всего можно ждать. Но неожиданно он протянул руку и легко коснулся моего плеча, пальцы его скользнули на бицепс. - Я уже выбрал... Я не верил своим ушам - он предлагал бой без оружия. В котором я не раз побеждал на играх, о чем Одиссей не мог не знать. - Не пожалей о своем выборе, сын Лаэрта, - мне с трудом удавалось сдержать торжествующую улыбку. Но Одиссей был необычайно серьезен. - Я выбрал, - повторил он. Он вовсе не собирался легко уступать мне - это стало ясно с первых мгновений поединка. Где ему недоставало силы, он применял хитрость. Однако я, аргосец, сын края, борцы которого прославлены в сказаниях аэдов, не мог уступить. Я старался захватить его руки, он старался выскользнуть, вывернуться как змея; мы упали в пыль, очень скоро покрывшую наши мокрые от пота тела. Оба мы разгорячились и дышали тяжело, с хрипом. В какой-то миг Одиссей насел на меня, прижимая к земле, вдавливая в нее. Руки у него были сильны, как у Гефеста, и я почувствовал, что не могу вырваться. Я ощущал его шумное дыхание, опаляющее не хуже полудневного солнца - и вдруг он чуть ослабил хватку. Так и не поняв, нарочно это было сделано или получилось случайно, я рванулся изо всех сил, разрывая его захват, опрокинул Одиссея на спину, ударив локтем в живот, во мгновение ока вывернулся и уселся на него верхом, сжав его руки и не давая двинуться. Одиссей не сводил с меня взгляда - болезненно сосредоточенного, будто он искал ответа на неимоверно мучительный вопрос, - и не оставлял попыток вырваться. Наконец, то ли потеряв надежду, то ли найдя некий удовлетворяющий его выход, он сжал руку в кулак и выставил указательный палец в знак того, что готов сдаться. - Я не в накладе, - проговорил он с расстановкой, поднявшись и оглядывая себя. - По крайней мере, я увезу отсюда себе жену. Я принялся отряхиваться, сожалея, что при мне нет скребка, дабы очистить тело как надлежит. Собрался было позвать слугу, которому велел ждать в ближайшей оливковой рощице - но Одиссей, достав из котомки, которая была с ним и которую он бросил в сторону перед поединком, бронзовый искусно сделанный скребок, подошел ко мне. Не спросив дозволения, он взял мою правую руку и принялся счищать с меня грязь. Скребок в его руках двигался медленно и почти нежно - от плеча к локтю, потом к запястью. Медленно и осторожно, опасаясь ранить - и все же сильно, счищая приставшую к коже грязь и пот. И от этих его движений, от той сосредоточенности и увлеченности, с какой он выполнял работу, годную разве что для слуг или рабов, мне снова стало не по себе. - Не жалеешь о своем выборе, сын Лаэрта? Скребок в его руке дрогнул, и будь он заточен поострее, непременно распорол бы мне кожу. - Осторожнее! Ты не скорняк, а я не овечья шкура! - крикнул я и выдернул руку. Одиссей смотрел мне в глаза, в упор, и во взгляде его я разглядел неподдельную горечь. - Если нельзя получить все... - он едва шевелил губами. - По крайней мере, я увезу отсюда царскую племянницу. - Ну так что, - Одиссей отвлекает меня от воспоминаний - в его руках моя чаша, почти до краев полная вина. Воду лить уже просто некуда. Отдав мне чашу, он наливает себе - почти так же, дополна, не разбавляя. - Отправился бы ты к Трое, если бы не сватался к Елене? "Если бы я не сватался к Елене, мы вряд ли встретили бы с тобою". Осознание этого ударяет в меня, как зевсов огонь. - Отправился бы. Если уж нельзя получить все, - повторяю я его тогдашние слова и поднимаю чашу, - так пусть хоть слава и добыча будет моей. - Это... тоже немало, - неубежденно произносит Одиссей и с неожиданной злостью вливает в себя всю чашу разом. За окном темнеет, дворец Ликомеда затих. Где-то в его недрах мальчишки, которым предстоит плыть на войну, утешают друг друга так, как вольно это делать только мальчишкам. И как не вольно это делать зрелым мужам. Царям. Полководцам. Одиссей встает и, не прощаясь, идет к дверям. Меня охватывает мучительное оцепенение. Он идет, кажется мне, со сводящей с ума медленностью, вот взялся за кольцо, вот дверь подалась... Мне кажется, я вижу себя со стороны - царь Аргоса Диомед, бросившийся к своему военному союзнику, оторвавший того от двери и швырнувший на ложе, как девку-рабыню. Но Одиссей не слабее меня, и снова борьба, снова сплетаются наши горячие тела, и я не знаю, против меня борется Одиссей или уже за меня. Я понимаю это лишь тогда, когда мозолистая ладонь, ладонь пахаря, ложится на мою восставшую плоть. - Если уж нельзя получить все, - хитро шепчет Одиссей и чуть прикусывает мое ухо, - то удовольствуемся хоть доступным.