Dunkel, Blass und Golden

Дверь в номер Пауля была чуть приоткрыта. Тилль осторожно подошел к ней, плотнее прижимая к себе выскальзывающие из-под руки громоздкие рамки, и прислушался. Не было слышно ни бормотания телевизора, ни самого Пауля – наоборот, там царили необычайная тишина и неправдоподобное спокойствие. Значит, он спит. Тилль белым призраком аккуратно проскользнул в номер, бесшумно закрыв за собой дверь. В полутемной комнатке, окнами выходящей на набережную, было прохладно и тянуло болотом с Эльбы. На прикроватной тумбочке тускло горел ночник, освещая лишь половину двуспальной кровати. Пауль лежал посередине – на самой границе золотистого света и тени. Тилль аккуратно приставил две пары рамок к креслу, снял надоевший за день пиджак и кинул его на спинку. Хотелось снять и рубаху тоже, и, вообще, залезть под душ, а потом уснуть крепко, чтобы проспать до позднего утра. Но вместо этого он стоит здесь, в номере Пауля и прислушивается к его ровному дыханию. *** Сегодня день был заполошный – в гамбургском городском парке проходило торжество по случаю золотого статуса «Herzeleid» и «Engel». Как Тилль и боялся, народу собралось много – с десятка два журналистов (среди них, к счастью, были и хорошо знакомые, как Рене и Тина из «VIVA»*, например), музыкальные критики, продюсеры, фанаты и, кажется, просто пришедшие потусоваться люди. Только они вышли из белого позерского линкольна, как тут же окунулись в кутерьму звуков – щелчки фотокамер, приветственные оклики знакомых и доносящийся откуда-то издалека стройный хор теноров, поющий на непривычный манер «Seemann». А в юном апрельском воздухе сплетались запахи жареного мяса, рыбы, тушеных овощей и почему-то конского навоза. Яркое послеполуденное солнце припекало, спасало лишь прохладное пиво загадочного голубоватого оттенка. Они со Шнайдером сначала недоверчиво пригубили странный напиток, но опасения оказались напрасными – пиво, как пиво, видимо, все дело в цвете стаканов. От всеобщего внимания Тилль, конечно же, никуда не мог деться. Ни уединиться с пивом, ожидая начала церемонии, ни выкурить спокойно сигарету-другую. То тут, то там его брали в кольцо знакомые или смутно знакомые коллеги по музыкальному цеху и поздравляли с успешным альбомом, давали свои визитки, делились планами. Тилль был очень благодарен Шнайдеру, который не отходил от него ни на шаг и зачастую брал огонь на себя. Кристоф, казалось, был искренне заинтересован в каждом собеседнике, весело кивал и легко смеялся в ответ. Это действовало успокаивающе, и Тилль через некоторое время почувствовал, что напряжение уходит. Никто здесь не собирался рвать их на части, критиковать или обвинять в чем-то, наоборот, все было устроено в их честь, с их музыкой на фоне и даже скатертями на столах с надписью Rammstein. Через некоторое время, к вящей радости Тилля, интерес к их со Шнайдером персонам начал ослабевать под натиском запахов жареной картошки с колбасками. Люди, кажется, даже забыли, кто здесь главные действующие лица и для чего все это вообще устроено – они толпились у столов с едой, пока еще с пустыми тарелками, внезапно оголодавшие и готовые попробовать всего понемногу. Тилль разглядел среди страждущих и белый пиджак Пауля. Ландерс бодро перемещал содержимое шведского стола себе на тарелку, практически окуная светлый рукав то в одно, то в другое блюдо. Когда Тилль, отвлекшийся от любопытной сцены на очередной разговор, снова повернулся, Пауля уже и след простыл. Остальные как-то тоже слишком быстро и естественно растворились в толпе. Иногда Тилль выхватывал то долговязую фигуру Флаке, то Якоба со своей подругой и Олли, то расслабленно болтавшего с гостями Рихарда. Пауль, правда, больше на глаза не попадался. Когда солнце начало клониться к горизонту, затопляя все вокруг медово-золотым светом, подошел Рене и попросил дать интервью для канала. Тилль многозначительно посмотрел на Шнайдера, на что тот понимающе ухмыльнулся и покорно пошел за Рене и оператором подальше от людского гомона. Тилль, оказавшись в уязвимом одиночестве, тоже отошел в сторонку от опасно большого скопления людей. Встал у железного парапета и закурил, смотря на бьющий из реки фонтан. Что бы он сегодня делал без Шнайдера? Отдувался бы за всех один, наверное, пока безалаберные согруппники прохлаждаются, набивая животы едой и пивом. Тилль возмущался про себя, но беззлобно. Мысли текли медленно, лениво. Атмосфера здесь все-таки была приятная, немного даже домашняя. Весенняя зелень радовала глаз, вид реки в бликах догорающего солнца успокаивал, люди… Без людей никак не обойтись. Кроме того он завел несколько полезных для будущего альбома знакомств – помогут в продвижении. В этом и плюс таких мероприятий. Но была бы воля Тилля, он бы обошелся без всей этой кутерьмы с хором, камерами, палаткой со светомузыкой, едой. Так, по-тихому бы вручили все, что там вручают обычно, сделали пару фото и разошлись. Но нет… Резкая смена музыки – с попсовой новомодной песенки на «Engel» – вырвала Тилля из раздумий. Небо потихоньку начинало темнеть. Солнце почти совсем скрылось, и прохладный ветерок приятно остужал разгоряченную от мыслей голову. Внизу, на импровизированном песчаном пляже, уже зажглись похожие на гавайские факелы светильники, а наверху не примеченные им ранее гирлянды из лампочек наполнились ярким светом. Они тянулись, перекрещиваясь, от одного тента к другому, уютно освещая все вокруг. Люди, разомлевшие от выпивки и сытной еды, оживились, разговорились и начали подтягиваться ближе к пляжу. Тилль со своего наблюдательного пункта увидел, что Олли, Флаке и Якоб уже стояли внизу. Он поспешил присоединиться к ним, но по дороге наткнулся на Рихарда, что-то объяснявшего улыбчивому и нарядному ведущему. Ведущий покивал головой и, будто бы соглашаясь с чем-то, хлопнул Рихарда по плечу. – … хорошо, тогда после церемонии не забудьте забрать, – услышал Тилль обрывок фразы, подходя ближе. Ведущий улыбнулся ему и отошел. – О чем это он? – Тилль кивнул в сторону удаляющегося мужчины. – Тилль, слушай, тут такое дело, – Рихард потеребил сережку в ухе и наклонился поближе к Тиллю, понизив голос, будто бы собрался поведать тайну, – короче, Пауля не будет. Ему не очень, в общем. – В смысле не очень? Где он? – Тилль недоумевал, что такого могло случиться. Он даже посмотрел по сторонам, словно бы надеясь увидеть Пауля поблизости в этом самом загадочном состоянии «не очень». – Что такое? Там начинается уже все, идти надо, – поторопил их подошедший Шнайдер. – Я посадил его в машину, водитель в отель повез. Он сказал, что его тошнит, и живот сильно болит. Точнее сказал «пиздец, как болит». – Как по-паульски, – усмехнулся Шнайдер. – И давно ты его посадил? – Тилль почувствовал, как заворочалось внутри непонятное волнение напополам с раздражением. Вечно с Паулем что-то не так. – Часа два где-то назад. Но он правда неважно выглядел. Бледный весь, руки влажные. Тилль по серьезному лицу Рихарда видел, что Пауль не просто так свинтил отсюда от скуки, что на то была веская причина. – Черт, может, в больницу его надо было? Почему мне сразу ничего не сказал? – А что бы ты сделал? – вклинился Шнайдер в диалог. – Да все там с ним нормально, не маленький. Меньше есть надо было, что попало. – Пойдемте, – Рихард потянул их к лестнице и, пока они шли, спросил у Шнайдера, терзая сережку в ухе. – Почему что попало? – Да потому что не понятно, кто, из чего и как готовил. Фрукты явно не мытые, – Шнайдер скривился. – Смотри, какой брезгливый нашелся, а, Тилль! Забыл, поди, как мы в свое время не понятно что, не понятно у кого и не понятно из чего ели и пили, – коротко рассмеялся Рихард, толкая Тилля в бок. – К хорошему быстро привыкаешь, – философски рассудил Тилль. – Да я бы не сказал, что тут все плохо. Столы ломятся просто. И вкусно. Я вот перехватил того, другого, в отличие от некоторых, – Рихард бросил насмешливый взгляд на Шнайдера, – и ничего. Все со мной в порядке. – Ты не Пауль просто. Ему надо попробовать всего и сразу. У него пунктик по поводу еды. Рихард со Шнайдером дружно рассмеялись, совсем по-мальчишески дав пять. Тилль их веселья не разделял. Во-первых, не понятно, что там с Паулем происходит, а во-вторых, он немного волновался, как всегда, когда надо было выходить на публику. Однако на удивление все прошло довольно живо и безболезненно. Много аплодисментов, много теплых слов от всех, кто им помогал, и кто с ними работал. Он никогда не думал, что их маленькая авантюра, их ярый протест, прежде всего своей прошлой жизни, выльется в золотой статус альбома и сингла – знак того, что их творчество более чем востребовано. Тилль мог бы назвать чувство, переполнявшее его в тот момент, счастьем или даже эйфорией. Но это чувство не было полным по причине отсутствия одного маленького, но важного элемента их несущейся напролом машины. Когда все слова были сказаны и все до последнего были награждены, когда теплое шампанское выпито, а огромные буквы, складывающиеся в слово Rammstein, догорели, Тилль почувствовал неимоверную усталость, словно бы только что отыграл пару-тройку концертов. Теперь бы только вернуться обратно в гостиницу. Но прежде, чем идти спать, нужно еще заглянуть в номер по соседству. Убедиться, что все в порядке. *** Тилль убедился. Все было в порядке. Пауль спал, и будить его совсем не стоило. Он застыл в нерешительности на полпути к кровати и не знал, подойти ли к ней или также бесшумно, как и вошел, скрыться за дверью. «Буриданов осел, ей-богу!», – рассерженно подумал Тилль, между тем все разглядывая неподвижную фигуру на кровати. Пауль лежал очень прямо, вытянув поверх одеяла тонкие руки. Он напоминал мраморную статую, такую же застывшую и бледную. Тилль, переборов свои сомнения, подошел ближе и присел на корточки возле спящего. Не смотря на кажущуюся скованность тела, лицо Пауля было расслабленно. Так спокойно спят люди, у которых что-то очень болело, не давая покоя, но вот, наконец, боль отступила, разгладился нахмуренный лоб, рот чуть приоткрылся от заполнившего тело облегчения, и выровнялось дыхание. Воистину все познается в сравнении. В такие моменты ты невероятно ценишь свое обычное состояние и смакуешь каждую секунду этой безболезненной легкости. Ты ещё страшишься того, что боль вернется, но проходят секунды, минуты, а ее все нет. Тогда вместо нее приходит расслабление, и ты засыпаешь глубоко, крепко. Так же, как и Пауль сейчас. Узлы, сжимавшие измученное тело спазмами, распускаются, и наваливается тягучая нега, закутывающая тебя в приятный кокон сна. Тилль всмотрелся в лицо Пауля, разделенное светом и тенью, – у него даже, кажется, разгладились две вечные складки, от крыльев носа до всегда приподнятых уголков губ. А, может, это все полумрак… Тилль устал сидеть на корточках и встал на колени, как мать перед кроватью больного ребенка. Ему хотелось прикоснуться к Паулю, зарядиться его спокойствием. Забрать часть умиротворенности себе, чтобы противоречивые чувства, порой, меньше разрывали его изнутри. Пауль ведь, как беспокойный огонек, маленький заряд электричества – ему противопоказано спокойствие. И он не жадный, всегда готов поделиться. Нужно только коснуться его круглого гладкого лба. Тилль, не веря, что делает это, невесомо сдвинул в сторону коротенькую темную прядку. Осторожно, начиная с кончиков пальцев, он постепенно приложил свою теплую ладонь к холодному, еще чуть влажному лбу. Пауль в ответ пошевелился, заставив Тилля затаить дыхание и замереть. Но сон не пожелал выпускать Пауля из своих глубин, он, может, даже затянул его туда еще больше. Крупная ладонь накрыла собой все пространство от кромки волос до бровей. Щуплый Пауль теперь вообще казался Тиллю особенно хрупким и даже истончившимся. Словно бы перед ним лежал тот, ещё незнакомый паренек, который однажды перевернул его дом вверх дном и укатил с утра, будто так и надо. Тилль, усмехнувшись внезапному воспоминанию, убрал руку со лба для того, чтобы погладить щеку костяшками пальцев. «Бледный, бледный, как зимний берлинский рассвет», – думал Тилль, пока в душе зарождался странный трепет. В груди гулко стучало сердце, и дыхание было прерывистым. Как Пауль еще не проснулся! Тилль старался быть тихим и невесомым, но наоборот ощущал себя огромным неуклюжим медведем. Чуть подрагивающая рука сдвинулась ниже, очерчивая гладковыбритый подбородок. Кожа упругая и прохладная, Тиллю хотелось почувствовать ее своими губами. Что же происходит… Он не был пьян, он прекрасно понимал, на какой тонкий лед вступает. Зачем ему эти проблемы? Если Пауль проснется от его совершенно не братских и не дружеских прикосновений, ничего назад уже не отмотаешь. Но Тилля притягивал этот Пауль, пойманный в силки спокойного сна, такой тихий, беззащитный. Он словно внезапно узнал его с другой стороны. Спустя столько лет знакомства и сосуществования бок о бок открыл для себя новое состояние Пауля Ландерса, необычайно редкое и оттого более ценное. Тилль склонился над лицом Пауля, напряженно всматриваясь в него, раздумывая, стоит ли идти на поводу у странного желания. Пауль вдруг во сне повернул голову вбок, словно бы неосознанно подставляя левую часть лица под поцелуй. И Тилль не удержался. Он невесомо дотронулся губами до щеки, боясь прижать их сильнее. Ему казалось, если это будет полноценное касание, то Пауль сразу же заворочается на кровати, и волшебство момента разрушится. Но Пауль не ворочался, он дышал по-прежнему ровно, тогда Тилль без лишних сомнений припечатал губы к бархату щеки. Как же ему хотелось большего, он сжал в отчаянии простыню, а другой рукой осторожно погладил волосы Пауля. Не оторваться от него, не убежать. Наваждение. Тилль проследил губами линию подбородка и замер в опасной близости от приоткрытых губ. Дыхание Пауля было морозно-мятным, им хотелось выстудить приторно-сладкое послевкусие шампанского. Нельзя. Казалось, что Пауль, как принцесса от поцелуя, тут же проснется, и сказка Тилля на этом закончится. Поэтому он чуть отодвинулся, не желая поддаваться искушению, и вместо губ поцеловал округлое плечо. Тилль откуда-то знал, что к лету на нем зажгутся веснушки… От погруженной в темноту одной стороны к другой – облитой мягким светом ночника. Тилль вжался в край кровати и навис над Паулем, чтобы удобней было прокладывать губами маршрут к правому плечу. «Великий Шелковый путь», – вдруг пришло в голову Тиллю, пока он следовал губами по хребту ключиц, скатываясь на гладкое полотно кожи. Затуманенный жадной нежностью, Тилль не сразу заметил, что грудная клетка Пауля перестала ровно подниматься и опускаться. Его слуха не сразу коснулся прерывистый и тихий вздох. Все признаки пробуждения дошли до Тилля только, когда он добрался до вершины левого плеча. Тогда он замер, боясь повернуть голову в сторону. – Тилль, – то ли вопрос, то ли констатация факта. Первой мыслью было позорно сбежать, не оглядываясь. Но все тело, словно задеревенело, а губы не хотели отрываться от полюбившегося плеча. Через несколько долгих секунд Тилль все же заставил себя посмотреть на Пауля. Пауль наблюдал за ним из-под полога ресниц. Не разобрать ни по голосу, ни по взгляду, что он чувствует, застав своего друга, коллегу самозабвенно целующим его плечи. Тилль резко оторвался от плеча и сел на пятки, словно самурай, готовый к ритуальному самоубийству. Что делать? Свести все в шутку, молча встать и выйти, начать извиняться? Разум молчал, только сердце тяжело бухало в груди. – Тилль, ты, что попроведать меня пришел? – Пауль приподнялся на локте, растирая ладонью глаза. Одеяло опасно сползло на бедра. Тилль не мог на это сейчас спокойно смотреть, как и отвечать внятно. Он ограничился кивком, не рассчитывая на то, что Пауль, усердно трущий глаза, увидит. – Сколько время не знаешь? – снова задал вопрос Пауль, зевая и садясь на кровати. – Двенадцать, наверное. Не знаю, - глухо ответил Тилль, не в силах оторвать взгляд от растрепанного, но уже сбросившего сонное оцепенение Пауля. Тот заерзал на кровати, выпутываясь или наоборот запутываясь в одеяло, и вдруг замер, посмотрев Тиллю прямо в глаза. – Скажи, пожалуйста, я, что совсем хреново выгляжу, и это ты у меня так пульс искал, – Пауль хитро сощурился, склонив голову набок, – усердно и щекотно? Тилль с трудом разлепил плотно сжатые губы и вместо того, чтобы ответить на вопрос, спросил: – Как ты себя чувствуешь? – Мутит немного, – Пауль, сделав страдальческое лицо, откинулся на спину. – Мне так плохо с 94-го не было, когда мы последний концерт Feeling B давали. Господи, как мы нажрались. Я после думал, что больше вообще на пиво смотреть не смогу. Не то, что пить. Пауль хохотнул, устраиваясь на подушке поудобнее. – Мне еще с утра сегодня не очень было. Слабость какая-то, ехать никуда не хотелось. Потом, вроде, ничего, – продолжил вещать Пауль. Тилль в пол-уха слушал его и думал, что извиняться за свои действия и уж тем более объяснять их он не собирается. Пусть Пауль сам трактует, как хочет. Хотя, что тут трактовать… Тилль выдал себя с потрохами. – … и вот… Курить что-то хочется, – внезапно оборвал свою речь Пауль. Тилль молча поднялся, подошел к пиджаку и выудил из кармана пачку сигарет и зажигалку. Прицельно кинул их Паулю прямо в руки. Из тумбочки рядом с маленьким телевизором достал стакан и аккуратно сел на краешек кровати. Пауль зачем-то выключил свет. Теперь вся комната погрузилась во тьму, и только крохотная оранжевая точка то разгоралась, то тускнела от неторопливых затяжек. – А ты не будешь? – Буду, – Тилль привалился к изголовью кровати, держа стакан для пепла наготове. Пауль вытащил сигарету из пачки и сунул ее Тиллю в губы, пару раз промахнувшись. Щелкнула зажигалка, огонек на секунду осветил лицо Пауля. Пламя отразилось в темных глазах, которые почему-то были совсем близко. Пауль все не отодвигался. Он выдыхал сигаретный дым Тиллю прямо в лицо, нагло и безапелляционно. Их пальцы время от времени сталкивались над стаканом, когда они стряхивали туда пепел. И каждый раз Тилля словно прошивало током. – По-хорошему тебе надо было в морду за это двинуть, – наконец нарушил молчание Пауль. Сделал последнюю затяжку и затушил бычок в стакане, опять невзначай соприкоснувшись пальцами. – Что ж не двинул? – усмехнулся Тилль, чувствуя, как настроение стремительно покидает отметку «упадническое» и ползет вверх. – А мне понравилось, – Пауль совершенно неожиданно для Тилля выхватил почти докуренную сигарету из обхвата губ и, затянувшись ею, отправил в стакан. – Ну и наглый! – Ты невозможно медленно куришь. – Ты куда-то торопишься? Пауль не ответил. Он взял стакан-пепельницу и потянулся через Тилля к тумбочке. Проще было поставить его туда, где ночник, с другой стороны, только и успел подумать Тилль, как теплые губы уверенно прижались к его губам. Мягкие, с привкусом мяты и никотина, желанные и настойчивые. Будто бы это не Тилль все начал, поддавшись сонному очарованию друга, а сам Пауль, вдруг осознавший, что чувство, клокотавшее внутри, не дружеская привязанность и восхищение. Это нечто иное – опасное, но притягательное. Их языки яростно свивались друг с другом, не желая уступать и подчиняться. Никакой игры в поддавки, никаких компромиссов. Они сталкивались зубами и задыхались, но тот, кто первый оторвется, тот проиграет. Тилль не знал, зачем они негласно превратили свой первый поцелуй в соревнование. Наверное, оба были упрямы по-своему. От нежности и трепета, с которыми Тилль недавно прикасался к неподвижному телу ничего не осталось. Вот так, как сейчас, было даже правильно. Нужно заявить о себе, показать характер. А потом, только потом можно притвориться слабой стороной. Тилль, будучи совершенно не самоуверенным человеком, все же не ожидал, что окажется проигравшим. Он вынес урок из их маленькой битвы – Пауль не всегда играет по правилам. Если любовь – это война, как он сам утверждал, то значит и все средства на ней хороши. Глаза, привыкшие к темноте, различили довольную улыбку Пауля. Он, снова приблизившись, собрал языком капельки крови с нижней губы Тилля. Прокусил и выиграл. Хитрый маленький чертенок. Они больше судорожно не сжимали друг друга, сидели, не соприкасаясь ни руками, ни ногами, и восполняли нехватку кислорода. Встрепанные, взбудораженные. Но безумие страсти отступало, и усталость, загнанная куда-то глубоко волнениями и переживаниями, снова набирала силы и накатывала неотвратимо, как приливная волна. Пауль зевнул пару раз и опять начал тереть глаза ладонью. – Я так скучно целуюсь? – спросил Тилль, разглядывая Пауля и стараясь изо всех сил не зевать. Он и сам хотел спать. Слишком долгий и утомительный был день. – Твои губы, Тилль – это объект культурного наследия Германии. Их нужно беречь и время от времени протирать поцелуями-и-и а-а-а, – конец слова был поглощен протяжным зевком. – Тоже мне охранник, искусал до крови и о бережном обращении говорит. – Иногда можно, – Пауль уже устроился на кровати, спиной к Тиллю, завернувшись в одеяло. Тилль помолчал, а потом серьезно спросил: – Мне уйти? Тишина оглушила в ответ. – Надеюсь, ты не пожалеешь утром, – поднимаясь с кровати, сказал Тилль. – Ой, если ты будешь и дальше задавать дурацкие вопросы и мешать мне спать, то точно пожалею. Тилль облегченно усмехнулся. *** Душ и нагретая постель. Клочок одеяла и запах Эльбы из приоткрытого окна. А утром – парочка синяков на ногах от беспокойного хозяина номера и брошенное вдогонку «не забудь свои рамки, Дилли». – Я помню, Баул. И довольный смех в лучах утреннего солнца и кольцах сигаретного дыма.