Ветер разносит новости и песок, я закрываю ладонью от солнца лицо.
Ванда стояла на краю утеса в белом ситцевом платье, оборванный подол которого колыхал буйный ветер, посланный штормящим морем. Она опустила руку — слепящее солнце скрыли темные, непроглядные, похожие на ночь тучи. Ее длинные волосы, терзая, спутывал все тот же ветер, заслоняя глаза и взъерошивая ее еще больше. Теплая кофта не по размеру слетела с плеч и болталась на ее руках, совсем не согревая. Лишь один человек мог ее согреть. И она ждала, ждала, смотрела в штормящее море, словно могла там кого-то разглядеть. Словно в этой ужасающей волне хоть кто-то мог выжить. Она стояла на этом утесе, о который разбивались такие же черные, как и небо над ней, пенящиеся волны, и просто ждала, больше ни на что не хватало ни таланта, ни сил. Она ждала, несмотря на ветер, пронизывающий ее до костей, кажется уже, в прямом смысле. Она стояла босыми ногами на колючей едва смятой сухой траве, терпела, не обращая внимания на высокие колосья, ранящие ее голые ноги. Глаза дьяволицы — необычайно темные, волосы взъерошены, и сама она в этой беснующейся природе была бесом.Волны поют, вот он, он едет ко мне, мой дорогой, мой черноглазый Ясон.
Она не знала, что оглушало: раскаты грома или звук разбивающихся волн? Волны глушили все. Крики чаек и ее крики, полные отчаянья, ее тихую песню, которой она себя обычно успокаивала. Волны глушили страх, именно поэтому она стояла здесь, не шевелясь, уже неизвестно сколько. Здесь, в месте, в котором один неловкий, или же наоборот, слишком уверенный шаг, отделял от разъяренного моря, ей было спокойно. Существовало лишь два места, где ее ноющая душа и избитое, изорванное сердце находило покой: объятие брата, когда его руки крепко прижимали ее к себе, и это. Разумеется, когда Пьетро грел ее, обнимал, она не могла замерзнуть, как здесь. Когда она чувствовала прикосновение брата, она не чувствовала страха, который так отчаянно старались заглушить разбивающиеся волны. Но, несмотря на способность моря заглушать все рядом с ней и вокруг нее, и даже ее саму, оглушал гром. Каждый раскат разносился эхом пистолетного выстрела, заставляя ее сердце испуганно пропустить несколько ударов, а потом и вовсе остановиться на несколько секунд. Ей все казалось, что это смерть ее брата, а не буйство природы. Она была непоколебима в своей уверенности, знала, что он придет, но как только черное небо рассекала полоса света, а через пару секунд раздавался звук, из-за которого она кричала, падая на колени и закрывая уши руками, в этот момент ее вера пропадала. Она боялась, что в этот миг кровь оросила его тело, что он не смог исполнить свое предназначение.Я вижу его корабли вдали.
Ванда, зашипев, вырвала сердце из Альтроновой груди. Ее собственное сердце тоже металось и билось, несмотря на то, что она знала: это все просто план. В теле брата добрая двадцатка пуль, но это просто план. У них было больше десяти лет на то, чтобы спланировать месть Старку — изъянов давно не существует. У плана миллиарды разветвлений, на случай, если что-то пойдет не так, и она каждый знала наизусть. Что, если сопротивление будет другим. Что, если кто-то из близнецов умрет, хотя это, конечно, бред. Что, если… Не имеет значения. Герои Земли были настолько предсказуемы, что Ванда готова была расхохотаться вместе с братом, как только проснется. Шаг шестьдесят — Альтрон мертв. Ванда убила его, а значит ни у кого не возникнет сомнений о том, какую сторону она выбрала. Ха, ни ту, ни другую. Идиоты! Неужели она может спокойно простить Старку погибших родителей? Неужели ее брат сможет? Никогда! Толстокожие ублюдки никогда не теряли никого, кто мог бы быть настолько дорог. А близнецы — да. Но их время ушло. Теперь они заставят Старка пережить все, что они пережили.Пальцем меня поманит, и я приду, руки в червонном золоте, рот в меду.
Она чувствовала ветер. Не тот, что раньше. Его ветер. Она вздрогнула и улыбнулась, когда ветер затих. Он стоял так близко и смотрел на нее своим странным, потусторонним взглядом. Человеку не дано вернуться из загробного мира. А если, Харон и позволит, то прежним уже никогда не отпустит. Ванда рискнула, забыв все сказки Барда Бидля, которые читала в детстве, и воскресила брата. Она заставила его вернуться к ней, и часть его души все же осталась в его теле. Единственным, что позволяло этой душе, блуждавшей в Хароновской тьме, сражаться, была ее любовь. Любовь — спасение от всего. Высшая панацея. Брат смотрел на сестру мутными, черными глазами. Он пошатнулся, но тут же пришел в норму. Сделал крошечный шаг, теперь его рука касалась ее руки. Он обнял ее, прижимая спиной к своей груди и пытаясь успокоить сердце, бьющееся по ритму бесконечность в секунду, коснулся своей щекой ее волос. Его любимый запах, ее нежная кожа, ее тихий шепот, ее горячие слезы.Мне без него жизнь забыть и в полусне, мне без него жить в кромешном аду.
Ванда повернулась к нему и улыбнулась. Заглянула в глаза, пытаясь найти его. Девушка прикоснулась к его скулам, нежно провела пальчиками по лицу, заставляя его пробудиться. Она искала душу Пьетро, которая боролась с адовым безумием в груди. То, что вернулось вместе с ним, было из глубин потустороннего мира, оно выедало его изнутри и лишь ее прикосновения помогали побеждать, так же как его касания — терпеть боль. Она встала на цыпочки, обхватив его лицо своими ладонями, заставила взглянуть его свои глаза, хотя знала, что он не мог. Он сопротивлялся. Хотя, нет, не он, демон внутри него. Ванда сама решительно взглянула в глаза брату. Секунда. Вторая. Третья… Помутнение пропало. Его глаза — снова серые. Он снова смотрел на сестру, не испытывая никаких проблем.Я вижу его корабли вдали.
Ванда стояла за спиной брата, контролируя разум Брюса Беннера, пока Пьетро убивал его. Медленно, расчетливо, зная, что сестра прикрывает его, не позволяя доку превратиться в зеленого монстра. Когда он сделал то, что нужно было, он тут же вытер кровь на руках о брюки, наплевав на чистоту, и взглянул на сестру. Ей было мучительно больно, но она терпела, она чувствовала все то, что чувствовал Беннер, но ей было даже хуже — она при этом оставалась живой. Он усадил ее рядом с собой, недалеко от истекающего кровью Брюса — они должны остаться и удостовериться, что он умрет, и уложил ее голову к себе на колени. Ее пальцы не переставали светиться алыми огоньками, она тихо скулила, а Пьетро водил ледяными руками, запятнанными багровой кровью, по ее лицу, надеясь на то, что его холодные прикосновения смогут остудить ее лихорадку и обжигающе горячий лоб. — Я люблю тебя, — прошептал Пьетро, склонившись к сестре, когда почувствовал, что она провалилась в сон от бессилия. Ей становилось легче. И ему тоже — Брюс мертв. Навсегда.Я вижу его корабли вдали.
Он справился с богом. Мальчишка, «жалкий юнец», посмевший состязаться с Асгардским богом, его в итоге и победил. Он не позволил Ванде идти вместе с ним, он боялся за нее, и, если быть откровенным, боялся за себя. Он не хотел, чтобы Ванда видела его смерть. Не хотел, чтобы кто-то узнал вдруг, что это не только его задумка, но что и она причастна ко всему, им сотворенному. Это было чуть проще, чем он предполагал, хотя Тор и постарался вымотать его перед смертью. Он помнил то чувство крыльев, вырастающих за спиной, когда все было предрешено, а бог дышал в сбивчивом ритме последние несколько секунд. Пьетро больше не нужно было применять силу. Все кончено. Минус один пункт в их длинном плане, ставшем тернистой дорогой к счастью. Осталось совсем немного. Еще чуть-чуть и тот день, когда он перестанет бояться оставлять сестру одну, скоро настанет. Ему больше просто не понадобится ее покидать, у них будет все, что нужно для счастья, все, о чем они мечтали. Кроме родителей.Смотри, твои дети слишком спокойно спят, невеста твоя примет любовный яд.
Страх номер один — убийство. Это оказалось труднее, чем просто написать пару слов в плане вроде «шаг восемьдесят четыре — убийство Романофф». Он чувствовал теплую темно-багровую кровь на своих руках, которая въедалась в кожу и пропитывала ее настолько сильно, что, возвращаясь домой, к сестре, он входил, чуть пошатываясь, одурманенный, и уходил в ванную комнату, где механически раздевался, сбрасывая с себя липкую одежду, изменившую цвет, заходил в душевую кабинку, включал воду и стоял под душем несколько часов. Иногда, дождавшись пара, который окутывал его тело и накладывал пелену на глаза, он садился под струи горячей воды, и обжигающе капли стучали по его широкой спине, вода становилась такого же бледно-розового цвета, что и какие-нибудь дорогие духи. Он сидел, уставившись в одну точку, пока кровь, чужая, не его, утекала куда-то по сточным каналам. Потом заходила Ванда, прождав нервно пару часов. Она входила в комнату, брала полотенце в руки и открывала дверцу кабинки. Такие привычные движения. Она набрасывала большое полотенце на его плечи, заботливо убирала мокрые пряди и вытирала капли воды на лице. Говорила что-нибудь ему, и он словно по щелчку просыпался. Иногда, взглянув на брата, Ванда садилась рядом, и начинала тихо с ним разговаривать. Ее голос смягчал боль. Ее голос был исцелением. Высшая панецея. И его главный страх — лишиться своего морфия, своей сестры, пьянящей дозы обезболивающего. Он боялся, что в один миг назойливый голосок, получив последнюю жертву из команды Мстителей, прикажет убить сестру. Противный назойливый голос, что бил по мозгу подобно тяжелым каплям, которые, казалось, скоро начнут оставлять синяки на спине, заставлял его забыть человека внутри себя и убить, не проявив сожаления. Он боялся, что однажды, обнимая остывающую сестру, он не почувствует сожаления.И волны поют, нет его, больше нет, того, кого так бессильно любила я.
Он взглянул на свою панацею. Обхватил ее лицо руками. — Я люблю тебя, — прошептал он в знак благодарности за все, что она для него делала. И поцеловал. Его губы коснулись ее сухих губ с нежностью, с заботой, с любовью в каждом прикосновении. Иначе и быть не могло, ведь она весь его мир, а как он мог не любить тот мир, которым жил? Вот именно. Невозможно. Если он не любит сестру, значит это не он. И пока он целовал ее, чувствуя себя слишком юным и слишком доверчивым, слишком «мальчиком» да и всего в нем, пожалуй, было слишком, всего, заимствованного от юности. В нем сейчас было так много тепла, так много света в Хароновском выходце, в том, кто уже умер, потеряв весь свет. Все было неправдоподобно. Неестественно. Нереально. Все, кроме его чувств к сестре. Он хотел говорить без устали о том, как сильно он ее любит, и видеть ее добрую усталую улыбку в ответ. Он прекрасно знал, что и она любит его. Она постоянно спасала его сердце. Его душу. Она постоянно заботилась о нем, не чувствуя усталости. Она постоянно помогала ему со всем, в чем только могла помочь, да и в чем не могла — тоже.Я вижу его корабли вдали.
Пьетро вышел из тени коридора и пошел в след за Наташей. Он бесшумен. Идеально. Он скрутил заглушку с винтовки — в этом больше нет необходимости, и бросил ее на пол, привлекая внимание лучшей шпионки, видно, потерявшей сноровку. Не заметила убийцу в четырех метрах от себя, ну какая из нее шпионка? Впрочем, ему же лучше. Один выстрел в живот. Еще один. В конце концов, он расщедрился и выпустил в Романофф все, что осталось в магазине. Она кричала, звала на помощь, хрипела имя Бартона, чертыхалась, клялась, что поквитается с Пьетро и его ведьмой-сестрой, но Пьетро лишь, улыбаясь, неторопливо разбирал винтовку, укладывая в свой гитарный футляр. Идеальное прикрытие — просто бедный музыкант, возвращающийся домой. Ничего необычного. Собрав все, Пьетро еще раз взглянул на Наташу, она отчаянно хрипела, пытаясь позвать на помощь, хотя, она, вероятно, понимала, что если Бартон не пришел на звук выстрелов, от которых в небо поднялись стаи птиц в радиусе километра, то он уже не придет на ее хрипы. Пьетро улыбнулся ей, пожелав приятного вечера, ударил по голове ребром футляра, чтобы ее нахождение в сознании в пределах еще, буквально, пары минут, не помешало его планам и вышел из дома, громко захлопнув дверь. Это был последний звук в этом месте. Дом Бартона затих. Навсегда.Я вижу его корабли вдали.
Пьетро ослепительно улыбался, когда Старк смотрел на него огромными, полными мольбы, глазами. Он был готов умолять. Сестра ходила где-то рядом, безучастно слушая хрипы Старка — могущественного и непобедимого. Его, столь гениального и богатого, победили близнецы, которые родились и прожили всю жизнь в одной из самых бедных и разваленных стран мира, а об университете они могли только мечтать. Ванда крутила в руках какую-то гайку, когда подошла к нему и коснулась плеча. Она позвала его по имени ласковым голосом несколько раз, прежде чем он смог откликнуться, прежде чем он заставил повиноваться свое тело себе самому. Звонким голосом она спросила, скоро ли он, он не знал, почему она вела себя так странно и непосредственно, ведь… Не имело значения. Он досчитал до ста двадцати, и, не торопясь, отпустил горло Старка. Он последний. Капитан уже давно покинул этот бренный мир вместе со всеми своими правильными мыслями и идеями. С ним было проще всего, так что Пьетро даже смеялся, вспоминая, что такой простой и наивный парень — герой планеты. Умирая, он шептал еще что-то о Гидре, вот только зря. Близнецы никак к ним не относились, для них коалиция была лишь средством для достижения собственных, куда более серьезных целей, организации недоступной. Старк — последний. Он видел смерть каждого. Он прочувствовал все на собственной шкуре. Боль. Переживания. Каждую эмоцию. Он почувствовал на себе смерть, а значит, это конец.Я вижу его корабли вдали.
Пьетро боялся, что нет. Каждый раз, когда он смотрел на сестру, он слышал тоненький радостный голосок в голове, поющий о смерти и жаждущий крови. Милый и радостный, словно детский, с адскими мыслями, словно в его сердце подселили наемника, отпуская в земной мир. Целуя Ванду, он старательно подавлял этот голос, глушил его шепотом, обращенным к сестре, он говорил с ней без остановки, только бы не слушать того, что ему старательно навевал голос, до этого игравший на руку. Убей Мстителей. Убей их, убей. Вот только… Что, если этот детский голосок относит и Ванду к Мстителям? Пусть и чисто номинально, но… Что, если однажды, когда они будут драться подушками, а сестра будет заливисто хохотать, демон внутри него вырвется наружу, окончательно завладев телом — так, что Ванда уже не сможет пробудить Пьетро ни своей песней, ни прикосновениями? Что, если однажды, когда Ванда будет мирно спать в своей постели и улыбаться во сне, как любая девушка, заслужившая свой счастливый конец, демон вырвется наружу и заглушит крики проснувшейся сестры подушкой? Это и сейчас было чертовски тяжело, но… Что, если реальный конец всего наступит тогда, когда он не в силах будет его подавить?Я вижу его корабли вдали.
Что, если… Прямо сейчас.