Маленькие трудности при написании великих книг

      — Нет.       — Да, — сказал Мэтью, — он там. Точно там.       — Эм… отлично… Но как туда попасть? — глядя на спорящих журналиста и агента, спросил Гарри Поттер, которому, в числе прочих подростков, разрешили досмотреть сон до конца, позавтракать и только потом пригласили в кабинет Дамблдора, где уже второй час кипели страсти и решался вопрос жизни и смерти тёмного лорда. К их приходу только Миранда упиралась и кричала, что Нумергард — последнее место, где лорд стал бы прятать крестраж, и отказывалась верить, что именно поэтому он наверняка там.       — Это тюрьма, понимаете? Даже не просто тюрьма, не рассадник дементоров, как Азкабан, а самая настоящая тюрьма! Из неё не то что выхода, в неё даже входа нормального нет! Её построил тёмный маг, и его самого в неё благополучно упекли. Вы хоть понимаете, какая на ней стоит защита?       — Но лорд ведь не обязательно её захватывал? — предположил Рон. — Мы можем просто послать запрос о том, не видели ли кого подозрительного возле тюрьмы.       — Да, действительно, что может быть проще? Мы сидим в Хогвартсе, который обвешан заклинаниями, как рождественская ёлка, и корреспонденция из которого забирается аврорами раз в три дня, чтобы потом быть разосланной согласно всем возможным инструкциям дней через шесть минимум. Добавим к этому, что мы потеряли всех тех, кто и отвечал за то, чтобы отправлять подобные послания в правительства соседних стран. Итого — в лучшем случае — простой запрос о том, «не видели ли вы чего подозрительного» они получат, дай Мерлин, к февралю.       — Мы могли бы и сами отправить письмо, когда будем уходить. То есть мы уйдём из Хогвартса и по пути отправим.       — То есть мы сначала отправимся в Нумергард, а по пути отправим письмо с вопросом, не видели ли там что-то подозрительное? — скептически осведомилась агент. — Да и кого, собственно, вы там собираетесь спрашивать? Даже если Пожирателям взбредёт в голову устроить коктейльную вечеринку на лужайке перед тюрьмой, то об этом вряд ли кто узнает. Там некого спрашивать! Грин-де-Вальд был ещё тем параноиком, а потому не мог доверить защиту тюрьмы, которую он построил для своих врагов, кому-либо. Он слишком боялся предательства и измены, а потому вся защита строилась исключительно на его чарах. Люди, дементоры, призраки и прочие разумные охранники там не нужны в принципе!       Ответить на это Уизли, да и всем остальным, было нечего. Все знали об Азкабане — им пугали всех непослушных маленьких волшебников и волшебниц, а вот Нумергард мало того, что находился в другой стране, так в него ещё и никого не сажали и никто оттуда не сбегал по той простой причине, что там сидел всего один заключённый. Тот, о ком все в магическом мире уже поспешили забыть.       Гилдерой Локхарт, чьи знания и познания были воистину энциклопедическими, похвастаться знаниями по части тюремного быта и охранных чар, защищающих исправительные заведения, по ряду причин также не мог. Во-первых, виновата была застарелая психологическая травма, с годами ничуть не потерявшая сил и своего тлетворного влияния на нежную психику героя, а во-вторых, даже любящий приводить в примерах системы защиты разные сверхважные магические объекты Грюм никоим образом не поминал ни тюрьму, ни того, кто её создал. Как это было ни прискорбно признавать, но о данном заведении Локхарт не знал ровным счётом ничего, отчего его и так не самое радужное настроение окончательно погрузилось в пучину уныния. Вся надежда была на журналистов, мисс Грейнджер и на… Нет, Дамблдор, конечно, директор напичканного заклятиями по самое не могу каменного монстра, но он последние полвека не то что из Англии, из школы носа не кажет. Так, по большим праздникам: Министерство навестить, в Азкабан заглянуть, Гарри спихнуть родственникам.       Информацию об осколках души Волан-де-Морта он, конечно, изначально собирал в одиночку, не привлекая к этому посторонних, но сделал он это далеко не за один день, не за месяц, и что-то подсказывало, что одним годом тут также не пахло. Это в их достопамятной беседе о мотивах, причинах и о том, почему от планов Аластора Грюма крайне мало проку, рассказ о крестражах занял, дай Мерлин, минут двадцать, не считая весёлые картинки, показанные омутом памяти. На деле информацию подобного рода надо было собирать по крупицам да косвенным намёкам, поскольку даже крайне неприличные волшебники в своих крайне сомнительных книжках считали само упоминание процесса «обретения бессмертия» верхом мерзости и брезговали посвящать ему больше абзаца. Словно говоря, что мы, конечно, тёмные маги — чёрная магия, страшные проклятия, жертвоприношения, кровь ягнёнка/младенца, — но вот «Это» уже перебор.       Впрочем, именно это и отличало всех прочих приличных неприличных тёмных волшебников от Лорда-Который-Всё-Никак-Не-Угомонится, поскольку они в политику не лезли, а от всяких предсказанных в пророчествах «избранных» и подавно старались держаться подальше, а не лезть к ним с периодичностью раз в год, словно у них напротив графы дела на июнь написано «попытаться убить избранного, если не выйдет, то повторить через год».       Гарри, к слову, несмотря на все их провалы, держался молодцом, верил в победу, ну и, самое главное, похоже, считал идею о Нумергарде как минимум стоящей внимания. Впрочем, здесь для Локхарта как раз таки не было никакого сюрприза. Кому, как не Поттеру, знать о странных привычках не самых добрых волшебников прятать важные для них вещи там, где ни один нормальный волшебник их искать не станет: чего стоила одна тайная комната со входом в женском туалете.       — Но если на его чарах, то почему же он сам тогда не сбежал? — недоумевал подросток, изучая единственное изображение всеми забытой тюрьмы, которое они не без труда смогли отыскать в одной из библиотечных книг.       — Магии всё равно, кто наложил чары, — пожал плечами Локхарт, невольно вспомнив все приключения вчерашнего дня. И созданий, и сами места.       — Вы сказали, что он был параноиком, не доверяющим никому и ничему. Он мог предусмотреть какой-нибудь резервный выход. Должен был.       — Понимаешь, тут такое дело… — Мэтью бросил быстрый взгляд на директора школы, для которого, по всей видимости, день вчерашний незаметно плавно перетёк в день текущий, отчего остальные мало того, что прощали ему неучастие в беседе, но и невольно подумывали о том, что зря они пришли непосредственно к Дамблдору. — Имея такие способности и зная всё это заведение как свои пять пальцев, он, конечно, по логике, должен был оттуда вылезти в течение пары дней. Но он не вылез, и те, кто его туда отправил, также были уверены в том, что он оттуда не выберется ни через пять, ни через сто пять дней.       Я там, понятное дело, не был, да и всё это вне сферы моих интересов, но слышал, что тюрьма только с виду кажется необитаемой. Нумергард, как и Хогвартс, защищён очень мощными чарами. Собственно, кое-какие элементы защиты были скопированы с систем безопасности магических школ всего мира. А потому, как в случае с Хогвартсом, отсутствие видимости жизни ещё не является доказательством оного. С безопасного расстояния можно разглядеть только эту каменную махину — никаких растений и живности, но некоторые волшебники, занимавшиеся расследованием событий тех лет, утверждали, что, судя по отчётам, для нужд союзных Грин-де-Вальду сил был сделан большой заказ на всякого рода магических животных и растения. Официально, чтобы пустить на ингредиенты, но путём нехитрых вычислений можно понять, что в котёл все эти твари не попали.       — Твари — это полбеды, чтобы пройти внутрь, надо миновать Смотрителя, — мрачно сказала агент. — И этот Смотритель, по слухам, один стоит всей защиты.       — По слухам? — недоверчиво переспросил Рон.       — Из Азкабана порой возвращались отбывшие срок волшебники, туда иногда пускали посетителей и следователей, но в Нумергарде, за все годы, начиная с его постройки, побывало от силы человек десять. Не больше. И все не из болтливых. Все как один молчат о том, что на самом деле там творится. Во всяком случае, я навскидку могу назвать более трёх десятков статей и книг об Азкабане, но ни одной о Нумергарде. Например, в этой главе… — Она кивнула на раскрытую книгу. — …помимо картинки, времени строительства и красочного описания того, как плохой и нехороший Грин-де-Вальд хотел заточить там пару хороших волшебников, нет больше ни слова. Вообще ничего.       — Значит, мы должны найти этих людей и попросить их всё рассказать! Сказать, как это важно и что от этого могут зависеть чужие жизни.       — О, конечно. Не буду мешать. Спрашивай, — мило ухмыльнулась Миранда, указав глазами на Дамблдора.       Тот, почувствовав на себе взгляды, приоткрыл глаза и устало улыбнулся:       — Я не заходил внутрь, так что, боюсь, кроме местоположения добавить ничего не могу.       — В смысле? Вы же были там? Вы же конвоировали его до места заключения!       — Не конвоировал, а просто сопровождал, — мягко поправил агента директор. — Мы поговорили, попрощались, и он сам пошёл внутрь.       Повисла странная тишина. Она не была неловкой, или гнетущей, или мёртвой, или ещё какой, какой положено быть тишине после подобных заявлений. Она была именно странной, поскольку даже «шокированная» не подходило под описание из-за того, что не было шокированных этими словами. Все, кто имел честь или несчастье лично знать или общаться с Альбусом Дамблдором, так или иначе, но в определённый момент утрачивали способность удивляться, поражаться, ужасаться, возмущаться и хоть как-то иначе реагировать на слова директора Хогвартса, чем впадением в странное состояние принятия всего и вся. Когда профессор Дамблдор, председатель Визенгамота и президент магической конфедерации волшебников, говорил что-то, что не влезало в картину привычного мира (а это случалось довольно часто), сознание его собеседников, немного посопротивлявшись ради приличия, обречённо принимало озвученное не как бред умалишённого, а как хитрый план/мудрость/тайное знание и ещё много разных понятий, которыми это можно было бы обосновать. Никто точно не знал, магия это или не магия и как вообще так получается, но факт оставался фактом. Альбус Дамблдор мог с лёгкостью озвучивать и заставлять вас верить в такие вещи, услышав которые от кого-то иного, вы бы лишь покрутили пальцем у виска.       Отсюда все эти странные идеи с размещением в школе философского камня и его специфической студентопожирающей защитой, приглашение профессорами оборотней без стажа преподавания, туда же до кучи «ну у нас тут трёх учеников парализовало, но ничего страшного — продолжаем учиться и делать вид, что всё в порядке». Совет попечителей смотрел на Дамблдора, как стадо кроликов на удава, и был готов с аплодисментами принять абсолютно любое нововведение директора. Единственный, кто мог ему противостоять, был не кто иной, как Люциус Малфой, который вместо того, чтобы заворожённо смотреть в глаза, крайне внимательно следил за руками и сам был не прочь вонзить зубы в тушку зазевавшегося противника. Что ему и удалось целый один раз.       Словом, когда прозвучало столь странное признание, в каком-то смысле все были морально готовы. Со стороны Блэка прозвучал плохо скрываемый за кашлем смешок, агент привычным жестом закрыла глаза рукой, как она всегда делала в те редкие мгновения, когда понимала, что словами, по крайней мере приличными, её мнение тут уже не выразить. Гарри и Рон посмотрели на Гермиону, на что та лишь растерянно покачала головой, подтвердив догадку великого героя о том, что в книжках по истории если и нашлось место этому эпизоду, то описывался он малость иначе.       — То есть… Бывший самый страшный волшебник двадцатого века просто пообещал пойти в камеру и… — Рон отчаянно пытался подобрать слова. — И сидеть в ней, отбывая наказание?       — Скорее размышляя о своих ошибках, — мило улыбнулся директор.       — А когда вы его туда дружески сопроводили, он не сказал, что там со смотрителем, защитой и прочими прелестями?       — Нет, только то, что тюрьму он построил для своих магических противников и что мне лучше не ходить дальше.       — Смотритель, всё дело в нём, — уверенно сказал журналист, — если я верно припоминаю, он должен быть, как сортировочная шляпа — влезет тебе в голову и будет в ней копаться. Вот только она просто определяет, на какой факультет тебя послать, а этот должен как-то сортировать тех, кто может войти, и тех, кто может выйти.       — Значит, я права и нашего бледнолицего друга там точно не было! — заявила агент, радостно ухватившись за возможность вернуться в прежнее, всем понятное русло разговора. — Как он вообще, по-вашему, мог его пройти?! Эта тварь, по идее, должна просто выворачивать душу наизнанку!       — Может, потому он его и прошёл, что у него души уже практически и нет, — пожав плечами, предположил Гилдерой Локхарт, которому даже его сверхбогатое воображение не могло помочь представить, каково было означенной твари, когда она приготовилась выворачивать душу и осознала, что выворачивать просто нечего. Всё-таки семь крестражей — это не шутки. Вряд ли Грин-де-Вальд при постройке мог предположить, что найдётся некий умник, который додумается сделать не один крестраж, а сразу семь — чтоб наверняка.       — Возможно, — сказал директор, — но, боюсь, есть и другая возможность. Я так же мало знаю о Смотрителе, как и вы. Мы тогда не говорили о нём. На момент постройки этой тюрьмы мы не говорили с ним уже много лет, а когда встретились, было слишком много других слов и вопросов. Всё, что я сам знаю, так это то, что, в отличие от своего прототипа, он абсолютно лишён чувств, а потому им нельзя манипулировать. Лишён физической оболочки, и потому его нельзя заколдовать. Когда я провожал Грин-де-Вальда в тюрьму, он сказал, что если я пойду с ним до конца, то мне придётся занять соседнюю камеру, поскольку обратно Смотритель меня просто не выпустит. — Директор замолчал, и в этой тишине на этот раз было скрыто куда больше понятных эмоций, чем в предыдущей. — Я могу ошибаться, и я надеюсь, что ошибаюсь, но если я прав в своей догадке, то это объясняет, как Том смог пройти столь специфическую защиту и почему ни один из вас не сможет этого сделать.       — Оптимистично. И в чём же тогда секрет?       — Но я могу и ошибаться, — лукаво усмехнулся директор. — Нужно всё проверить.       — Как? Вряд ли об этом написана книга. Во всяком случае в школьной библиотеке, как мы выяснили, такой нет.       — Большая лондонская библиотека, — уверенно заявила Грейнджер, — там есть всё. А чего нет, всегда можно найти в министерском архиве.       — Книга? — Попытавшись вложить в одно короткое слово весь заряд скептицизма, насмешливо переспросила агент. — Что мы в ней сможем найти и как, по-вашему, оно будет выглядеть? Большая картинка-схема тюрьмы и надписи вроде «сюда не ходи — туда ходи»? Когда мы готовились к экскурсии в Азкабан, то большая часть плана базировалась не на книгах и чьих-то мемуарах, а на воспоминаниях Сириуса. У нас был первоисточник, чьи воспоминания были достаточно свежими и не исправленными рукой редактора или кого-то из министерских. А что у нас будет здесь? Да и к тому же, мы просто потеряем время, ища то, чего нет. Подобной книги нет и не может быть ни в Большой Лондонской библиотеке, ни в министерском архиве. Даже если отвлечься от того, что архив размещался на первом уровне и мало того, что сейчас занят Пожирателями, так ещё и больше напоминает груду камней, чем хранилище важных документов, то там хранились данные только о наших тюрьмах и преступниках. У Грин-де-Вальда и его тюрьмы, смею напомнить, несколько иное гражданство. И предупреждая вопрос о «посещении иностранных архивов», напоминаю, что проникновение на территорию суверенного государства и взлом его официальных служб карается весьма сурово. В прошлый раз мы к этому готовились не один день. Не один день, чтобы проникнуть на территорию — будем честны — не самой хорошо защищённой страны. И с целью просто погулять по лесочку.       — Ты этот лесочек видела? Да там шатаются все кому не лень!       — И по-твоему, в государственном архиве с кучей печатей секретности тоже шатаются все кому не лень? Такая информация может храниться только там! Блэк, это тебе не из Азкабана с опасными, но тупыми и совершенно слепыми дементорами бежать — это чары, волшебники и международный скандал. А международный скандал, после того, что мы устроили вчера, — это последнее, что нам нужно, если мы хотим закончить эту историю, найти все осколки и жить долго и счастливо. Первое — если мы хотим смертельно обидеть Лорда тем, что случайно расщепимся при неудачном трансгресировании и совсем не гордо умрём не без помощи благодарного, совершенно незлопамятного и обожаемого нами министра!       — Ну, допустим, я могу помочь с коротким визитом с целью «почитать» нужные документы, — тихо сказал Дамблдор, задумчиво глядя на изображение всё так же раскрытой на единственной картинке книги.       — Законный визит, за пару часов?       — Я не сказал, что он будет законным.       И едва он успел произнести эти слова, как… Нет, небеса не разверзлись и не явился Мерлин, заявляя о том, что такое поведение недопустимо для официального представителя власти и ни много ни мало, но всё-таки председателя Визенгамота. И Люциус Малфой, этот верный поборник своих интересов и бессменный председатель совета попечителей, который наверняка долгие годы молил всех, включая магловского бога, о таком шансе, также не пришёл, чтобы возопить о том, какой дурной пример подаётся детям. Просто именно в этот момент Гилдерой Локхарт с внезапной теплотой понял, что всё-таки немного, самую малость, где-то в глубине души, любит эту школу, которая готовила своих выпускников не столько к тому, чтобы овладеть всеми доступными официально одобренными знаниями, сколько ненавязчиво подводила учеников к мысли, что магический мир — это ни разу не сказка про добрых фей, а место, где можешь расстаться со своей жизнью быстрее, чем поймёшь, что скоро с ней расстанешься. А потому в школе постоянно что-то случалось, взрывалось, учеников если не пытались съесть «цветочки» из оранжерей, то пытались подловить на невнимательности двигающиеся лестницы, Снейп мог запросто «угостить» зельем, а Хагрид — познакомить с крайне интересной зверушкой. Да даже чтобы попасть в свою собственную спальню с целью спрятаться под спасительным одеялом, надо было в лучшем случае запомнить пароль, в худшем — решать задачки. Всё готовило к тому, что в любой момент может случиться всё, что угодно!       Как любил говорить Аластор Грюм — будь всегда начеку!       Так что если смотреть с этой точки зрения, то не удивительно, что на выходки Поттера не просто смотрели сквозь пальцы, а чуть ли не встречали их одобрительными кивками, как неизбежную часть учебного процесса. И как только он это понял всё сразу стало логично и понятно. И Гермиона, которая варила не самое безобидное зелье в туалете, и Рон, который вместе с Поттером целых два раза гулял по ночному запретному лесу, и близнецы Уизли, которые облазили школу вдоль и поперёк, и троица мародёров, которые дружили с оборотнем и не боялись находиться с ним рядом, когда он превращался, и…       — Мэтью, первые свои замки ломал здесь?       — Почти влез в мой кабинет, но горгулья и чары против неё, это всё-таки считается высшей магией, — расплылся в мягкой улыбке Дамблдор.       — Опыта не хватило, — сконфуженно подтвердил спец по взлому семейных склепов со скелетами.       — Мне просто повезло, — с практически отеческой улыбкой сказал директор. — Если бы вы и братья мистера Уизли, а также не безызвестный квартет учились в одно время, то, боюсь, никакая горгулья не спасла бы мой кабинет от вторжения.       — И уж поверьте, никакая горгулья также не спасёт их архив в этот раз, — заверил директора Блэк, усмехнувшись своей фирменной ухмылкой, которая в своё время пугала всех честных волшебников Англии. — У нас есть Уизли, Поттер, Мэтью, в роли «голоса совести» мисс Грейнджер, а без предателя мы как-нибудь переживём.       — Если встречающий нас сумеет достать хотя бы пропуск на территорию или, ещё лучше, в общую секцию архива, то с остальным я справлюсь, — уверенно, можно сказать, самоуверенно поддакнул Мэтью. И упреждая очередную насмешливую тираду своей супруги, продолжил: — Селестина Уорлок. Она тогда хвасталась, что чары на её персональную гримёрку и летний домик ставили те же ребята, что делали защиту их архива. Я их обошёл!       — Тебе потребовалось четыре месяца, и в конце тебя чуть не схватили!       — Чуть-чуть не считается, и тогда мне никто не помогал.       — Но это даже не Англия и не забытая маглами дыра на карте мира!       — Да, но всяко лучше, чем рассматриваемый нами ранее вариант с песчинкой, которая затерялась где-то в песках Сахары, — пожал плечами Блэк.       — Мне вас физически не переспорить, — устало махнула рукой агент. — Мисс Грейнджер. Ну хоть вы, как голос рассудка.       — Это опасное место, и… — Гермиона посмотрела на остальных гриффиндорцев, затем перевела взгляд на героя, как видно, в поиске поддержки. — И во всех остальных местах мы действительно уже смотрели. Нумергард подходит под описание нужного нам места.       — Вы же знаете, что, когда я сказала, что хуже уже быть не может, я не предлагала вам всем показать мне, насколько может?!       — Эй, тебе представляется такой шанс, — утешительно-саркастичным голосом рисуя радужные перспективы грядущего, сказал Блэк. — Сомневаюсь, что многие могут похвастаться тем, что им доводилось идти на штурм сверхзащищённой магической тюрьмы, для чего предварительно были нарушены все мыслимые и немыслимые законы, брошен вызов мировому порядку и создан коварный план по проникновению в чужое Министерство магии с целью взлома хранилища секретных документов. И все эти бесчинства ради того, чтобы взять интервью у бывшего самого страшного волшебника двадцатого века на тему «тут мимо новый самый страшный волшебник двадцатого века не пробегал?» Если мы выживем, не опозоримся или что там может ещё пойти не так, то ты может даже премию получишь. Честная, неподкупная, почти журналистка, преступая закон и рискуя своей жизнью, ведёт расследование ради правды и спасения мира. Скитер будет рыдать от зависти в уголочке.       — Очень смешно. Скитер будет икать от смеха, находясь в тысяче миль отсюда, когда узнает обо всей этой истории. Потому что она далеко — раз, потому что ей-то как раз ничего не угрожает — два, и, самое главное, она ещё тиснет две-три статьи про нас — три. И кстати, когда нас всех перебьют, приняв за каких-то местных террористов, не забудь попроситься в Хогвартс, привидением-шутом на полставки, а то Пивз в последние годы не справляется.       — Ну вот и отлично. Я к Пивзу, а ты наверняка в подземелья Слизерина, где составишь конкуренцию несчастному кровавому Барону. Бедняжка со своей призрачной кровью и хмурым взглядом не соответствует современным представлениям об ужасах. То ли дело ты. Да и вообще, кто нам вчера говорил, что СМИ любят типаж сильных и независимых? — ехидно осведомился Блэк.       — Чисто для непонятливых, попрошу не путать понятия: это моя работа. Все мы… — Она многозначительно кивнула на своего супруга, но, как видно, подразумевала под этим всю многочисленную и разнопрофильную журналистскую братию. — …просто сдохнем под забором от голода, если не будем демонстрировать этих качеств.       — Есть ещё колонки куплю-продам, прогноз погоды, ответы на письма читателей и мои любимые кроссворды. Кто-то же их составляет.       Во взгляде Миранды Уэлш читалась открытая и ничем не завуалированная неприязнь и желание в очередной раз высказать всё, что она думает, но она лишь потянулась к чаю и, посмотрев на Гермиону, как на единственного понимающего человека, сказала: — Лучше сдохнуть под забором.       На этой крайне оптимистичной ноте ритуальная перебранка была окончена, и они перешли к ставшему не менее ритуальным обсуждению плана, который из «идём туда, а дальше по обстоятельствам» надо было превратить во что-то более-менее вменяемое. С вменяемостью было особенно плохо, потому как простые пункты в плане отсутствовали в принципе, даже привычный пункт №1 «Выходим из школы» уже представлял из себя сложность после всех их приключений. Про остальные пункты и подумать было неловко, поскольку если по отдельности они и тянули на что-то осуществимое, то вместе, написанные в столбик, они вызывали лишь нездоровый смех и желание помолиться магловскому богу.       — Знаете, чем я себя утешаю, глядя на всё это непотребство? — обречённо глядя на карту, сказала агент по окончании трёхчасового мозгового штурма, когда план наконец принял более-менее приемлемый вид. — Лорд там сейчас тоже, поди, ночами не спит, размышляя о том, что мы задумали. Пытается просчитать наши дальнейшие шаги и планы. И ведь ему даже в голову не приходит мысль о том, что у нас тут на самом деле творится.       Ответом ей были лишь вымученные улыбки, да Блэк, с усмешкой подтолкнув к ней вазочку с остатками лимонных долек, заметил, что они тем более не могут обмануть ожиданий старичка. Он ведь так в них верит!       Гилдерой Локхарт, как теперь случалось с ним довольно часто, промолчал, поскольку добавить к сказанному было нечего. Происходящее с ними при всей трагичности положения было смешным, глупым, а самое обидное было в том, что больше всех в них и их победу верил сам Волан-де-Морт и его правая и левая рука, в то время как их аналоги с другой стороны — министр со Скримджером и Грюмом — считали их непроходимыми идиотами, из-за которых рухнул стопроцентный план.       И если с нынешним самым страшным волшебником двадцатого века здесь всё было более-менее понятно (он просто не мог привыкнуть к тому, что его стопроцентные планы рушатся из-за, казалось бы, совершенно идиотских и невозможных причин и пытался найти этому объяснения в излишне хитрых и крайне коварных многоходовочках Дамблдора), то вот с Люциусом Малфоем всё было сложней. Поверить в то, что он проникся идеями директора и возлюбил ближних в лице маглов, было проблематично, так что оставалось всего два варианта: либо открывшийся третий глаз увидел что-то другим неведомое, либо самый пекущийся о своей репутации волшебник просто посчитал количество отметок на календаре возле граф «захват власти/убийство Поттера» и сделал выводы.       Претворение в жизнь их собственных выводов и идей было решено отложить на пару дней, чтобы прийти в себя, отоспаться и как следует ещё раз всё обдумать. Ну, Мэнди и Блэк так сказали. Сказали одновременно, когда директор школы протянул готовый порт-ключ и спросил, когда они намерены выступить. Судя по синхронности и тому, что они не стали сразу ругаться, у задержки была всего одна причина, не имевшая ничего общего с отдыхом, но зато много чего с неким учеником школы чародейства и волшебства, которого, после всего произошедшего, негласно решили не брать с собой.       Нормальному ребёнку произошедшего хватило бы как на пару десятков лет вперёд, так и на несколько сотен визитов к психиатру. Но то обычный, нормальный ребёнок, а это Гарри Поттер и его друзья. Эти, как уже давно заметил храбрейший герой Британии, были детишками особого толка, а потому на кладбища и в кабинеты магических психологов отправлялись не они, а те, с кем им посчастливилось столкнуться.       Василисков было особенно жаль.       Вряд ли бездушный копатель в мозгах мог что-то почувствовать, бывший самый страшный волшебник двадцатого века ещё больше раскаяться, а иностранное министерство, в которое ещё только предстояло нанести дружеский визит, понять, что зря в своё время не прислушались к мисс Скитер и её «одумайтесь, пока не поздно!» до того светлого мига, когда «поздно» явится к ним с доставкой на дом. Но, тем не менее, их нервы решено было поберечь и оставить тяжёлую артиллерию в виде Гарри, его друзей и их фирменной удачи исключительно для Волан-де-Морта.       Гарри же, в свою очередь, не иначе как вследствие дурного влияния Миранды Уэлш, что называется, поднаторел на ниве неверия в случайности, совпадения и благие намерения окружающих, а потому, едва они покинули кабинет, с подозрением осведомился, зачем им, собственно, нужны эти два-три дня, если они готовы выступить прямо сейчас. Вещи собраны, план составлен, порт-ключ у них есть, а покидать школу им всё равно через главный вход, так что даже посвящать в свои планы авроров и ждать разрешения Грюма им нет нужды.        В любое другое время Сириус Блэк восхитился бы проницательностью крестника и, разве что не пустив скупую мужскую слезу, в очередной раз напомнил всем и каждому, как тот похож на своего отца. Обычно последнее заканчивалось тем, что Мэнди напоминала главное несходство младшего и пока живого Поттера со старшим, к сожалению почившим. И с сожалением замечала, что мальчик при абсолютном попустительстве своего крёстного делает всё, чтобы от этого несходства избавиться. В этот раз она молчала, но Блэку, как видно, их приключений было более чем достаточно, а потому он как мог мягко пытался объяснить своему крестнику, что надо как следует подготовиться, что, хоть встречающий их «там» волшебник и поможет им сразу, едва они покажут письмо директора, лучше подойти к этому моменту во всеоружии, да и сам переход границы…       От неминуемого разоблачения их спас сигнал тревоги, который, будучи скопированным с системы магловского экстренного оповещения, был в своё время любезно предложен мисс Грейнджер и с восторгом принят на вооружение Аластором Грюмом. И, как все прочие его вооружения, не вызывал ни грамма восторга или хотя бы симпатии у окружающих, поскольку тем воем, что разносился по замку, можно было не то что оповестить — мёртвых поднять!       — Либо штурм, либо к нам гости.       — Интересно, какие гости могут к нам заявиться с утра пораньше, без предупреждения, поперев прямо на защиту, — фыркнула агент, явно выражая своё неверие в исключительные интеллектуальные способности подобных индивидов.       С чем-чем, а с защитой школы перездоровались уже все местные Пожиратели, каждый из которых свято верил, что именно он и справится с чарами Аластора Грюма. О том, что помимо Грозного глаза в наложении чар отметилась половина магической верхушки Англии, они почему-то не думали, как и о том, что у школы есть и своя, старая, проверенная веками защитная магия, которая чего только ни перевидала и которую кто только ни пытался снять.       — Может, опять поговорить пришли? — предположил Мэтью. — Раньше же приходили.       — Главное, чтобы она не заявилась, — тихо пробормотала Миранда Уэлш и отчаянно попыталась вернуть внимание к вопросу причины задержки, но Блэк либо не заметил её отчаянного взгляда, либо посчитал, что говорить крестнику «нет» два раза подряд будет чревато потерей авторитета, а потому позволил Поттеру в прямом смысле слова ускользнуть из лап миссис Уэлш, будучи увлечённым потоком прочих страждущих узнать, чем вызвана тревога.       Площадку для переговоров оборудовали на школьном дворе, незадолго до того, как противостояние перешло в открытую фазу. В те счастливые дни, когда ещё верили в силу слова, главенство закона и в то, что мировое магическое сообщество наконец найдёт очки. Тогда площадка условно делилась на две части: «поболтать о том, о сём» и «серьёзно поговорить». Для серьёзного разговора, за всё время с момента перехода школы на осадное положение, внутреннюю часть использовали всего дважды. В первый раз — когда пришедшие предлагали открыть двери и покаяться в своих грехах, попутно утвердив свежепринятую методичку о нормах образования, во второй раз — когда под видом желания поговорить пришли уже желающие открыть двери силой.       С физической силой у них, правда, возникли проблемы. Магия на этом маленьком отрезке не действовала, так что следующие часа полтора все желающие с галереи могли наблюдать пантомиму «люди, привыкшие открывать дверь магией, пытаются сообразить, как её выломать без магии». И если описать сие действие коротко, то спустя полтора часа, наглядевшись на ободранные руки, одну сломанную ногу и существенно обогатив свои знания в великом и могучем английском языке, над ними сжалились и активировали хитро спрятанный порт-ключ. Жалость, конечно, была относительной, поскольку уже начинало темнеть, а выкинуть незадачливых взломщиков должно было не куда-нибудь, а в запретный лес. Но Грюм утешал, что если что, то мучиться им недолго, в отличие от директора, которому надо будет заново устанавливать на площадку, где не работает магия, подобные чары.       Собственно, из-за несоответствия усилий и того, что цивилизованные переговоры, как выяснилось, второй стороне не сильно-то и нужны, сначала изменили саму систему защиты, ограничившись обычным барьером, а после так и вовсе туда больше никого не приглашали.       В этот раз пригласили. Локхарту хватило одного взгляда, чтобы понять и почему впустили, и почему Мэнди была против того, чтобы они сюда приходили.       Её не пытали. Ну или после основательно так прошлись косметическими чарами. Рэйчел Маккой выглядела почти так же, как и за десяток часов до этого. Ключевое слово — почти. Растрёпанная причёска, помятая одежда, но главное, длинный, пересекающий всю левую щёку тонкий разрез, из которого неспешным ручейком текла кровь, капая на чуть перепачканную в районе колен мантию. Женщина, словно не замечая его, говорила вполне будничным тоном о том, что школьникам нечего бояться, что министерство магии просто хочет провести работу над допущенными в прошлом и надёжно укрепившимися в настоящем преступными ошибками в процессе образования, что осознавшие свои прегрешения волшебники должны покаяться и министр магии не будет к ним слишком суров.       Младше-старший помощник министра магии выглядела абсолютно естественно, и, если бы она замолчала, хоть на минуту, можно было бы поверить, что всё действительно в порядке, а она просто за эти часы пересмотрела свои взгляды на жизнь.       Но она говорила, говорила и говорила. И чем больше она говорила, тем острее Локхарт понимал, почему такое вроде бы простое и безвредное заклинание считается одним из трёх страшнейших. Непростительных.       — Чего у него не отнять, так умения работать на публику, — мрачно, прошипела агент, когда они, растолкав эту самую публику, заняли лучшие места в безопасной части двора. — Глубокий порез на самом видном месте. Смотрите. Наслаждайтесь. Вы её видите такой красивой и целой в последний раз. Потому как и вы, и я знаем, что она целиком в моей власти и что очень скоро я сделаю с ней такое, что вашим аврорам и в кошмарах не снилось.       — Мы бы догадались о смысле и без твоего комментария, — сухо проворчал Блэк.       — Мы — это я, ты, Мэтью и Гил. Про них… — Она кивнула на стоявших рядом гриффиндорцев. — …ещё не забыл?       — Мы должны что-то предпринять, — словно не заметив её слов, уверенно сказал Поттер.       — Что предпринять-то? Империо — это тебе не чесоточные чары. Его мало того, что фиг определишь, так ещё и посторонний его не может снять. Потому оно и непростительное.       — Может, как-то можно её расколдовать?       — Да, конечно, что может быть проще. Месяца полтора, может, два, в смирительной рубашке или под обездвиживающими в Мунго. А там уж либо она сама переборет, либо чары ослабнут, либо Лорд раскается и сам снимет эту дрянь, — фыркнула она. — Пойдёмте отсюда, незачем нам смотреть на это вдохновляющее зрелище. И так нервы уже ни к чёрту.       Она развернулась, намереваясь вернуться в замок, но гордым жестом всё и ограничилось. Отсутствие в школе Грюма и то, что вид пересёкшей порог одинокой женщины не вызывал чувства опасности, сыграло свою роль. Привыкшие к тому, что их периодически выпускали погулять в этом загончике, школьники набились в холл в достаточном количестве, чтобы надёжно перекрыть дверь. И если выбраться на саму площадку они смогли, пользуясь своим авторитетом, то чтобы протолкнуться обратно, особенно теперь, когда сзади напирали всё новые и новые любопытные, было слегка проблематично.       Был бы здесь Грюм, проблема бы решилась в течение двух минут. Он бы не посмотрел на то, что директор, в стремлении соблюсти права всех учеников, разрешил им наблюдать за происходящим в случае явления гостей. Он бы прочитал экспресс-лекцию о том, что бережёного магловский бог бережёт, подосланные тёмными магами переговорщики могут быть весьма коварны, а щит держит только магию и препятствует физическому проникновению. Но увы, Грозный глаз покинул школу ещё на рассвете, а прочие авроры так просто и без особых на то причин пренебречь мнением директора не могли.       Гарри, что характерно, также не спешил забыть о своём священном долге спасти всех и каждого:       — Мы должны ей помочь! Нельзя позволить сотворить с ней…       — Но должны. Школа — убежище, но особого плана. Его цель — защищать школьников и сделать так, чтобы в случае проигрыша Министерства магии в изгнании Пожиратели не разнесли тут всё по камешку с лозунгом «сотрём логово приспешников Дамблдора с лица земли». А потому ты наблюдал не только то, как миссис Маккой вошла сюда, но и увидишь, как она выйдет отсюда: живая, невредимая и под всё тем же империо.       — Это отвратительно!       — Добро пожаловать в мир взрослых, жестоких и крайне циничных волшебников, которым нравится одна грязная игра под названием политика.       — А нельзя, как-то, ну, не знаю… — Рон отчаянно пытался изобразить что-то непонятное руками, надеясь, что все поймут, что он имеет в виду.       — Накладывать империо на империо никто не будет, поскольку тогда она гарантированно сойдёт с ума. Да и не можем мы этого сделать. Не здесь. Думаешь, почему они велели ей явиться именно сюда, а не на развалины Министерства или на всю ту же многострадальную Трафальгарскую площадь? Да потому что здесь Он может куражиться своей властью над ней сколько влезет, а там у кого-нибудь из мракобрцев могли бы сдать нервы, и если бы не смогли найти способа её отбить, то ей бы подарили быструю и безболезненную смерть. Министр бы отмазал, да и Грюм, пусть даже и стоя в двух шагах от неё, поклялся бы, что ничего не видел.       Но это Хогвартс. Применяем здесь хоть что-то, что отдалённо можно трактовать как нарушение её прав, и всё: вся прелесть современного мира с его высокогуманными началами и главенством закона раскроется перед тобой. Поскольку нет никаких доказательств и свидетельств империо, зато есть свидетели и доказательства применения уже нашего заклинания. И такая прекрасная вещь, как доказательство постфактум, тут не сработает. Поскольку пока она оклемается, пока то да сё, пройдёт время. Наш не сильно приятный друг уже понял, как его подставили. То, что он напал на убежища, конечно, говорит о том, что он, как и мы, устал ждать, но быть пешкой в чужих играх он не любит, так что при первой же возможности сделает всё, чтобы мы тоже не сверкали белыми плащами. А эта история, если ему удастся доказать и продемонстрировать всю её подноготную, тянет на весьма серьёзный скандал.       — Она может скинуть заклятие и сама.       — Если она пришла сюда, стоит тут, но продолжает действовать согласно его воле, значит, скинуть сама не может. Это либо есть, либо этого нет. Если бы любой дурак мог противостоять Империо, оно бы не входило в тройку непростительных.       — У него же получилось, — кивнув на Мэтью, сказал Рон.       — У него не получилось, — поправила агент. — Наш маленький коварненький артефакт чёрной магии помог лишь на мгновение сбросить «чужие чёрные мысли и волю». Этого хватило только на то, чтобы задеть спрятанные оповестительные чары — всё. Если не забыл, он ушёл оттуда своими ногами и выполнив приказ. Грюм вам что, плохо преподавал? Непростительные на то и непростительные — их никак не обойдёшь. Нельзя — точка.       — На Гарри не сработало империо!       — На Гарри не сработало империо, наложенное Аластором Грюмом, которого Гарри не боялся и который, при всём своём колоссальном опыте и силе, никогда не был одним из величайших магов столетия, а сам — пусть нам это и неприятно признавать — величайший маг столетия, когда накладывал на Гарри империо, был свежеродившимся существом. И Гилу, и Гарри в тот момент дико повезло. Вы просто не представляете, насколько повезло. Он был ослаблен, вымотан подготовкой к финальной части плана, потом перерождение не добавило ему сил. Да он на ногах наверняка едва стоял. Просто решил устроить пафосное возвращение, на чём в очередной раз и погорел. К тому же на Поттера и авада в своё время не подействовала, так что приводить его в пример — так себе доказательство.       — Надо хотя бы попытаться!       — Они пытаются, Гарри, — мягко сказал Блэк, кивнув на пробившегося вперёд ещё одного аврора с упомянутым «коварненьким артефактом чёрной магии».       — Всё равно не сработает, — мрачно глядя на происходящее, сказала агент. — И девочку зря они сюда принесли. Не надо ребёнку такое видеть, — тихо добавила она, когда вперёд протиснулись ещё двое авроров, а с ними маленькая Сюзанна.       — Материнский инстинкт…       — Не в этот раз, мисс Грейнджер, не в этот раз. Материнский инстинкт срабатывает только при угрозе жизни ребёнку, а её сейчас нет. Ребёнок, черепушка — это всё, конечно, замечательно, но тут тогда нужна резкая встряска. Что-то крайне противоречивое. Что-то, что в корне противоречит её натуре и потому она не может спокойно это выполнить или наблюдать. Ну там, отданный приказ убить своего же ребёнка или министра — или, ну не знаю, начать палить авадой прямо в школе. Но, как вы понимаете, никто из заинтересованных сторон на отсутствие интеллекта пока не жалуется, так что тут подобного не будет.       — Надо как-то до неё достучаться.       — О, я уверена, что наш обожаемый Лорд надеется именно на такой вариант. Что мы не сможем её отпустить и сотворим какую-нибудь глупость.       — Она ослабла, мы могли бы просто силой втащить её внутрь.       — А потом нам втащил бы Грюм за частичное снятие защиты со школы. Заметили, что она одна? Так вот — она не одна тут. Помните ту шутку, что вы сыграли с министром при помощи Мэтью и двух мантий-невидимок? Боюсь, тут тот же фокус. Оставьте эти игрища профессионалам, вы ей ничем не поможете — только хуже сделаете. Она знала, на что шла, и знала, чем для неё это может закончиться. Это был свободный выбор взрослого человека, находящегося в здравом уме и твёрдой памяти. Так что мы должны…       Разделяющая ровный квадрат двора невидимая граница заклинаний пошла рябью, вспыхнула недовольным фиолетовым светом и снова стала прозрачной.       — Ладно, я передумала. Гарри, ты был прав, ненужен нам этот двухдневный отдых, уходим сейчас же. Я не хочу здесь находиться, когда Грюм узнает.       — Ничего он не сделает. Частичное снятие физической защиты возможно только с разрешения директора школы.       — То есть они действительно хотят её затащить силой внутрь? Это же ловушка чистой воды. На неё могут быть наложены взрывающиеся чары и она рванёт прямо в школе, или её одежда может быть пропитана ядом, или ещё что из целой кучи того, что понаписано в вашей книжонке!       Гилдерой Локхарт не любил, когда ту самую книгу обзывали книжонкой, но Мэнди была права. Грюм бы не одобрил. И приведённое ею в пример — лишь малая толика того, что практиковали в прошлом не сильно гуманные, но излишне хитрые тёмные волшебники. А тут ещё все эти оглядки на то, что скажет мировое сообщество. Однако:       — Всегда есть шанс, — повторил он слова директора. Или это были слова Гарри Поттера? Гилдерой никак не мог вспомнить, от кого из этих двоих он услышал их впервые. Наверное, всё же от Гарри. Это ведь так в его духе — пытаться, даже когда кажется, что шансов попросту нет. Потащил его тогда к василиску, хотя они были, мягко говоря, не готовы: ни карты, ни зелий, ни оружия. Потом на кладбище: многие на его месте попросили бы убить побыстрее, а он решил бороться. Потом эта обречённая затея с крестражами, которая по итогу свелась к «иди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что». И их последний план, который мог вдохновить разве что конченного самоубийцу.       Теперь это.       Локхарт смотрел на по-прежнему будничным тоном расписывающую прелести мира при новом порядке Маккой. На маленькую Сюзанну, чьи серые — совсем как у той, другой — глаза сейчас были полны слёз. И хоть и надеялся, но всё же понимал, что это безнадёжно. Если следовать дурацким правилам, чтобы мировое сообщество, которому обычно плевать, тут не могло придраться, то шансов нет. Если плюнуть на него так же, как оно плевало на них в последние годы, то тоже не вариант. Кто их разберёт, со всеми их игрищами, может, у министерства опять какой-то излишне хитрый план.       Как там сказала Миранда, «она знала, что делала, и понимала, на что шла». Лорд тоже более чем понимал, что делает и на что идёт, когда отправлял её сюда. Вопреки своему более чем недальновидному поведению напополам с символизмом в плане создания крестражей, а также полному идиалистических картинок «мира без маглов», по части планов, связанных с диверсиями, подковерными играми и прочей полувоенной деятельностью, у Волан-де-Морта был полный порядок. В этом они были похожи с Министром. Грубый расчёт, стопроцентные и до крайности циничные планы. Можно было сколько угодно злиться, но Мэнди была абсолютно права. Рэйчел Маккой была нужна только как символ, даже если бы операция провалилась, то её потеря, как и плен, мало что меняли в текущем раскладе сил. Она не могла выдать никакой секретной информации просто потому, что не знала ничего ценного или важного. Именно поэтому министр и доверил ей всё это. Именно поэтому Волан-де-Морт её отпустил на эту «прогулку». Для него даже лучше, если кто-то потеряет над собой контроль и избавится от неё или совершит ещё какую глупость.       Они оба знали, что она ничего не знает. Знали, что, даже примени все возможные пытки и чары, та не сможет выдать никаких опасных для них и их дел тайн просто потому, что отродясь к ним не имела доступа. Не знали только того, что одна важная тайна у Рэйчелл Маккой всё же была. Не знали, а потому просчитать не могли.       Ближе чем на пять шагов к бывшему младше-старшему помощнику министра магии аврор, сжимающий подарок от бабушки, подойти не смел. Инструкции Грюма и здравый смысл строго-настрого запрещали подобное, а потому, несмотря на все меры безопасности, там не было ни директора, ни Макгонагалл. Лишь профессор Флитвик, паря над головами учеников на какой-то не то подушке, не то коврике, зорко следил из холла за происходящим.       Аврор с сомнением посмотрел на приблизившегося к нему героя, но, хвала Британским законам, которые чтили частную собственность куда больше, чем права малых магических народов, протянул черепушку Локхарту. Всё равно проку не было.       Едва череп оказался у него в руках, как из глазниц полился яркий угрожающий красный свет. Черепушка, в отличие от окружающих, как и положено древнему артефакту чёрной магии, всё поняла сразу. То ли влезла ему в голову, то ли почувствовала. Кто знает, как это работает. Какие-то магические светила, помнится, просили отдать им артефакт на растерзание-изучение, но Грюм довольно доходчиво объяснил им, что в это тяжёлое военное время будет невосполнимой потерей потерять работающий артефакт такой силы. И если с этой черепушкой что-нибудь случится, то он с превеликим удовольствием сам, как сумеет, наделает подобные из пустых голов тех, кто решит ставить на ней свои дурацкие опыты. Проверять на практике, сможет ли выдающийся мракоборец и борец против тёмных сил создать могущественный артефакт тёмных искусств, а также препарировать оригинал, никто почему-то не рискнул.       Гилдерой тоже бы это делать не стал. С явной симпатией посмотрел на подарок. Кость была грязновато-желтовато-белого цвета, его никто не мыл и никогда не чистил: череп вообще не любил водные процедуры. Мэтью как-то сказал, что он принадлежал мужчине, которому было около сорока лет и который жил примерно восемь столетий назад. Наверное, он был хорошим человеком, раз даже после смерти заботился о том, чтобы Локхарт не делал того, что Мэнди назвала бы крайней степенью тупости. Или очень плохим, и потому в нём вызывала искреннее возмущение сама мысль, что его используют в подобных целях: не отгоняя зло от хозяина, а пытаясь пробиться к жертве чужого проклятия.       — Это необходимо, ты же понимаешь.       В том, что черепушка понимает, он не сомневался, как и в том, что вообще можно было обойтись без слов. Но почему-то ему казалось, что лучше это сказать вслух. Пустые глазницы вспыхнули ярко-жёлтым, предупреждающим светом. Не таким уверенным, как красный. Просто предупреждение и предложение всё обдумать.       — Я знаю, что делаю.       Если бы у черепа в комплекте были прочие его части, то он бы наверняка пожал костлявыми плечами, а если бы он мог говорить, то ещё сказал бы что-то обречённо-равнодушное, в духе «да делай что хочешь». Но недостающие части тела покоились далеко, в то время как связь с окружающим миром осуществлялась исключительно посредством световых сигналов, так что он ограничился тем, что из глазниц снова полился привычный едва заметный при свете дня бледно-зелёный свет.       Локхарту этого молчаливого равнодушия было более чем достаточно. Он достал палочку и попытался сосредоточиться на воспоминании. Хватать Маккой и тащить к омуту памяти, помимо означенных Мэнди причин, было слишком долго и опасно. Кто знает, какой фокус приготовил на этот случай самый могущественный тёмный волшебник двадцатого века. Но этого — конкретно этого! — лорд предусмотреть не мог хотя бы потому, что в тот раз, с Мэтью, всё было действительно иначе.       Тогда заклинание стояло уже не один день, сейчас же оно свежее. Тогда Волан-де-Морт был слаб, сейчас он полон сил и в ярости от произошедшего. Черепушка уже один раз скидывала заклятие, ненадолго отогнав чужую волю. Всего пара мгновений, но этого хватит, чтобы в затуманенное сознание прорвалось чужое воспоминание. В том, что оно будет достаточно сильным, наотмашь ударив разом по всем слабым местам, дав резкую встряску и пробившись сквозь стену созданного магией равнодушия, он даже не сомневался. Министр, которого она боготворила. Муж, которого любила. Друг, которому доверяла. И одна маленькая и крайне грязная тайна на троих.       Как говорится, не поможет это — не поможет уже ничего. А шанс, шанс действительно есть всегда. Как и выбор. Свобода выбора, которую Дамблдор проповедовал ещё яростней, чем многострадальное и счастливо похороненное магическое сотрудничество и упрямую веру в то, что шанс на победу есть всегда, даже если его вероятность находится где-то возле ноля.       Выбор у Локхарта был. Стоять и смотреть или всё же рискнуть. Принять то, что они всего лишь пешки, или попытаться сломать чужую игру.       Длинная серебристая нить отделилась и коснулась черепа, словно волос, которого тот в своё время лишился с прочими атрибутами тела. Не идеально, но сойдёт. Омут памяти работает, как и волшебная палочка: просто фокусирует энергию. Африканские шаманы колдуют по старинке, без палочек: чары создаются медленней, требуют больше сил, а овладение магией занимает десятилетия, но зато никакой даже четырежды везучий первокурсник не лишит их оружия, использовав экспелиармус. Их оружие всегда будет с ними. Старый и крайне надёжный думоотвод позволял погрузиться в воспоминание так глубоко и увидеть всё столь ярко и полно, что волшебник, по сути, смотрел спектакль со своим участием. Видел в мельчайших деталях то, что происходило с ним, позволяя воскресить в памяти не то что мельчайшие детали, но даже запахи. Достаточно лишь сосредоточиться на одном коротком мгновении, и магия уже сама вытащит всё остальное из самых дальних и надёжных закромов памяти с целью воссоздания наиболее полной картины.       Из таких же дальних закромов Гилдерой Локхарт в данный момент выуживал старое воспоминание. То, о чём он всегда мечтал забыть, но так и не смог. Всё происходящее с ним и вокруг него казалось каким-то нереальным. Вся эта война, чьи-то смерти, их недавние злоключения, грядущие планы и Маккой, что словно заезженная пластинка повторяла заученный текст о подчинении законной власти, сложении оружия и о новом справедливом для волшебников мире.       Он понял, что тихонько смеётся ненормальным смехом, когда почувствовал на себе чужие взгляды. Поднял глаза и увидел прекративших спорить Сириуса и Миранду. Оба напряжёнными, непонимающими взглядами следили за ним.       Локхарт широко улыбнулся им и, мгновение помедлив, постарался выудить из памяти ещё одно воспоминание. Да, в самый раз будет добавить и его. Омут памяти, в первую очередь, концентрирует, без него нити памяти и то, что они содержат в себе, промелькнут как нечёткое видение, так что лучше впихнуть всё, что только можно, авось один из разрозненных туманных обрывков и будет тем самым. Нужным.       — Я знаю, что делаю. Есть один способ! — быстро пробормотал он, не глядя на агента. У миссис Уэлш было много недостатков и слабых сторон, но в голове своего подопечного она порой умела копаться так, как не снилось ни одной волшебной шляпе или ещё какой волшебной мозгокопательной вещице. И если она сейчас докопается, то вопли будут такой силы, что почившему ирландскому приведению только и останется, что снова воскреснуть и, фигурально обняв наложенные Грюмом оповестительные чары, громко разрыдаться от обиды.       Его охватил какой-то нездоровый азарт, и тихий голосок — не инстинкта самосохранения, а кого-то другого, кто с каждым днём отвоёвывал себе всё больше и больше места в мысленной иерархии, — уверенно заявил, что всё происходящие в последние не то что дни, а месяцы и, возможно, даже годы, крайне неправильно. Может, Гарри и Дамблдор правы, а Мэнди, министр и прочие именно в этом-то и ошибаются. Шанс есть всегда. В конце-то концов, Гарри всегда уделывал Волан-де-Морта именно потому, что плевал с астрономической башни на логику, статистику и чужие планы. Может, потому и рушились, как карточные домики, все планы Лорда, потому что, помимо сумасшедшей удачи, у гриффиндорца было ещё и безумное желание спасти всех и каждого, что вместе с отсутствием присущего большинству волшебников «взгляду с высока» позволяло ему видеть мир куда чётче, чем прочим.       И Гилдерою Локхарту этот мир нравился куда больше, чем творящийся вокруг цирк, от которого он давно устал. Ему безумно хотелось… нет, ему совершенно точно сейчас не хотелось снова оказаться в своём ярко-малиновом кабинете. Его вполне устраивало здесь и сейчас. Единственным, что его совершенно не устраивало, были два невесть кем возомнивших себя человека. Все их грандиозные планы и расчёты. Всё, что они там рассчитали и подсчитали. Весь этот поддерживаемый и маниакально лелеемый ими мир взрослых, циничных, плюющих на жизни магических зверюшек и мнение рядовых волшебников.       Министр, помнится, хотел сильную, независимую, чудом выжившую волшебницу ушедшую прямо из лап Волан-де-Морта? Он её получит!       — Ты ведь меня не подведёшь? — спросил он на прощание подарок и почему-то был уверен, что если бы тот мог, то он бы совершенно точно ему улыбнулся. Из глазниц теперь струился изумрудно-зелёный свет. Локхарт ещё подумал, что все самые страшные зелья и проклятия имели именно такой цвет. Включая глаза Поттера. Лорду надо было срочно линять, ещё когда он его в первый раз увидел. Он улыбнулся, а потом легко, словно мяч, кинул его главной виновнице торжества. Той, из-за кого он вообще во всё это сначала влез, затем вляпался, потом влип, а после чуть вообще не потонул.       Той, из-за кого он, возможно, наконец-таки из этого вылезет.       — Эшфорд? Лови!       Череп, пролетев все магические барьеры, приземлился прямо к ней в руки. То ли воспоминания не считались за магию, то ли магия школы считала, что так можно, а сам артефакт обладал какими-то нужными свойствами и потому считал, что так и нужно. Локхарту было плевать, в этот момент его интересовал только эффект.       Он не был уверен, что всё прошло как надо, а потому особого выбора и не было.       Гилдерой Локхарт, кавалер ордена Мерлина третьей степени, почётный член лиги защиты от тёмных искусств, защитник Министерства магии и последняя надежда Британии, улыбнулся своей знаменитой жемчужной улыбкой и громко и чётко признался в том, что случилось без малого десять лет назад.       В первую секунду, когда она разжала инстинктивно сомкнувшиеся на подарке руки, он подумал, что не сработало. Во вторую секунду, когда череп с неприятным звуком встретился с землёй, Локхарт, к стыду своему, прежде никогда не отличавшийся способностью читать по глазам, явно прочёл в глазах Рэйчел Маккой, что, во-первых, сработало, а во-вторых, Волан-де-Морт очень сильно расстроится от того, что честь убить опозоренного героя досталась в итоге не ему. В третью секунду, когда он увидел, что она ринулась к нему…       Он инстинктивно зажмурился и подумал, что мир высокогуманных и крайне придирчивых по части вмешательства в свободу выбора волшебников может катится к магловским чертям. Всё было добровольно, без применения принуждающей магии и с полным, так сказать, пониманием происходящего. Хорошо, хоть волшебной палочки у неё, судя по всему, с собой нет.        Секунда. Вторая. Удар почему-то так и не последовал, хотя Локхарт его ждал. Осторожно открыв глаза, он понял, что перед ним кто-то стоит. Кто-то, кто крепко сжимал за запястье занесённую руку Рэйчел Маккой.       — А ты ещё кто?! — глядя на незнакомку, прошипела младше-старший помощник министра магии таким голосом, что, будь у него по-прежнему закрыты глаза, он легко мог бы её спутать с Мирандой.       — Я Сюзанна. Сюзанна Рид.       В повисшей гробовой тишине Гилдерой Локхарт отчётливо услышал неприятный кляцающий звук, с которым многострадальная черепушка выпала из внезапно ослабевших рук только-только успевшей её поднять Миранды Уэлш.